Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер. Страница 25

Это замечание может показаться безосновательно гневным, но тут уж действительно почти не остаётся выбора.

Браунин интересуется, как нам различить «Зуд в локте Сладжа и Оракул Вашингтонский, // Когда он в висте нам приносит козыря». Как нам отличить рассказ очевидца от рассказа талантливого художественного писателя, пытающегося убедить нас в том, что он очевидец? Сколько военных рассказов написано на Флит-стрит и в Нью-Йорк Сити людьми, слыхом не слыхавшими звука выстрелов? Как правило, «поддельные» истории читаются гораздо убедительнее, чем подлинные, ибо лжец, понятное дело, куда тщательнее работает над правдоподобием. «Впечатление» литературного критика — слабейший из всех аргументов, которые только могут быть высказаны.

Но мы может продвинуться несколько дальше. Кое-кто может с лёгкостью заметить, что пассаж, на который мистер Шоу ставит столь многое, может быть интерпретирован с точностью до наоборот. Давайте приведём его полностью: «Его увидев, Пётр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» (Ин. 21:2123). По крайней мере, этот отрывок вполне можно интерпретировать как попытку избежать тех последствий, которых опасается мистер Шоу: «Поэтому я считаю вопросом здравого смысла, что, не считая заимствований, евангелия восходят к повествованиям, написанным в первом веке н. э. Я говорю и об Иоанне, поскольку, так или иначе, можно заявить, что он защитил свои позиции, уверяя, что Христос, возлюбивший его более других, одарил его чудесной жизнью до Второго Пришествия, и сделать вывод, что Иоанн жив по сей день; однако я не могу поверить, что литературный фальсификатор мог бы надеяться спасти ситуацию столь возмутительными притязаниями».

Некоторым может показаться, что мы переливаем из пустого в порожнее. Давайте же представим вполне простую и естественную сцену и увидим, что она практически неизбежна. Сцена происходит, позвольте предположить, в одной из Семи Церквей, находящихся в Асии: вероятно, в Ефесской. Рыбачья лодка возвращается с Патмоса, и один из моряков, христианин, заходит в дом «ангела» церкви, оцепеневший и убитый горем. «Я принёс ужаснейшие новости,

сообщает он “ангелу”. — Иоанн мёртв; а Христос так и не вернулся!» Все присутствующие словно громом поражены. Иисус не выполнил своего обетования. Вся их вера уходит у них из под ног. Это духовное землетрясение. «Falsus in uno, falsus in omni». Вся христианская теория разрушена. Надежда, в которой проходила вся их жизнь, ради которой принимали они изгнание и даже мученичество, уничтожена одним ударом. К счастью, здесь присутствует молодой человек, в мирской своей жизни обучавшийся в школе риторики у софистов. «Всё прекрасно, Братья! — восклицает он. — Иисус же никогда не говорил, что Иоанн пребудет, пока он не придёт вновь. Иисус не говорил такого: “Он не умрёт”, но: “Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?”» Сколько плюсов в этом «если»! Братья тут же одобряют его. Инструкции проясняют смысл этих строк для всей церкви, и всё продолжается так же задорно, как и прежде. Не это ли требовалось доказать?

Согласиться с палеографами, что Евангелие от Иоанна — композитный документ с более поздней датировкой, — и все проблемы исчезают. С другой стороны, какие у нас есть доказательства противоположного, кроме «предчувствия» мистера Шоу, что евангелие написано очевидцем?

Вряд ли можно говорить о том, что мистер Шоу осторожен от и до! «Поэтому я считаю вопросом здравого смысла, что, не считая заимствований, евангелия восходят к повествованиям, написанным в первом веке н. э.». Удалите «заимствования», под которыми может подразумеваться практически всё что угодно, и для мнения, что был некий современный событиям документ, использованный в компиляции, не останется никаких оснований, кроме «здравого смысла».

Давайте проделаем то же самое с «Макбетом». Макбет и Банко должны быть, несомненно, отброшены, ибо они связаны откровенно невероятными элементами вроде ведьм; удаляем леди Макбет как обычную художественную попытку возбудить женский интерес к истории; удаляем Дункана и его танов как «простые заимствования», необходимые для того, чтобы позволить Макбету кого-нибудь убить, и, наконец, сообщаем, что «определённые намёки на правдоподобие и здравый смысл показывают, что Шекспир был свидетелем тех сцен, которые он описывает».

Особая теология Иисуса

Несмотря на подозрения, пробуждаемые идиосинкразией Иоанна, его повествование имеет огромное значение из-за того, что оно привносит в евангелия ради правдоподобия современной религии. Ибо именно Иоанн добавляет к прочим запискам такие изречения как «Я и Отец — одно»; «Бог есть дух»; он говорит, что цель Иисуса — не только в том, чтобы люди «имели жизнь», но и чтобы имели её «с избытком» (отличие, весьма необходимое людям, полагающим, что человек может быть либо жив, либо мёртв, и никогда не затрагивающим важнейшего из вопросов: насколько он жив); и люди эти должны учитывать то, о чём им было сказано в 82-м псалм : что они боги и ответственны за дела милосердия и суда Божия. Евреи собрались побить его камнями за такие речи, и, когда он увещевал их, что глупо побивать камнями того, кто не сделал им ничего, кроме добра, ответили: «Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом». Он настаивает (см. 82-й псалом), что, раз уж их собственная религия гласит, что они — боги по обетованию Всевышнего, это не может являться богохульством для того, кого Отец предназначил в жертву и отправил в мир, дабы провозгласить: «Я Сын Божий». Но они не потерпят этого ни за какие коврижки; и ему приходится бежать от их гнева. Это место довольно трудно для понимания из-за того различия, которое делает Иисус между собой и остальными. Он говорит, по сути, вот что: «Если вы боги, тогда я тем более бог». Иоанн заставляет его произнести это точно так же, как он заставляет его говорить «Я свет миру». У Матфея же он обращается к людям: «Вы — свет мира». Иоанн не придаёт никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка: значительно более заинтересован он в собственном понимании того, что человек может избежать смерти и творить куда более невероятные чудеса, чем сам Христос; в самом деле, ему кажется, что Иисус недвусмысленно обещает именно это и, в конце концов, дерзко намекает, что он, Иоанн, и сам бессмертен во плоти. Так или иначе, он не пропускает ни одного из значительных изречений. Однако противоречия, в которые вступают они с доктриной, он вводит осознанно: они обращаются к некоему подсознательному инстинкту в нём, что принуждает его навешивать их повсюду, подобно ребёнку, навешивающему мишурные звёздочки на платье игрушечного ангела.

Иоанн не упоминает вознесения; и в конце его истории Иисус воскресает из мёртвых и появляется время от времени среди учеников. В качестве одного из подобных случаев поминает Иоанн чудесный улов, описанный Лукой совершенно в противоположной точке карьеры Христа, при призвании сыновей Зеведеевых.

Мало что можно сказать по этому разделу, касающемуся, главным образом, позиции Иисуса, хотя мистер Шоу мог бы зайти и гораздо дальше удручающе постоянного цитирования мистической банальности, звучащей в каждой второй строке, на все лады склоняя повторяющиеся притязания Иисуса на то, что он есть христос, аватара Вишну или, как вы ещё любите называть его, Отца.

Но есть одна поразительная фраза. «Иоанн не придаёт никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка: значительно более заинтересован он в собственном понимании того, что человек может избежать смерти и творить куда более невероятные чудеса, чем сам Христос; в самом деле, ему кажется, что Иисус недвусмысленно обещает именно это и, в конце концов, дерзко намекает, что он, Иоанн, и сам бессмертен во плоти. Так или иначе, он не пропускает ни одного из значительных изречений». Неимоверная наглость этого высказывания вышибает дух. Иоанн наполняет этими изречениями главу за главой. Он размещает их даже в самых неожиданных местах. Например, между уходом Иуды и завершением Вечери у нас есть не менее четырёх глав, состоящих из 117-и стихов. Около 20 % всего евангелия! И Иоанн не придаёт «никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка»! Уму непостижимо!