Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер. Страница 67

В остальном же я использовал обобщение так, как оно на самом деле живёт и работает в людях. В конце концов, обобщение — вот то, чего вы хотите: именно поэтому следует сделать суждения понятнее для вас. Даже если вы относитесь к синтетической биографии немногим лучше, чем к синтетической резине, синтетическому молока и к пока что не изобретённой синтетической протоплазме, благодаря которой мы сможем производить людей различного рода точно так же, как кондитер — различного рода пироги, — практическим вопросом, до сих пор стоящим как перед вами, так и перед самыми доверчивыми приверженцами папской власти, является историческая критика.

В этом разделе мистер Шоу пытается извиниться за то, что, не изучив как следует основания евангелий, базировался на антропологии и палеографии. Он говорит: «Я был бы лишь несноснейшим из бездельников и педантов, уклонись я от критики некой иной разновидности веры или безверия, которую, в принципе, могли бы признать мои читатели, будь они эрудированными библейскими палеографами и историками (в подобном случае, кстати говоря, они меняли бы свою точку зрения так часто, что евангелие, усвоенные ими в детстве, в конце концов, возобладало бы над ними своей высочайшей настойчивостью)».

Разум мистера Шоу неспособен понять две вещи: одна из них — секс, другая — наука. Он не понимает, что наука развивается, непрерывно исправляя свои ошибки и постепенно сужая их владения. Он наблюдает жесточайший спор между двумя астрономами по поводу того, находится ли солнце в девяноста двух или девяноста трёх миллионах миль отсюда, и всё, что он выносит из этой беседы — что (поскольку две точки зрения противоречат друг другу), весьма вероятно, обе они неверны, и потому (раз уж это известно каждому) солнце вполне может находиться и в пределах лёгкой утренней прогулки от террасы Адельфи. Похоже, у него нет ни малейшего представления о дифференциальном исчислении в частности и о математике в целом. Похоже, он полагает, будто бы, раз уж мнения в отношении частностей время от времени меняются, это должно опровергать и всю доктрину в целом, — что подобно попытке доказать, будто бы, раз уж от весны к весне листьев на дереве может быть на десять больше или на десять меньше, дерева нет совсем.

Он настаивает, что добился в своём вопросе обобщения; в действительности он сделал всего лишь весьма сектантский анализ. Он даже не попытался анализировать Библию объективно; он озаботился лишь тем, чтобы отобрать подходящие ему фрагменты и пометить их как «сущность христианства». Иными словами, он возжелал основать новую ересь и, дабы придать популярности собственным политическим взглядам, приписал их Иисусу, как недобросовестный торговец пытается толкнуть свои печенья публике, написав на них «Huntley & Palmer.

Теперь позвольте мне высказывать собственные возражения по поводу его методики. Она порочна, ибо его оппоненты не пожелают играть честно. Они извратят его мысли, как всегда делали с каждым, кому не хватило духу пройтись по ним огнём и мечом, как это сделал Вольтер. Лучше в полной мере хлебнуть их проклятий, нежели подвергнуться тому, чему подвергнется Бернард Шоу! Христианин вытрет мел с доски, удалив всё, что было сказано о «психопатии и суевериях», и заявит: «Даже Бернард Шоу допускал, что на Иисуса возлагаются чаяния всего мира. Поэтому говорю тебе, именем Бернарда Шоу: Продай всё, что имеешь, а всю выручку отдай мне!»

Мистер Шоу знает это, и я тоже. Он хотел (я уверен) сделать своё предисловие изящным выпадом в сторону Иисуса; но оружие в руках его обратится против него самого. Лучше бы он доверился палашу Брэдлафа. Однако в следующих разделах его удар звучит искренне; предоставим же ему слово!

Опасность сальвационизма

Светский взгляд на Иисуса весьма окреп благодаря увеличению в наше время числа людей, имеющих средства для обучения и подготовки себя к тому, чтобы не боятся взглянуть в лицо фактам: даже таким ужасающим фактам, как грех и смерть. Результат — большая строгость современных мыслителей. Распространяется убеждение, что помогать человеку

поверить, что, какими бы кровавыми ни были его грехи, он сможет сделать их белее снега лёгким усилием собственного самомнения, неизбежно значит помогать ему стать подлецом. Оно действует не так уж и плохо, если ты ещё добросовестно пообещаешь ему, что, буде он позволит смерти застигнуть себя врасплох в вопросах веры, он будет поджариваться в раскалённом докрасна аду целую вечность. В те времена внезапная смерть — самая завидная из всех смертей — считалась ужаснейшей из бед. В наших молитвах к ней причисляются мор, чума и голод, война и убийство. Но вера в такой ад быстро исчезает. Все выдающиеся мыслители лишились её; и даже среди простых людей она сохранилась лишь в тех частях Ирландии и Шотландии, которые до сих пор пребывают в XVII веке. И даже там она негласно приберегается для кого-нибудь другого.

Значение ада в схеме Спасения

Серьёзность намерения мечущихся над адом цепляться при этом за Искупление очевидна. Если нет наказания за грехи, не может быть и никакого самопрощения за них. Если бы Христос оплатил наши счета и при этом не было ни ада, ни, следовательно, возможности угодить в беду, позабыв о своём долге, мы могли бы быть настолько плохими, насколько пожелаем, не подвергаясь ни возмездию со стороны светского права, ни угрызениям совести, становящейся в этом случае проявлением банальной неблагодарности по отношению к Спасителю. С другой стороны, если Христос наших счетов не оплатил, они всё ещё гнетут нас; а такие долги причиняют нам серьёзные неудобства. Эволюционная сила, которую мы называем честью и совестью, ловит нас на таких промахах и безжалостно стыдит за то, что мы, в силу невысокого своего развития, оказались на них способны. «Спасённый» вор испытывает экстатическое счастье, недоступное честному атеисту: он подвергается искушению красть вновь и вновь, дабы повторить прекрасное ощущение. Но если крадёт атеист, у него не бывает подобного счастья. Он вор и знает, что он вор. Ничто его не очистит. Он может попытаться противопоставить своему позору некую компенсацию или эквивалентное благодеяние; но это не изменит того, что он украл; и его совесть не будет чиста, пока он не преодолеет своего желания красть и не превратится в честного человека, раздувая ту божественную искру в себе, на существовании которой как на повседневной действительности, отвергаемой атеистом, настаивал Иисус.

Хотя верующие в искупление могут быть, таким образом, счастливее остальных, это вряд ли можно назвать наиболее целесообразным с точки зрения общества. То, что верующий счастливее скептика — аргумент не более существенный, чем то, что пьяница счастливее трезвенника. Счастье легковерия — дешёвая и опасная разновидность счастья, а никоим образом не жизненная необходимость. Кто прожил более счастливую жизнь — Сократ или Уэсли — вопрос без ответа; но нация сократов куда защищённее и счастливее, чем нация уэсли; а отдельные личности — куда выше на шкале развития. Так или иначе, вся наша надежда — на людей сократовских, а не уэслианских.

Из этих двух разделов мы получаем серьёзное возражение против христианства: возражение нравственное.

Право отказаться от Искупления

Потому, будь даже у всех нас умственная способность верить в Искупление, мы должны отказаться от этого намерения, на что у нас есть безусловное право. У каждого, кому предлагают спасение, есть неотъемлемое естественное право ответить: «Нет уж, спасибо: Я предпочитаю сам в полной мере отвечать за свои поступки; не по мне это — сбросить все грехи на козла отпущения: я был бы куда менее осторожен, совершая их, если бы знал, что они не будут мне ничего стоить».

Кроме того, есть ещё точка зрения Ибсена: этого несгибаемого моралиста, для которого