Южная роза (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 59
Джида как-то замялась, быстро прихватила таз с золой, и ответила уже выходя:
-Я вам сейчас чай принесу с мятой и смородиновым листом, и мятного масла с пихтой, им надо всё тело растереть, чегой-то вы мучаетесь? – и тут же скрылась за дверью.
А Габриэль подумала, что это так необычно: с чего вдруг служанка Форстеров прониклась к ней такой симпатией, не в пример той же Ханне?
Капли, масло, и чай, в котором, помимо мяты и смородины, оказались ещё какие-то травы - всё это вместе помогло. А, может, Габриэль так порадовало отсутствие мессира Форстера и необходимости взбираться на лошадь, но вскоре она уже смогла выйти на неторопливую прогулку и обдумать всё то, что произошло с ней вчера. Она отправилась в оранжерею, заодно решив проверить свою недавнюю находку – одинокую розу.
Роза была там же, где и в прошлый раз, а вот всё остальное изменилось до неузнаваемости. Больше не было сорняков и травы, исчез шиповник, а земля оказалась тщательно перекопана. Никаких больше выбитых окон, и даже стёкла отмыты до блеска.
...Ну надо же!
Она огляделась удивлённо, опустилась на скамейку и так сидела долго, глядя на далёкие горы в белоснежных шапках. Даже в пустой оранжерее было уютно, а если бы здесь были цветы…
...Если саженцы, что приедут из Ровердо, будут хорошими, то они ещё и успеют зацвести - было бы здорово...
Мысли плавно вернулись к недавней поездке.
Вчера был странный день. Может быть, самый странный в её жизни.
Поначалу страх заставлял её держаться от Форстера подальше, но в то же время и вести себя как раньше, чтобы он ни о чём не догадался. Но по мере того, как они путешествовали от одного стада к другому, поднимались выше в горы, по мере того, как она слушала речи Форстера, всё стало меняться…
...то, что он говорил, и то, как он это говорил….
...его рассказы о Волхарде, о войне, об овцах…
...то как он вёл себя со своими людьми, с пастухами, с Ханной…
Она заметила: в некоторые моменты, когда он думал, что она на него не смотрит, он был совсем другим, не таким, каким обычно она его видела. Без насмешки, без сарказма, без надменности и уверенности в своём могуществе и деньгах... он выглядел иначе.
Габриэль исподтишка наблюдала, как сбросив плащ и закатав рукава рубашки, он помогал поднимать дерево, упавшее на изгородь, как говорил с пастухами и слушал их, чуть наморщив лоб, и кивал. Как отдавал указания управляющему Кристоферу, а тот слушал внимательно, и затем мчался прочь торопливо, так, что из-под копыт летели комья земли.
Форстер был увлечён тем, что делал, вникал в каждую мелочь, и это притягивало взгляд…
И постепенно что-то изменилось, будто сломалась между ними стена и страх исчез. Нет, она по-прежнему собиралась сбежать из этого места, и даже решила сегодня узнать у отца, как скоро он будет отправлять свои находки в Алерту, чтобы уехать с вместе с ними. Но в то же время она почему-то перестала бояться Форстера. Именно бояться. А хотя следовало бы…
Вчера он был безупречно вежлив и держался в рамках приличий, и даже подтрунивал над ней мягко, а не как обычно, и больше смеялся. Он был заботлив и очень внимателен, даже слишком внимателен, и ощущение того, что он кошка, а она мышь не покидало её ни на мгновение. Оно таилось в его цепком взгляде и в мягких интонациях голоса, в его улыбке и почти физическом ощущении его постоянного присутствия рядом, которое будоражило и пугало, заставляя всё время быть в напряжении. Но теперь это был не тот страх, что преследовал её поначалу. Это было какое-то совсем новое чувство, и названия ему Габриэль не знала. Она знала только одно - это чувство будит в ней любопытство и желание узнать побольше о хозяине Волхарда. Это чувство заставляет наблюдать за ним…
А вот это было в тысячу раз опаснее, чем страх, потому что оно толкало её не прочь от него, а навстречу. И именно от этого ей следовало бежать в первую очередь.
...Не стоит позволять ему себя приручать…
Габриэль вспомнила, как вчера он снимал её с лошади и покраснела.
...Она не должна разрешать ему таких вольностей! Как же неловко!
И от смущения даже встала, пошла вдоль окон, разглядывая чистые стёкла.
...Розам здесь понравится – достаточно солнца, нет лишней влаги и ветра. И тепло.
Габриэль дошла до стены дома, к которой примыкала оранжерея. В торце виднелась массивная деревянная дверь.
...Наверняка она закрыта…
Но дверь не была заперта и Габриэль осторожно шагнула внутрь.
Внутри следов пожара уже не осталось: на стенах лежал свежий слой штукатурки цвета слоновой кости, заменены рамы и подоконники, и кто-то даже начал трудиться над лепниной и барельефами, но работа эта, судя по слою пыли, оказалась наполовину заброшенной. Габриэль прошлась по нескольким комнатам первого этажа: две спальни, будуар с эркером и зала угадывались сразу, а дальше мраморная лестница вела наверх.
На втором этаже стояла укрытая чехлами мебель - возможно та, что уцелела при пожаре. Габриэль приподняла край полотна и увидела большой белый рояль. Светлый лак в одном месте оказался повреждён, но в остальном это был очень дорогой, красивый и редкий инструмент. Почему он здесь? Ему место в парадной гостиной. Она подняла крышку и осторожно коснулась рукой клавиш – звук разнёсся неожиданно громко, и она поспешно убрала руку.
Дальше стояла кушетка, изящный столик с множеством ящичков, несколько обитых красным бархатом пуфов, зеркало в светлой массивной раме – предметы явно из будуара. Габриэль коснулась резной кромки столика – редкое дерево и очень тонкая работа. Она отбросила полотно, чтобы рассмотреть молочно-белый лак, под которым растекались розово-коричневые кольца древесного рисунка, и в этот момент увидела стоящие на полу портреты.
С первого портрета на неё смотрел сам мессир Форстер, рядом с которым стояла красивая женщина в свадебном платье. На картине хозяин Волхарда был гораздо моложе, и в его взгляде не было той хищности, что сейчас придавала ему сходство с геральдическим беркутом. И Габриэль присела, внимательно разглядывая лица.
...Так он был женат? И, видимо, теперь вдовец? Пречистая Дева! Она и не знала…
...Что же с ней случилось? С его женой? Она умерла? И почему их свадебный портрет стоит здесь, на полу, среди пыли и краски? Может, боль потери была настолько сильна, что заставила убрать с глаз источник этой боли?
За ним был ещё один портрет. Та же женщина…
Южанка. Красивая. Очень красивая. Гордая осанка, тёмные глаза, светлые волосы, и взгляд…
Как только портретисту удалось его передать? Гордость, достоинство, превосходство…
Не женщина – королева.
А внизу было подписано: «Мона Анжелика Форстер».
Значит действительно жена.
Но Форстер о ней ни разу не упоминал. Да и никто не упоминал. Габриэль стала просматривать остальные картины - на них на всех была изображена мона Анжелика.
...Может она погибла в пожаре?
Последние два портрета оказались повреждены - безжалостно порваны, вернее, разрезаны каким-то острым лезвием так, что зазубрины от него остались даже на раме, словно кто-то бил ножом по картине долго и беспорядочно, прежде чем окончательно уничтожить полотно.
Габриэль провела пальцами по краю истерзанной рамы, и ей стало не по себе.
...Кто это сделал? Хотя... какие тут могут быть варианты!