Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер. Страница 26

Безусловно, эти мистические пассажи совершенно несовместимы с другими идеями, упоминаемыми такими мыслителями как Шоу. Но это — всего лишь аргумент в пользу композитной природы евангелия. В некоторой степени аналогичный случай можно, тем не менее, наблюдать и сегодня. Возьмём Дао Дэ Цзин, мистический трактат, одновременно непонятный и простой, самый великолепный из всей древней сокровищницы мистицизма.

Однако практика даосов сего дня — обыкновенный фетишизм. Можно доказать, что Иоанн был таким же человеком, что он ссылался на собственную классику ради проформы, не вникая в неё. Но документ всё ещё остаётся композитным в любом разумном значении этого слова.

Иоанн согласен с описаниями суда и распятия

Хотя Иоанн, держась своей практики показать Иисуса умелым оратором, заставляет его играть не столь пассивную роль во время суда, он, тем не менее, придерживается в значительной степени тех же взглядов на это, что и остальные. И вопрос, который должен задать любой современный читатель, никогда не адресуется ему в большей степени, чем Матфею, Марку или Луке. Вопрос этот таков: Почему, будучи на земле, Иисус не защищал себя, а предоставлял спасать его от первосвященника другим? Он был столь популярен, что никто не помешал ему изгнать меновщиков из храма или не арестовал. Когда позднее они таки решаются задержать его, им приходится делать это ночью в саду. Он мог бы вступить с ними в диспут, как нередко делал в храме, и оправдать себя как перед иудейским законом, так и перед кесарем. И у него была возможность добиться поддержки своим аргументам: всё, что от него требовалось — это речь, воодушевляющая его последователей; и его бы не заставили замолчать. Евангелисты могли бы ответить, что все эти вопросы напрасны, ибо, пожелай Иисус спастись, он смог бы защитить себя всеми средствами, которые вменяет ему Иоанн: то есть повергнув своих стражей наземь своей чудодейственной силой. Если бы вы спросили Иоанна, почему он позволил нарядить в багряницу, и истязать, и казнить его, Иоанн ответил бы, что Иисус принял участь Бога, которого следовало убить и похоронить, дабы он восстал вновь, и отказаться от такой судьбы значило бы отречься от своей божественности. И это единственное несомненное объяснение. Верите вы так же, как и евангелисты, что Христос мог спасти себя с помощью чуда, или же, как современный атеист, полагаете, что он мог бы эффективно защитить себя обычными средствами, фактом остаётся то, что ни в одном из повествований он не сделал ничего подобного. Ему приходится умирать, как подобает богу, а не спасать себя, «как всякий из князе ».

Согласие в этом вопросе архиважно, ибо оно доказывает абсолютную искренность утверждения Иисуса о том, что он был богом. Ни один мошенник не сможет принять таких чудовищных последствий, не попытавшись спастись. Ни один мошенник не сможет упорствовать в убеждении, что воскреснет и восстанет из гроба через три дня. Если мы принимаем всю историю в целом, нам придётся поверить в это, равно как и в то, что его обещание вернуться во славе и установить царствие своё на земле при жизни своих современников было тем, что, как верил он сам, могло и на самом деле должно было случиться. Двое евангелистов утверждают, что во время своей последней агонии он отчаялся и упрекнул Бога в том, что тот оставил его. Двое других показывают, что он умирал в непоколебимой убеждённости и благодарности с простым замечанием, что тяжкое испытание завершилось. Но все четверо свидетельствуют, что его вера не была обманута и что он в самом деле восстал из мёртвых через три дня. И я считаю безрассудством усомниться в том, что все четверо записывали свои истории в полной уверенности, что и

другое обетование должно исполниться сполна и что сами они смогут дожить до Второго Пришествия, дабы свидетельствовать о нём.

Содержимое этого раздела с трудом соотносится с названием. Мистер Шоу, по большей части, озабочен вопросом о том, почему Иисус не защищал себя, и даёт очевидный ответ, что Иисус верил, что он есть Джон Ячменное Зерно. Шоу отмечает, что все евангелия сходятся в этом. «Согласие в этом вопросе архиважно, ибо оно доказывает абсолютную искренность утверждения Иисуса о том, что он был богом. Ни один мошенник не сможет принять таких чудовищных последствий, не попытавшись спастись. Ни один мошенник не сможет упорствовать в убеждении, что воскреснет и восстанет из гроба через три дня». К счастью, он подстраховался, продолжив: «Если мы принимаем всю историю в целом, нам придётся поверить в это».

Но с какой стати нам принимать всю историю в целом? Что неестественно для человека, особенно для человека воинствующего, изгоняющего меновщиков из храма, будет вполне естественным применительно к Солнцу или к Семени. Если слова и дела Иисуса — всего лишь таковые главного актёра в драме Джона Ячменное Зерно, это не более заслуживает нашего удивления, чем ежели мы услышим, как дама сомнительной репутации объясняет негодяю, что предпочитает смерть бесчестию (а именно это не менее четырёх раз произносилось со сцены в старые недобрые времена лет сто тому назад).

Шоу повторяет свою точку зрения относительно датировки: «И я считаю безрассудством усомниться в том, что все четверо записывали свои истории в полной уверенности, что и другое обетование должно исполниться сполна и что сами они смогут дожить до Второго Пришествия, дабы свидетельствовать о нём». Но все четверо никоим образом не согласны друг с другом в вопросе о Втором Пришествии. Матфей (гл. 24) приводит всевозможные предзнаменования, по всей видимости, развивающие описанные Марком, причём оба уверяют, что «не прейдёт род сей, как всё сие будет». Но формулировка Луки уже заметно отличается. Слово «род» может означать не только «поколение», но и «народ». Иоанн же и вовсе опускает этот эпизод. Так или иначе, совершенно ясно, что если церковь смогла принять евангелия, несмотря на эту кажущуюся проблему, евангелисты, значительно менее критичные и сообразительные, чем Отцы Церкви (многие из тех выдающихся греческих учёных, хорошо разбирающихся в диалектике, которые составляли канон Священного Писания), могли просто не заметить этого. Нет причин полагать, что авторы евангелий хоть в какой-то степени постигли проблемы, которые они вызвали в окрестностях Тивол, не говоря уже о берегах озера Паскуани, Нью Гемпшир, США, несколькими тысячами миль дальше!

Кстати, мы подошли к концу Евангелия от Иоанна, но так и не смогли обнаружить, как мистер Шоу исполнит своё обещание поставить Иисуса выше Конфуция или Платона.

Правдоподобие евангелий

Как могут заметить старейшие из моих читателей, ещё не забывшие большей или меньшей одержимости среди пожилых людей перебранками о том, заслуживают ли евангелия доверия как документальные повествования, я лишь поднял этот вопрос и тут же принял правдоподобие и невероятность с равным удовольствием. Я поступил так, поскольку правдоподобие — состояние субъективное, как ясно показывает эволюция религиозных верований. Вера не зависит от доказательств и причин. В пользу того, что чудеса имели место, можно привести столько же доказательств, сколько в пользу реальности битвы при Ватерлоо или того, что армия русских проходило через Англию в 1914-м, чтобы принять участие в войне на западном фронте. Причины верить в гибель Помпей точно такие же, что и в воскрешение Лазаря. И в то, и в другое верят люди равного интеллекта. Чудеса как явления, которые мы не можем объяснить, окружают нас на каждом шагу; сама жизнь — чудо из чудес. В чудесах как событиях, нарушающих, согласно нашему опыту, нормальный ход вещей, клянутся каждый день: процветающая Церковь Христианской Науки зиждется на

множестве подобных чудес. Никто не верит во все чудеса сразу: все верят в некоторые из них.

Я не могу сказать, почему люди, которые никогда не поверят, что Иисус когда-либо существовал, твёрдо убеждены, что Шекспир — это Бэкон. Я не могу сказать, почему те, кто верит, что ангелы появились и сражались на нашей стороне в битве при Монсе и что чудеса частенько случаются в Лурде, бывают, тем не менее, шокированы чудом кроветочения святого Януари и отрицают его как уловку духовенства. Я не могу сказать, почему те, кто не верит рассказу Матфея о трёх царях, подносящих драгоценные дары к колыбели Иисуса, верят в историю Луки о пастухах и о хлеве. Я не могу сказать, почему люди, приученные верить Библии как непогрешимому свидетельству и откровению старинным буквальным способом и отвергающие эту точку зрения впоследствии, начинают отрицать Ветхий Завет и отбрасывают веру в дышащий серою ад (если делают это вообще) прежде, чем в небеса арф, венцов и престолов. Я не могу сказать, почему те, кто ни при каких обстоятельствах не поверит в крещение, продолжают верить в прививки с суровым фанатизмом инквизиторов. Я уверен, что, если дюжина скептиков возьмётся раскидывать по параллельным столбцам список описанных в евангелиях событий, которые они считают правдоподобными и невероятными соответственно, их списки будут различаться некоторыми из пунктов. Воистину, вера — дело вкуса.