Южная роза (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 44
Писала она очень аккуратно, боясь поставить кляксу, и обдумывая каждую фразу, не хотелось снова просить бумагу. И вовремя спохватилась, подумав, что Фрэн, пожалуй, не стоит знать о том, где она теперь живёт. Она написала подробно о дороге, о красивой природе, о людях, и том, что они поселились в прекрасном доме, снятом для них университетом, что здесь мило и совсем не так ужасно, как она себе представляла. Она приукрасила всё, что только могла.
Ведь если Фрэн и расскажет кому-нибудь о её письме, а она расскажет обязательно, так пусть у светских сплетниц не будет лишнего повода позлорадствовать над «бедняжкой Габриэль». И, разумеется, она ни словом не обмолвилась о мессире Форстере, потому что это было бы просто самоубийством.
В качестве обратного адреса она указала почту в Эрнино, мало ли кто в Алерте мог слышать, что такое Волхард! Лучше она сама будет забирать письма. И ей вообще нужно ежедневно молиться Пречистой деве о том, чтобы на сотню льё не оказалось никого из их знакомых.
...Хоть бы скорее закончилось это лето!
Она спросила Натана, как ей отправить письмо, и он предложил сделать это с хозяином – тот всё равно собирается утром в Эрнино, и может проехать по пути мимо почты.
-О нет! Нет! Не хотелось бы беспокоить мессира Форстера! Он ведь очень занят. Я, пожалуй, подожду, когда отец поедет или завтра прогуляюсь до Эрнино пешком, здесь же недалеко? - ответила Габриэль.
-Так-то оно так, никак не больше четверти льё, - ответил Натан и, с сомнением посмотрев на туфли Габриэль, добавил, - но я всё же попросил бы у хозяина коляску. А возницей я вам дам кого-нибудь.
На что Габриэль ответила категорическим отказом. А вечером отдала письмо отцу.
Но, к сожалению, полностью просьб к Форстеру ей избежать не удалось, и вскоре она снова обратилась к нему через Натана. В этот раз с разрешением посетить капеллу – дверь туда, как и во многие комнаты в доме, была заперта. На следующий день, очевидно, получив одобрение хозяина, дворецкий церемонно открыл для неё дверь в молельную и терпеливо ждал снаружи, пока Габриэль выйдет.
...Неужели всякий раз, чтобы помолиться ей нужно будет просить об этом Форстера?
Затем Габриэль осторожно спросила, можно ли воспользоваться библиотекой? Через стеклянную дверь она рассмотрела множество стеллажей с книгами, а также стол, на котором стоял письменный прибор из оникса, и стопку листов бумаги. Если ей разрешат ходить сюда, то и не надо будет выпрашивать каждый листок - она сможет писать Фрэн, когда ей удобно. И читать.
Как она поняла позже, многие комнаты закрывались на ключ, чтобы собаки, которые бегали тут повсюду, не забрались и не порвали книги или не испортили что-нибудь ценное.
А ещё она подумала, что Форстеру, видимо, нравится то, что она вынуждена просить у него каждую мелочь. И расчёсывая на ночь волосы, она вздохнула и сказала Бруно, который сидел тут же, наблюдая за ней:
-Твой хозяин – ужасный человек. Он наслаждается тем, что мне приходится унижаться, выпрашивая у него каждую мелочь! Это отвратительно.
Бруно лизнул её за руку, будто соглашаясь, зевнул и затем растянулся на медвежьей шкуре.
А утром Джида принесла ей связку ключей и записку.
«Дорогая синьорина Миранди!
Я понимаю, что вы не горите желанием со мной общаться, но я ещё в прошлый раз сказал – вы можете чувствовать себя хозяйкой в этом доме. Можете пользоваться чем угодно, не спрашивая разрешения через Натана. Он многое понимает слишком буквально и не совсем правильно. Так что я дал ему распоряжение выполнять любые ваши просьбы. Любые, синьорина Миранди».
Габриэль посмотрела на записку с удивлением и подумала, что это странно. Очень странно. Он будто мысли её прочитал и от этого ей стало не по себе.
Связка оказалась внушительной, похоже, здесь были ключи от всех запертых комнат, и это удивило Габриэль ещё больше – зачем они ей? И поэтому взяла только два ключа – от капеллы и библиотеки, а остальные велела Джиде отнести обратно. Но на следующий день служанка вернула связку со словами:
-Хозяин велел отдать назад, сказал - мало ли… вдруг вам что-нибудь понадобится, а вы постесняетесь спросить, - положила её на столик, и не глядя на Габриэль, быстро ушла.
И так было почти всегда.
Никто из слуг, кроме Натана, с Габриэль особенно не разговаривал. Все они смотрели на неё неодобрительно, а некоторые враждебно, как будто своим появлением здесь она нарушила их привычную жизнь. На вопросы отвечали односложно, а едва завидев её, тут же замолкали. И кроме Кармэлы и Натана, поговорить здесь было практически не с кем. Но из служанки и дворецкого собеседники были так себе.
И если раньше Габриэль думала, что хуже всего для неё будет присутствие мессира Форстера, то теперь больше всего её угнетала тишина этого большого пустого дома, молчание слуг, их отношение к ней и неодобрительные взгляды, будто она была в чём-то перед ними виновна.
-Не любят они нас, синьорина Габриэль, - разоткровенничалась как-то Кармэла, - мы для них – захватчики. Их кухарка, Кьяра, мне так и сказала. Все южане – захватчики и нечего нам тут делать.
Габриэль лишь удивилась, но отчасти неприязнь слуг ей стала понятна. Об этом она как-то не задумывалась, но сейчас вспомнила о том, что рассказывал капитан Корнелли о горцах и своей службе в экспедиционном корпусе.
Восстание зелёных плащей – так называлось сопротивление горцев протекторату Баркирры. Не так уж и давно здесь была война…
Правда, сейчас ничто уже не напоминало о тех временах – кругом только луга, пастухи и овцы, цветы и белые вершины гор, но однажды в голове сами собой всплыли слова Корнелли, сказанные им о Форстере прошлой осенью:
...«Вы знаете, что его отец участвовал в Восстании Зеленых плащей? И его дядя до сих пор прячется где-то там, в горах, с остатками бунтовщиков - устраивает засады и налёты на наши гарнизоны».
...«Его отца - старого Форстера, как раз и вздернули на виселице за это…»
Она вспомнила об этом в тот день, когда впервые попала в библиотеку. На стене прямо напротив письменного стола висел портрет: мужчина в полный рост, в традиционной горской одежде, а у его ног лежат собаки. Портрет не был подписан, но и без всякой подписи было понятно, что на нём изображён отец Форстера – они были очень похожи с сыном. Тот же высокой лоб, та же осанка, тот же гордый взгляд синих глаз…
Рядом, в соседнем простенке между окнами, висел другой портрет – женщины. Чем-то неуловимым Александр Форстер был похож и на неё, и Габриэль догадалась, что это его мать. На картине внизу подпись была – Джулия Форстер. Типичная южанка - светло-каштановые волосы уложены в высокую причёску, карие глаза, мягкие черты лица и чуть заметная улыбка. А в руках - роза…
Габриэль даже смутилась и в тот день не стала брать книг, а просто ушла из библиотеки. Ей показалось, что она словно заглянула в жизнь Форстеров и увидела то, чего ей видеть не полагалось.
...Его отца повесили…
Теперь, когда мессир Форстер-старший перестал быть неизвестным горцем, о котором говорил Корнелли, теперь, когда он находился не за сотни льё в далёкой Трамантии, а взирал на неё с этой картины, обстоятельства его смерти показались Габриэль ужасными.
Она не знала всей истории о восстании, кто был в нём виноват, а кто прав, но сейчас впервые задумалась об этом.
...А что стало с его матерью? И кто такая Ромина, в чьей комнате она теперь живёт?