Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 158
— Можешь иметь свою волю, свои желания?
— Нет.
— Кем он является для тебя?
— Ангелом, посланным с неба.
— Он может делать с тобой, что хочет?
— Может.
— Он пошлет тебя на смерть?
— Может.
— На крестную смерть?
— Может.
О. Алексей весь наклонился ко мне и, не сводя с меня глаз, медленно проговорил:
— И ты пойдешь? — Мгновенно в душе моей что–то дрогнуло и я в порыве любви и восторга горячо сказала:
— Пойду, батюшка, пойду.
Молнией вспыхнуло что–то в о. Алексее и потухло. Я задумалась и всем существом своим, глядя в упор на него, медленно произнесла:
— Пойду!
О. Алексей отвернулся и сказал:
— Помни, что это все ты говорила не кому другому, а о. Алексею.
— Да, батюшка, знаю.
Он посмотрел на меня внимательно, как бы изучая, насколько вошло в меня его учение, и сказал:
— А в чем вы просили прощения у о. Константина?
Я удивилась, но покорно ответила:
— В том, что сделала постом.
— А что вы сделали постом?
Я все так же покорно сказала:
— Хотела бросить духовную жизнь и уйти от него.
Воля моя была сломлена: о. Алексей мог заставить меня делать и говорить все, что только ему ни вздумалось бы.
— Идите, и просите прощения у о. Константина, если только он простит вас.
Я поняла, что нужно было вновь каяться в своем проступке полностью. Молча повалилась батюшке в ноги и поцеловала его руку. Он не пошевельнулся.
Опять пошла к о. Константину. Все ему рассказала и вновь каялась в своем проступке.
— Однако о. Алексей! Ну, уж и батюшка! — улыбаясь и качая головой, проговорил он. — Бог простит, а я вас давно простил.
И сколько раз я ни ходила к батюшке, а это было чуть ли не ежедневно, он всегда после того как благословит или поговорит о деле, или вообще о том, что нужно, спрашивал: простил ли о. Константин, какой он хороший, какая я плохая, что я сделала; впредь как я должна была вести себя. И от него шла всегда просить прощения у о. Константина.
Разговор с батюшкой был для меня пыткой. Он не сердился, подчас был ласков, но прощенья я от него не имела, а просить не смела. Благословения не просила, а он иной раз благословит, а иной нет. О. Константин смеялся, когда я приходила к нему, и говорил:
— Ну, что это он делает, о. Алексей? Чудак этакий!
Мне было не до смеху, но все же немного успокоилась. Жизнь духовная стала налаживаться. Как–то батюшка сказал:
— Если о. Константин перестанет за вас молиться, вы можете сейчас же умереть и душа ваша погибнет. Поняла?
— Поняла, батюшка.
Так он всю весну мучил меня: наедине, при народе, в церкви.
Летом умирал один мой родственник. Семейная обстановка была крайне тяжелая. Жена его знала батюшку. Меня она послала за о. Сергием [286] к Боголюбской. С трудом добралась до него. Это был праздник Боголюбской. Положение было опасное и тяжелое: «живые» отбирали часовню. О. Сергий послал меня к батюшке. Рысью понеслась я на Маросейку. С трудом добилась, чтобы меня провели на амвон. Я стала, где батюшка исповедывал. Он входил и выходил из алтаря, как будто не замечая меня. Я сгорала от нетерпения. Мне нужен был священник хоть какой–нибудь, а батюшка медлил. Пот ручьем катился с меня и я рукавом русской рубашки все вытирала себе лицо. Наконец остыла физически и нравственно. Батюшка вдруг повернулся ко мне и весело воскликнул:
— А… кто пришел–то! Ярмолович! Очень рад, очень рад.
Он подошел и взял меня за обе руки.
— Я к вам, батюшка, по делу.
— По какому? — удивленно спросил он, хотя ему было доложено.
— Вот умирает, и теперь уже наверно умер один мой родственник, а жена его, ваша духовная дочь, хотела, чтобы о. Сергий приехал бы к ней. А он за благословением к вам прислал. Очень там у них в семье тяжело.
