Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер. Страница 28

Попробуем теперь рассмотреть, что древние вкладывали в число 4. Они обратили внимание на то, что, как бы ты ни пытался, тебе не удастся сделать магического квадрата из четырёх чисел, как ты можешь сделать это с одним, или с девятью, или с шестнадцатью, или с двадцатью пятью последовательными числами. Они обратили внимание и на четыре стороны света, и, конечно же, на сотни других особенностей. Руководствуясь всеми этими соображениями, они получили идею четырёх как выражения наиглавнейшей власти, и ограничения, и противодействия, и так далее, пока, в конечном итоге, число 4 не стало чрезвычайно сложным понятием, в котором определение его как на единицу большего, чем 3, и на единицу меньшего, чем 5, было лишь малой толикой. Таким образом, «четыре животных у престола Божия» означают, что сила его простирается во все стороны. Это вовсе не означает, что их именно четыре.

Мы выбрали исключительно простой случай, дабы проиллюстрировать общую истину. Мистер Шоу называет лишь малую долю истины, утверждая, что семёрки популярны. Все числа популярны, но у каждого есть своё особое значение. 7 считалось совершенным числом или, точнее, одним из совершенных чисел, ибо объединяло духовное 3, которое можно назвать первым раскрытием или истолкованием единицы, и 4, первое раскрытие или истолкование двух.

Единица, конечно же, первое среди совершенных чисел, ибо сколько бы ты ни умножал его на самоё себя, оно останется единицей, тогда как 2 — первое из несовершенных чисел, ибо оно подразумевает конфликт. Поэтому 1 — это дух, 2 же представляет материю; и потому 7 становится гармонизацией духа и материи, числом, в котором они объединяются вновь. По той же причине «совершенным» является число 12 как ещё одна форма гармонизации трёх и четырёх.

Был в семёрке и негативный аспект, поскольку число 10 было завершением единиц измерения и картой вселенной, созданной на основе этих десяти чисел, и первые три из них отводились Троице, остальные же семь назывались Низшими. Потому в Каббале мы имеем «десять адов», собранных в семь дворцов!

Поэтому следует понимать, что, если средневековый философ говорил о семёрке чего-то или дюжине чего-то, он не имел в виду, что ты смог бы насчитать семь или двенадцать этих предметов. Он описывал их в чрезвычайно сложной и тонкой манере, которую не смогло бы выразить ни одно другое слово. Он передавал идею, скрытую за словами, как это делает всякий

великий поэт. Точно так же критика, обрушенная вольнодумцами на догмат о Троице, была всего лишь примером ignoratio elench; христиане же были не в состоянии защитить его, ибо они не имели ни малейшего представления о тех идеях, которые вкладывали в него Отцы Церкви. Критика христианами других культов с их странными обрядами была, по большей части, столь же нелепой. Основатели благоразумно окутывали свои истины священными символами.

Схоласты оставили в этих иероглифах невообразимую мудрость. Вместо того, чтобы потешаться над ними, мы должны пытаться понять их. Возьмём для примера строки, начинающие со слов «Barbara, Celarent, Darii, Ferio que priores». Это даже не латынь, но в них содержится практически весь свод законов, известных на сегодняшний день. Каждая отдельная буква в современной стихотворной форме представляют важнейшую истину! Мы слишком часто готовы считать, что наши предки были дураками.

Но вернёмся к «особенностям веры» мистера Шоу; он сообщает нам: «Число семь — знак предрассудков». Быть может, это верно для людей суеверных, но это совсем не так для мужей науки, категории людей, с которыми мистеру Шоу не мешало бы познакомиться. Слышал ли он когда-нибудь о Периодическом законе, датируемом 1828 годом и классифицирующим химические элементы на семеричной основе? Он заявляет, что «мы не поверим ни во что меньшее, чем миллионы». Действительно, в астрономии и бактериологии мы имеем дело с миллионами, но у нас по-прежнему две руки и две ноги. В наших головах по-прежнему семь отверстий, и количество основных объектов Солнечной системы не увеличилось с семи до миллионов, но только с семи до девяти.

