Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 45

   Однажды о. Алексей спросил: «Думали ли вы отчего все святые апостолы, все до единого приняли мученический венец, погибли на крестах, были усечены мечом, а апостол Иоанн Богослов дожил до глубокой старости и мирно скончался. На отрицательный ответ о. Алексей сказал: «Оттого, что у апостола Иоанна была такая безпримерная, великая, неодолимая христианская любовь, что ее силе и мучители покорялись, и гонителей обезоруживала она, их злобу она загасила и превратила в любовь»  [16].

   О любви были все наставления, все слова, все проповеди покойного о. Алексея. Он бывало исповедует во время Литургии и прислушивается к проповеди, произносимой кем–либо из сослужащих вместо причастного стиха. Однажды одному сослуживцу–священнику пришлось прочесть перед Литургией слово св. Иоанна Златоуста. Оно поразило священника одной мыслью, которую он и выразил в своей проповеди. Почему Бог не создал всех равными, одинаково умными, прекрасными, богатыми и сильными? Потому, что тогда не было бы места и дела любви на земле: любовь покрывает недостающее — ты богат, другой беден, люби его и любовью восполнишь недостающее ему; ты умен, другой малоумный, люби его и любовью восполни его скудость, ты образован, а он нет — люби его и твоя любовь заставит тебя дать ему знание и т. д. Получается при неравенстве природном круговое восполнение любовью: ты богат, но скорбен, другой беден, но весел — любите друг друга и вы обоюдно восполните недостающее. Любовь здесь свобода и полнота. Еще во время Литургии о. Алексей улучил минуту и шепнул священнику: «Какое глубокое слово вы сказали». Слово в действительности не принадлежало священнику, но он понял, как безконечно дорога была о. Алексею каждая мысль, уясняющая единое и высочайшее, чему служил он, — любовь. Он сиял, глаза его источали голубой радостный свет. Он был счастлив и, наоборот, как тревожен и печален становился о. Алексей, с какой святой страстностью противился он всякому слову проповеди, книг, мыслей от кого бы они ни исходили, если они преуменьшали или не уделяли достаточно места любви: все было тогда не так, не нужно, он становился строг, почти грозен (если вообще приложимо к нему это слово, а как–то в особом великом смысле оно приложимо), он знал, что забывший о любви, что бы он ни говорил и как бы ни говорил, говорит ложь, ибо Бог есть любовь, а лжи о. Алексей не терпел ни в чем и никогда, сам же он, говоря о любви, плакал, сердце его болело: чего ему стоили такие проповеди: любовью о любви, — знает тот, кто видел его вернувшегося с амвона к престолу, после проповеди. Он был бледен, слезы текли по лицу: он хватался рукой за сердце и опирался в изнеможении грудью о престол, виновато говорил чуть слышно сослуживцам, силясь улыбнуться: «Скандал просто». Через силу оканчивал службу, еле слышным голосом делал возгласы.

   Милующая Любовь (слова св. Исаака Сирина) — вот чем он был богат. Сколько тут открывалось неожиданного и милующего. «А ведь я венчал Вяльцеву  [17]», — сказал он однажды. «Какую, батюшка, Вяльцеву?» Нельзя было не переспросить его: до того странно слышать в его устах имя знаменитой цыганской певицы. «Да вот известную». Что–то теплое и ласковое прошло по лицу покойного батюшки при этом воспоминании. «Она пришла ко мне и говорит: «Вы меня не прогоните, о. Алексей, и не осудите?»» Венчание было совершенно уединенное, без пышности. Она исповедовалась перед венчанием. О. Алексей удивлялся и умилялся теплоте ее веры и настоящему смирению, и с любовью вспоминал ее. Это была одна из многих неожиданностей, которыми была полна его жизнь и о которых никто не знал. Анастасия Дмитриевна Вяльцева.

   В начале своей деятельности в Клениках он говорил: «Восемь лет я служил Литургию каждый день при пустом храме», — и прибавлял с грустью: «Один протоиерей говорил мне: как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил я в церковь — пусто. Ничего не выйдет у тебя: понапрасну звонишь». А о. Алексей продолжал служить непоколебимо и пошел народ. Это он рассказывал [в ответ] на вопрос, как устроить приход, как оживить церковь. Ответ был один — молиться.