— О. Сергия никак безпокоить нельзя. Сами знаете, что там делается. А священника надо вам дать; не знаю какого. А она не моя духовная дочь, пустяки.
— Батюшка, его причащал о. Лазарь. Может его?
— Да, да, очень хорошо. Сейчас пойду, распоряжусь. Я хотела уйти к выходу, он остановил:
— Стойте здесь.
На аналое лежал Крест и Евангелие. С одной стороны стояли сестры, с другой народ — исповедники. Стояли прямо на амвоне, почти что тут же. Батюшка долго не шел. Наконец появился. На нем была епитрахиль и поручи. Он стал спиной к алтарю у аналоя, я очутилась на его месте. Бросилась было уйти, но он и сестра загородили мне дорогу. Меня бросило в жар, как в бане. Батюшка как ни в чем не бывало спросил, откуда я пришла, что делается в Боголюбской? Потом вдруг придвинулся ко мне и сказал:
— Ну, а что скажет про себя Александра?
Я потупилась.
— Ничего, батюшка, не знаю.
— А как дело с о. Константином?
— Я, батюшка, причащалась. На исповеди каялась опять и просила прощения, и он простил меня.
— А в чем каялась?
В душе у меня было раскаяние и бурное отчаянье за соделанное мною. Твердое решение никогда подобного не повторять. Любовь и преданность к обоим отцам моим и желание идти Христовым путем гораздо сильнее и сознательнее, чем до моего падения. Я стала, запинаясь, каяться.
Что говорила тихо, батюшка повторял громко, что говорила неясно, батюшка переспрашивал. Он все время делал вид, что плохо слышит. Он заставил меня рассказать весь мой проступок, что он мне говорил, кто должен быть для меня о. Константин и какой ужасный грех сделан мною. Часто я упиралась, не желая говорить дальше, но он немилосердно заставлял:
— Говори, ну что же, будешь?
И в его голосе звучало что–то, что не позволяло ослушаться. Мне казалось, что моя исповедь слышна в самых дальних уголках церкви, на улице. Душа с телом расставалась, а он все выспрашивал, ничего не упуская.
Наконец, отчаянье за мой грех, преданность и любовь к батюшке достигли такой степени, что я сдерживаться больше не могла. Слезы хлынули у меня, и я в горячем порыве пала перед аналоем и о. Алексеем ниц, и всем существом своим с жаром сказала:
— Батюшка, родной, простите, ради Христа простите. Больше никогда, никогда не буду! Перед Крестом и Евангелием обещаюсь никогда не бросать духовной жизни, что бы со мной ни было, и слушаться до смерти и смерти крестной о. Константина.
Я встала рукой дотронулась до Креста и Евангелия и снова грохнулась в ноги о. Алексею.
— Ух, какой огонь! Посмотрите, что это за огонь! — услыхала я над собой его голос. Потом почувствовала, что он всю меня накрыл епитрахилью и, положив на меня руку, долго молился.
Когда я встала с готовностью сейчас идти на крест, я взглянула на о. Алексея: он радостно и с удивлением смотрел на меня, и как бы чего–то снова за меня опасаясь, сказал:
— Ужасный огонь, Ярмолович!..
Он не докончил и склонил голову на грудь. Потом вдруг выпрямился, темными–темными своими глазами приковал меня к месту и медленно произнес:
— Помни. Ты обещала это о. Алексею. Знаешь, что ты сделала? Ты дала обещание перед Крестом и Евангелием — перед Самим Господом. То, что ты обещала, так трудно, что самой тебе невозможно это исполнить. Я всегда, где бы я ни был, буду помогать тебе. Я умолил Его простить тебя. Если бы я не просил Его, Он бы не простил тебя.
— Батюшка, родной, как мне благодарить вас! — повалилась я снова ему в ноги.
— Ну, теперь иди. Дожидайся о. Лазаря. Придешь домой, проси прощения у о. Константина. — В этот раз батюшка не сказал: если простит. Я бурей хотела уйти, но, вспомнив, что прохожу мимо царских врат, остановилась и низко поклонилась. Обернувшись, увидела батюшку; он с любовью смотрел на меня и тихо проговорил: