Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер. Страница 66

Ты можешь быть фанатичным сальвационистом и в большей степени отрицать истории о чудесах, чем Гексли; и ты можешь совершенно отречься от Иисуса как от Спасителя, но приводить его как пример человека, владеющего самыми невероятными чудотворными силами. «Христос-Сциентист» и Иисус-Махатма проповедуются людьми, которых Пётр предал бы смерти как неверных, более злостных, чем Симон Маг; а Искупление проповедуется баптистскими и конгрегационалистскими священниками, относящимися к чудесам так же, как Инджерсолл и Брэдлаф. Лютер, изгнавший поганой метлой всех святых с их миллионами чудес и низведший саму Пречистую Деву до статуса идола, сфокусировал сальвационизм до точки, в которой отвратительнейший убийца, уверовавший в Спасение, когда верёвка обвилась вокруг его шеи, летит прямо в распростёртые объятия Иисуса, тогда как Том Пейн и Шелли опускаются в глубочайшую бездну, дабы гореть там до скончания вечности. А физики-скептики вроде сэра Уильяма Крукс демонстрируют лабораторными экспериментами, что «медиумы» вроде Дангласа Хьюма могут заставить крутиться стрелку пружинных весов, не касаясь лежащего на них груза.

Теперь Шоу делает почти фатальное допущение. «Такое произвольное принятие и отбрасывание частей евангелия не характерно для светской точки зрения». Конечно же, это не так, но это даёт любому другому критику возможность ответить: «Как вы посмели? Дурак считает себя куда мудрее, чем семеро человек, имеющих для этого куда более веские причины». Всякий еретик сперва отвергает не устраивающие его фрагменты, и причина здесь только в том, что они не подходят лично ему. Теперь никто не сможет ничего возразить мистеру Шоу, восставшему во всей своей мощи и заявившему: «Это “моё” евангелие»; но то, что он пытается впарить нам собственное евангелие как таковое Иисуса — чудовищно. Кстати, несколько озадачивает название раздела, которое, как оказывается, имеет мало общего с его содержанием. Критерий чего?

Вера в личное бессмертие — не критерий

Вера в личное бессмертие — тоже не критерий. Теософы, отвергающие стороннее искупление так строго, что заявляют, будто малейшие из наших прегрешений приносят свою карму, настаивают также на личном бессмертии и метемпсихозе, дабы предоставить карме неограниченное поле для работы с неисправимым грешником. Вера в загробную жизнь куда реалистичнее и ярче среди спиритов-столовращателей, нежели среди простых христиан. Представление о том, что те, кто отвергает христианскую (или любую иную) схему спасения искуплением, должны отрицать ещё и веру в собственное бессмертие и в чудеса, столь же безосновательно, как убеждение в том, что, если человек является атеистом, он обязательно украдёт твои часы.

Я мог бы множить примеры подобного рода до умопомрачения. Главное, что разделяет Гладстона и Гексли — различие не между верой в сверхъестественных персонажей или чудесные события и твёрдым взглядом на таковые верования как на результат умопомрачения; но между верой в действенность распятия как надёжного средства от вины и врождённой неспособностью принять её или (подобным же образом) хотя бы в неё поверить.

Прошлые возражения остаются в силе.

Нельзя согласиться с Шоу, будто бы Гексли был чем-то иным, чем утверждал о себе сам.

Получи он доказательства действенности Распятия, он тут же поверил бы в неё.

Секуляристский взгляд — природный, а не рациональный — неизбежен

Поэтому, нравится нам это или нет, следует принять за простой основополагающий факт современности, что пока многие из нас не могут поверить, что Иисус получил свою удивительную власть над нашими душами с помощью обычной сентиментальности, мы никак не сумеем понять и то, что он был Джоном Ячменное Зерно. Большая часть наших рассуждений и исследований заставляет нас поверить, что Иисус говорил в высшей степени здравые вещи, когда проповедовал коммунизм; когда заявлял, что действительность, стоящая за народной верой в Бога, есть творческий дух в нас самих, называемый им Отцом Небесным, а нами — Эволюцией, Elan Vital , Жизненной Силой и другими именами; когда протестовал против претензий института брака и семьи присваивать высочайшую часть нашей энергии, предназначенную для служения его Отцу; куда труднее нам поверить, что он говорил столь же здраво, когда вдруг заявил, что он сам — совершенно реальный Бог; что его плоть и кровь — чудесная пища для нас; что он должен быть мучим и убит, согласно обычаю, но через три дня воскреснет из мёртвых; и что при его втором пришествии звёзды спадут с неба и он станет царём рая земного. Но легко и разумно поверить, что переутомившийся проповедник, в конце концов, сошёл с ума, как сошли с ума и Свифт, и Рёскин, и Ницше. В любом приюте для душевнобольных есть пациент, страдающий навязчивой идеей, что он — бог, хотя и вполне нормальный во всех остальных отношениях. В наше время такие пациенты не заявляют, что будут жестоко убиты и восстанут из мёртвых, ибо утратили такую традицию понимания божественной судьбы; но они требуют всех атрибутов божественности, доступных их пониманию.

Таким образом, евангелия как мемуары и заставляющие задуматься утверждения социологической и биологической доктрины, весьма значимой для современной цивилизации (заканчивающиеся, однако, историей психопатических навязчивых идей), вполне заслуживают доверия, понятны и интересны для современных мыслителей. В любом другом свете доверия они не заслуживают, непонятны и неинтересны никому, кроме людей, страдающих навязчивыми идеями.

Здесь Шоу снисходит до того, чтобы дать нам своё историческое видение Иисуса, заключающееся в том, что он был социалистом, сошедшим с ума. К несчастью, как отмечено в комментариях к предыдущим разделам, многие из мегаломаниакальных речей Иисуса были произнесены раньше, чем коммунистические. Также продемонстрировано, что предполагаемый коммунизм должен был объяснить (но не сделал ничего подобного), почему, говоря о политике как таковой, Иисус не предполагал реформ, но советовал своим ученикам и простым людям не лезть в дела властей, а заботиться о собственных.

Историческая критика

Историческое исследование и палеографическая критика, несомненно, продолжит демонстрацию того, что Новый Завет, как и Ветхий, редко рассказывает единую историю или разъясняет единую доктрину, но куда чаще позволяет нам собирать и накапливать широко разрозненные и даже не связанные друг с другом традиции и доктрины. Но, так или иначе, все эти расхождения, интересующие учёных и (в зависимости от обстоятельств) принимаемые или отвергаемые людьми, штурмующими или защищающими бумажные укрепления непогрешимости Библии, не имеют практически ничего общего с целью данных страниц. Я упоминал уже, что большинство авторитетов согласны теперь (пока что), что дата рождения Иисуса может быть приблизительно установлена около 7 г. до Р. Х.; но, исходя из этого, они не будут датировать свои записи 1923-м , равно как и, полагаю, ожидать, что так буду делать я. То, чем я занимаюсь — критика (в кантианском смысле) сложившегося организма веры, ставшего, по сути, частью мыслительной ткани моих читателей; и я был бы лишь несноснейшим из бездельников и педантов, уклонись я от критики некой иной разновидности веры или безверия, которую, в принципе, могли бы признать мои читатели, будь они эрудированными библейскими палеографами и историками (в подобном случае, кстати говоря, они меняли бы свою точку зрения так часто, что евангелие, усвоенные ими в детстве, в конце концов, возобладало бы над ними своей высочайшей настойчивостью).

Хаос простых фактов, в котором Нагорная проповедь и прославление милосердия — лишь повод для разногласий о том, являются ли они поздней вставкой или нет; в котором Иисус становится не более чем именем, которое, вероятно, принадлежало десятку различных пророков или мучеников; в котором Павел — всего лишь человек, который, по всей видимости, не мог быть автором приписанных ему Посланий; в котором китайские мудрецы, греческие философы, латинские писатели и авторы древних анонимных текстов вываливаются нам на голову как источники того или иного кусочка Библии, — всё это не религия и не критика религии: оно не избавляет нас от факта, что добротные средневековые здания собора Питерборо будут жалкой лачугой в качестве критики проповедей настоятеля. На благо ли, на беду ли, мы создали литературное творение, которое называем Библией; и хотя обнаружение того, что в Библии есть множество лачуг, тоже до некоторой степени интересует нас — ибо нас интересует всё, что касается Библии, — это не сделает обобщение более значительным даже для палеографов, не говоря уж о тех, кто знает о современной палеографии не больше, чем архиепископ Аше . Поэтому я и отметил чуть больше находок, чем мог бы догадаться архиепископ Ашер, прочти он Библию без предубеждений.