   Он жил на людях, посреди людей и для людей, никогда, кажется, не бывал один. Всегда с людьми и на глазах у людей, стены его комнатки были точно стеклянные, все видно. И однако, я думаю, редко, редко, кто имел столько тайного и таимого, как о. Алексей — это безконечное сокровище добра, любви и помощи людям в самых неожиданных, безконечно разнообразных формах, сложных, как сложна жизнь города, посреди которого он жил. Никто не знал и никогда не узнает, скольким он помогал и скольких он обнимал своей любовью: это была его тайна. Полагали, что они его знали. Преждевременно и невозможно приоткрывать самую малую часть завесы, которая эту его тайну отделяет от нас, — малая часть только и будет нам открыта. Господь же знает все, что нужно, скажу одно: о. Алексей находил друзей там, где ожидал найти врагов, и над ним самим сбылось то, что он рассказывал об Апостоле любви.

   Священник Сергий ДУРЫЛИН

   Публикуется по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной. Название по машинописной копии «Из воспоминаний об отце Алексии (отца Сергия Дурылина)». Первая публикация под измененным названием («Памяти о. Алексея») в кн.: Отец Алексей Мечев. С.15—26.

   Об авторе см. комментарии к воспоминаниям Во граде, яко в пустыне живый…, открывающим наст. издание.

Памяти Батюшки. Константин Апушкин

   «Всем земным начало нашего спасения Ты еси, Богородице Дево». 

  Служба предпразднества Благовещения Пресвятой Богородицы.

 День Благовещения Пресвятой Богородицы 1922 года останется памятным для меня на всю жизнь.

   Отстояв раннюю Литургию в церкви в Армянском переулке  [18] (куда тоже попал в первый раз), я уже в середине поздней Литургии попал на Маросейку. Служил сам Батюшка о. Алексей, которого я до сих пор не видел, хотя слышал о нем хорошие отзывы. Отчасти предубежденный против духовенства вообще, а особенно не будучи опытно знакомым с руководством духовным, я и к слухам об отце Алексее относился довольно хладнокровно.

   Отец Алексий Мечев

   Не помню точно, как подействовала на меня его служба, но что ясно сохранилось в моей памяти, так это самый конец. Служба кончилась, и Батюшка через левый придел вышел, чтобы идти домой. Его сразу же обступили со всех сторон молящиеся, из которых главная масса были женщины. Батюшка благословлял их. Меня что–то неудержимо повлекло тоже под его благословение, почувствовалось в нем что–то такое близкое и родное, чего душа давно искала. Нерешительно подхожу к толпе, — нерешительно, потому что благословит ли меня Батюшка, меня утопавшего во грехах, да и доберусь ли до него через толпу, но Господь помог: Батюшка увидел меня, посмотрел своим ласковым и ободряющим взором и благословил. А я почувствовал, — почувствовал своим грубым каменным сердцем, чрез расплавленные безчисленные наслоения греха, — что это есть именно то, чего смутно ищет душа, почувствовал, что Батюшка мне поможет. Действительно, нужно вполне согласиться с тем, как Батюшка учил, что в жизни нет случаев. Всюду действует благая воля Божия.

   Припоминаю то состояние, в котором я был до Батюшки. Тяжелые 1918—1919 годы, когда только все рушилось и не видно было просвета, рушилось не только физически, но и морально… Пустой университет, занятия с микроскопом в шубах при замерзающей воде… оскверненные святыни Москвы и Троицкой Лавры… тиф… конина… Шатурское торфяное болото с его селедками… — все это близко коснулось меня, удручало, расслабляло физические и духовные силы. Однако, когда это безпросветное прошлое встает передо мною теперь, то и в нем видны задатки хорошего, виден благой Промысл Божий. Вера в свои силы и надежда на них были во мне убиты, но вместе с тем вера в помощь Божию, хоть и тускло, но освещала и согревала временами душу. По молитвам преп. Сергия и по милостивой помощи от иконы Божией Матери Казанской был перенесен мною сыпной тиф, а затем к осени 1920–го года удалось возвратиться в Москву к занятиям. Душа искала пищи, и Господь дал ее. Попав на лекцию Христианского студенческого кружка (которую читал Вл. Филим. Марцинковский  [19]) «Христос грядущий», — я с радостью записался тут же изучать Евангелие. Медленно, но животворно шло воздействие слова Божия на каменистую почву, рыхлило ее, освежало и удаляло терния. От разбора Евангелия от Марка перешли к посланиям Апостолов.