Семь горных воронов - Алхимова Ванда. Страница 53

Он запретил преследовать Бреса, отдал приказ подобрать раненых и организовать перенос самых тяжелых, а тем, кто был ранен легко, велел отдать лошадей.

— Лишние смерти нам ни к чему, — заявил Дикий, прохаживаясь перед лордами, многие из которых были гораздо старше и опытней его в военном деле.

Но в шестом сыне Аодха прорезалась гордая властность, свойственная его отцу. В голосе, лице, взгляде появилось нечто такое, из-за чего не решались возразить даже несогласные. Уверенность Дикого в своей правоте заменяла в глазах окружающих эту правоту, становилась вдруг чем-то единственно правильным и верным.

При этом Дикий сам проверял, как исполняются его распоряжения, разговаривал со всеми как с равными — и с лордами, и с простыми воинами, — одинаково соблюдая интересы и тех, и других.

Каэрвен наблюдал за ним с удивлением, смешанным с суеверным восторгом, — в Диком вдруг проступила «воронья порода», как старые роды Серых гор называли фамильные черты характера лордов Воронов.

Когда войско двинулось в обратный путь, Дикий с Каэрвеном поехали впереди. Дикий покачивался в седле и, нехорошо скалясь, рассказывал Каэрвену о битве, о смерти лорда Кайси и других, о своем спасении и о походе с уцелевшими воинами в Серые горы через Лугайд.

— Шли мы по краю Долгих полей Лугайда, но раненых много было, постоянно приходилось в деревнях останавливаться, отдыхать, жратву добывать. Я всех наших подбирал, хотя и задница у меня мерзла с испугу: а ну как Брес выслал бы по наши шкуры своих гвардейцев? А мы все пешие, половина раненых, да и не так чтоб много нас. Потом, когда народу побольше стало, я обнаглел: занимал деревни, местных всех в амбарах запирал, чтобы не разбегались за помощью, и стоял чуть не по неделе. Поэтому так долго шли сюда. Ну и умотался я с этой оравой! Сроду не думал, что управлять народом — это такое муторное дело. Все только и идут к тебе, что да как. Хорошо, теперь отстанут.

— Как же про вас не узнали? — удивился Каэрвен.

— Ну, узнать-то узнали, но мы к тому времени более-менее оклемались, подготовились к переходу и ушли себе в леса — на Серые горы повернули. Я нарочно правее забрал, чтобы ущельем пройти, — ответил Дикий. — В лесах попутно еще кое-кого из наших подобрал, включая Младшего и этого мамашиного тролля. Ну и здоров же он! Мне б таких сотню, я бы на Бреса хоть завтра выступил. Он там завалил медведя, а еще из бревен сложил сруб. И сидел там, ухаживал за Младшим, медвежьим жиром его лечил и печенью лосиной. У Младшего рана гноилась и лихорадка была. Ну, к тому времени, как мы дошли до лесов этих, у него здоровье поправилось, и Ройле уже охотиться на целый день уходил. Засек наши костры и по кустам подкрался. Увидел, что свои, вылез и объявился. Вот Небесами тебе клянусь: я так ему рад был, что хохотал, как дурачок.

— Я сам готов быть хохотать, когда вас увидел, — дрогнувшим голосом сказал Каэрвен. — Ведь сколько воинов домой не вернулось.

— Ничего, бабы еще нарожают, что им делать-то! — фыркнул Дикий, оглядываясь на ползущую вереницу людей. — Для чего война нужна? Чтобы мужчины мужчинами были и чтобы кровь друг друга проливать. Чего уж лучше, чем в бою лечь? Не от старости ж помирать, когда уж ни зубов нет, ни на бабу не залезешь.

— А вы не знали, что происходит в Тамвроте? — спросил Каэрвен.

— Нет, — помрачнел Дикий. — Только что мы разбиты в пух и что Старший и Эннобар убиты. Про других братьев — ничего. Знаю еще, что Красный должен был в Тамврот уехать, его еще до боя в руку стрелой царапнуло. И что Брес на Тамврот ушел. Вот и все.

— Брес взял Тамврот и убил королеву и Морну, — произнес Каэрвен.

Дикий остановил коня, в упор взглянул на Каэрвена своим тяжелым взглядом. Пнул лошадь, чтобы съехаться вплотную, положил руку в кожаной рукавице ему на плечо.

— Братья?

— Гордый в плену у Бреса, — горько ответил Каэрвен. — Мы ничего не знаем о старших дочерях Эннобара и сыновьях Старшего. Но на днях в замок приезжал Мудрый, привез Финелу и сказал, что Красный мог спастись — он указал ему тайный ход в городской стене, ведущий на дорогу в Приморье.

— Я знал! — воскликнул Дикий, по лицу которого разлилась краска, а глаза возбужденно заблестели. — Я знал, что этот хитрозадый негодник вывернется из любой передряги! А что ж Мудрый?

Каэрвен отвел глаза.

— Он уехал, и никто не знает куда. Ну, то есть никто, кроме миледи, но она не говорит ничего.

— Вот еще не хватало, — проворчал Дикий, отпуская наконец плечо Каэрвена. — Вечно эти книжники воду мутят. Куда он провалился в такое время? Ладно, Финелу привез, и на том спасибо. Но что Красный в Приморье, а Тамврот в руках Бреса — это настолько плохо, что вы пока даже не понимаете еще. А я вот…

Дикий закусил нижнюю губу и задумался.

Дикий вошел в покои матери и остановился в изножье ее постели. Миледи Воронов лежала под толстым шерстяным одеялом, укрытая им до половины. Сверху она куталась в пуховую шаль, какие носили все женщины Серых гор. Лицо миледи заметно постарело: по углам рта пролегли складки, глаза запали, на лбу прорезались морщины, кожа на шее свободно болталась. Миледи была бледна, губы у нее обветрились, а глаза потускнели. Когда Дикий вошел, миледи бил сухой жестокий кашель, и она не сразу смогла заговорить с сыном. Зато она пристально смотрела на него, чутко оценивая ту перемену, что произошла в нем.

— Ты вернулся, — сказала она, когда смогла заговорить.

Дикий почтительно склонил голову.

— Вас осталось пятеро, — продолжила миледи. — Пять моих сыновей.

— Другие тоже живы? — резко поднял голову Дикий, покраснев от волнения. — А кто еще погиб?

— Все живы, — устало ответила миледи. — Но теперь Мудрый больше не брат тебе и другим, не сын мне и его нога никогда не ступит в Серые горы, пока я жива.

Дикий помолчал, а потом спросил о том, что его волновало больше всего:

— А Красный?

— Думаю, он в Приморье, — ответила миледи. — Точно не знаю где, но жив.

— Ты уверена? — сжал кулаки Дикий. — Брат жив?

— Да, и как только я отлежусь, отправлю к нему письмо с вороном, — сказала миледи, рассеянно глядя на сына. — Как судьба выбирает! Не думала я, что именно ты станешь лордом Твердыни. Шестой сын. Но ты всегда любил горы.

— Я? — Дикий покраснел, а глаза его зло и упрямо сузились. — Я не лорд Твердыни.

— Сейчас именно ты, пока я лежу в постели, — остановила его мать. — Старший мертв, Мудрого нет, Белый… далеко, и не его это дорога, Красный тоже далеко, а Гордый скоро будет здесь, но он слишком долго жил в Тамвроте, и он не правитель, а солдат. Так что сейчас на престол сядешь ты. Тем более что нас ждут тяжелые времена.

— Война? — подобрался Дикий.

— Нет, — покачала головой миледи. — Брес вряд ли вернется в ближайшее время. Но Тамврот захвачен, и мы разделены. Нам больше не у кого покупать хлеб. Голод, вдовы, сироты… И вся тяжесть ляжет на тебя.

— Но я не хочу править, я не умею! — воспротивился Дикий.

— Всем нам приходиться делать то, чего мы не хотим, — заметила миледи. — Причем по собственной воле. Иди, я устала.

— А ты… Эта буря, — замялся Дикий.

Миледи закрыла глаза.

— Да, это я. — Голос ее странно изменился. — Я — это буря. Я — это горы. И пока я не могу оставить их. Пока — не могу.

Во двор замка въехали двое розвальней, запряженных сильными низкорослыми деревенскими лошадьми. В них, укрытые в меха и одеяла, лежали Гордый Ворон и Лорелея. Гордый спал, а Лорелея смотрела в небо. После того как их подобрали, отвезли в деревню, и несколько дней они провели в крестьянской избе.

Лорелея обморозила руки, ступни и лицо, и ее лечили, чем могли. Теперь все ныло и болело, но обморожение было легким, и Лорелея не обращала на боль внимания, понимая, что та пройдет.

С Гордым дело обстояло хуже: он простудился в снегу, и помимо обморожений у него началась горячка. Поняв, что дела становятся все хуже, крестьяне решили везти спасенных в замок, надеясь, что там им смогут помочь. А если умрут, то хоть не на руках, не придется оправдываться.