Правдоподобие и истина

И тут я хочу вам напомнить, что наша доверчивость не должна измеряться истинностью того, во что мы верим. Когда люди верили, что Земля плоская, они не были легковерны: они пользовались здравым смыслом и, если бы их попросили доказать это, ответили бы просто: «Взгляни на неё». Те, кто отказывался верить, что она кругла, руководствовались здоровым скептицизмом. Современный человек, верящий в то, что Земля круглая, весьма легковерен. Сторонники плоской Земли повергают его в ярость, опровергая его с величайшей лёгкостью, когда он берётся доказать это. Выдвиньте ему теорию, что Земля цилиндрическая, или кольцевидная, или имеющая форму часового стекла — и он будет сбит с толку. То, во что он верит, может быть истинным, но он верит в него не поэтому: он верит в него потому, что неким таинственным образом обращается к своему воображению. Если вы спросите его, почему он верит, что Солнце находится от нас в девяноста с чем-то миллионах миль, ему придётся либо признать, что он не знает этого, либо сказать, что Ньютон доказал это. Но он не читал монографию, в которой Ньютон доказывал это, и даже не в курсе, что она была написана на латыни. Если вы поинтересуетесь у ольстерского протестанта, по какой такой причине он считает Ньютона надёжным авторитетом, а святого Фому Аквинского или Папу — суеверными лжецами, за поджариванием которых на вечном пламени он (после своей смерти) с удовольствием понаблюдает из своего уголка на небесах, или если вы спросите меня, почему я принимаю всерьёз соображения сэра полковника Элмрота Райт , подсчитавшего число стрептококков в данном объёме сыворотки, но только рассмеюсь над подсчётом количества ангелов, способных разместиться на кончике иглы, я не смогу дать никакого разумного ответа, кроме как сказать, что семёрки и ангелы устарели, а миллиарды и стрептококки вошли в моду. Не скажу я вам и о том, почему доверчивость Бэкона, Монтеня и Сервантеса совершенно иного рода, чем легковерие и недоверчивость Беды Достопочтенного, или Петра-пахар , или докторов богословия школы Аквинского-Аристотеля, которые, несомненно, были вовсе не глупы и располагали теми же фактами. Ещё менее способен я объяснить, почему (если мы допускаем, что эти предводители умов придерживались тех убеждений, которые провозглашали) они казались непререкаемыми авторитетами для одного поколения и святотатцами для другого, равно как и почему ни одно поколение не поддалось увещеваниям и не вникло в факты по всем этим вопросам самостоятельно.

Как и следовало ожидать, начался спор с читателем о том, чему он должен верить в евангелиях, а чему не должен. Он верил в то, во что мог, а не в то, во что должен. Если он выбирает какие-то стихи из всех, выбор этот будет совершенно произвольным. Святой Иоанн рассказывает нам, что, когда Иисус недвусмысленно сообщил о божественной славе таинства его плоти и крови, многие из его учеников отошли от него, дабы число их уменьшилось до двенадцати. Многие современные читатели не продвинутся так далеко: они уйдут при первом же чуде. Другие будут разборчивее. Они примут чудеса исцеления и отвергнут умножение хлебов и рыб. Для некоторых прогулки по воде — это всего лишь преувеличенное легендой плавание, завершившееся простым спасением Петра; а воскрешение Лазаря — только подобного же рода превозношение банальнейшего применения навыка искусственного дыхания, тогда как другие лишь посмеются над ним как над преднамеренным шарлатанством, в котором Лазарь выступает соучастником. Между отбрасыванием историй как совершенно невероятных и принятием их так, как того желали сами евангелисты, найдётся множество оттенков веры и неверия, сочувствия и насмешки. Это не значит быть христианином или не быть им. Араб-магометанин примет буквально и без вопросов часть повествования, которую отвергнет или истолкует аллегорически Архиепископ Кентерберийский; а многочисленные теософы и любители индийской мудрости, ни разу не бывавшие в христианской церкви иначе, чем в качестве туристов, возрадуются тем частям Евангелия от Иоанна, которые ничего не значат для набожного и лишённого фантазии предпринимателя из Бредфорда. Каждый читатель вынесет из Библии то, что сможет. Проверяя евангельские повествования на точность, я вовсе не имею в виду оценку их правдоподобия или истинности. Я просто рассказываю читателю или напоминаю ему (в зависимости от обстоятельств) о том, что сообщают данные повествования о своём герое.