Волчица лунного князя (СИ) - Замосковная Анна. Страница 4

— Она моя, — отзывается похититель и крепко стискивает мои ноги.

Снова вцепляюсь ногтями в его глаз. Он отпускает ноги, я ныряю вперёд, почти соскальзываю с плеча.

Совсем близко стол Маши. Нож. Тянусь, хватаю за рукоятку.

Волки рычат. Схватив нож обеими руками, всаживаю его в поясницу похитителя. Лезвие пробивает пиджак и на несколько сантиметров погружается в плоть. Запах крови. Крик. И я лечу головой в пол…

Плечо горит. Жар разливается на шею, стекает на грудь. Он просачивается в плоть, вонзается, вгрызается. Я не могу пошевелиться. Этот жар — тьма, она проникает в меня через плечо, пытается захватить тело, но я не хочу, не хочу! Нет! Не могу пошевелиться, но будто бьюсь в невидимых путах, беззвучно кричу: «Не смей!» Я не хочу, что бы что-то вползало в меня, не позволю! Представляю, как плоть выталкивает это нечто, сжимается, не пропуская внутрь.

Судорожно вдохнув, открываю глаза.

Почти всё узкое окно занимает огромная луна и лишь краешек — тёмно-фиолетовое небо.

Плечо горит. Руки немеют, они вывернуты вверх. Стоит ими шевельнуть, что-то тихо звякает, и по мышцам бегут противные иголочки отходящего онемения.

Запрокидываю голову: запястья прикованы к металлическим прутьям изголовья полуторной кровати. Звенья наручников в ярком лунном свете мерцают серебром. И как же мерзко колет руки! Даже дышать невозможно, малейший толчок отзывается таким фейерверком ощущений, что невольно зажмуриваюсь. Чтобы скорее закончилась пытка, начинаю шевелить пальцами — как же щекотно, как судорожно стягивает жилы, разбегаются новые волны щекотно-тревожных ощущений. Плечо болит.

Наконец кровоток восстанавливается, и я продолжаю оценивать положение. Похоже, под одеялом я голая. Ноги не скованы, но не рискую сбрасывать его с себя — не хочется перед похитителями сразу предстать обнажённой и скованной.

Скашиваю взгляд на ноющее плечо: кожа покраснела и припухла. Кажется, в ней есть прокол или прокус. Осторожно потираюсь подбородком о ключицу — шершаво и больно. Кажется, на плече рана, и она не спешит заживать, как укус на руке. Запрокинув голову, высматриваю следы зубов на коже: в лунном свете они стали как-то ярче.

Проклятье, во что я впуталась? Какого, а?

Вдохнув и выдохнув несколько раз, осматриваю комнату. Странное в ней только слишком узкое и высокое окно. Оформлена она то ли в ретростиле, то ли в винтажном — не уверена, что есть разница, но изголовье кровати кованое с маковками на столбиках, одеяло стёганое, стены словно обиты морёными досками. Комод у стены нарочито обшарпанный, кресло тоже какое-то несовременное на вид. И под потолком — лампочка Ильича, а я такие в магазине видела с пометкой «Винтаж». Ну и дверь массивная, не то что современные офисные дощечки.

Для сходства с деревенским домиком не хватало плетёных ковриков и нормального маленького квадратного окна. И печки.

Теперь, когда осмотр окончен и мозг освобождён от изучения обстановки, внутренности начинает скручивать от подступающего страха.

Где я?

Что со мной сделали и сделают?

Сердце начинает колотиться где-то в горле, но я стараюсь дышать ровно: паника — мой враг. Только в спокойном состоянии я могу найти выход… если таковой имеется. А вот последнее — выкинуть из головы. Даже если вас сожрали, у вас два выхода.

Дышать глубоко удаётся с трудом, но эта трудность помогает давить страх. Руки дрожат так, что наручники позвякивают о прутья. И ноги дрожат, подёргиваются. Как же страшно. Проблемы с Михаилом вдруг кажутся такими смехотворными: вот бы сейчас к нему в машину и умчаться далеко. Если бы всё повторить, я бы к нему не села. Или не сделала бы такой глупости, как разборки на дороге, или… да не важно, хочется просто исчезнуть отсюда. Вот бы это оказалось просто сном.

Плечо отзывается чередой вспышек боли. Стиснув зубы, пытаюсь дышать. Слёзы застилают всё. Луна размывается, но вдруг её перекрывает тень.

— Успокойся, — приказывает мужчина. — Ты дома. В безопасности.

Дёргаюсь, звякают наручники. В безопасности, ага! Хохот колючими волнами вырывается из груди. Пытаюсь его сдержать, но куда там — смеюсь и плачу.

Матрац проминается под чужим телом. На меня надвигается огромная тень. Большие тёплые пальцы утирают слёзы. От страха те пересыхают, и, моргнув, я вижу прямо перед собой мерцающие жёлтые глаза зверя на резком человеческом лице. И пахнет мужчина тоже как-то по-звериному. Не противно, но опасно.

— Так-то лучше, — говорит тот, которого я недавно пырнула ножом. — Осталось сделать один шаг — принять метку, и тогда никто не посмеет тебя обидеть.

Секунду обдумываю, вторую, третью, но не понимаю. Зато осознаю, что как минимум торс у этого громилы обнажён. Он отклоняет голову в сторону и практически тыкается плечом мне в губы, требует:

— Кусай.

Его голая кожа натягивается на напряжённых мышцах, источает хищный запах. От страха меня начинает колотить, зубы постукивают:

— А не пошёл бы ты, извращенец, далёким лесом? Ты хоть знаешь, сколько заболеваний передаётся через кровь? Откуда я знаю, чем ты болеешь?

— Я здоров! — взвивается мужчина.

И да, он вообще весь голый. Извращенец!

И что мне делать? Что?

Не была бы привязана, треснула бы его в пах, но это слишком рискованно: а ну как убьёт со злости?

Что делать? Что делать?

Извращенец снова надвигается на меня, сверкает жёлтыми глазами:

— Кусать будешь?

— Нет.

Логично сначала усыпить бдительность, а потом внезапно бить. Разум требует поступать так, но все эмоции протестуют, внутри всё горит от гнева: как он посмел меня похитить и связать? Я не игрушка! Нога невольно дёргается от желания ударить, я с трудом сдерживаюсь.

— Упрямая малышка, — ухмыляется извращенец и тянет одеяло.

Тёплая ткань сползает с меня, воздух холодит кожу. Гадко валяться голой и беспомощной перед незнакомым мудаком, даже если он симпатичный.

— Придётся тебя усмирить самым древним способом, — ухмылка становится шире, он смотрит на мою грудь со сжавшимися от холода сосками и рывком срывает одеяло.

Поджимаю ноги, пытаясь хоть ими прикрыться. Бросаю короткий взгляд на пах похитителя: у него стоит.

Нет, больше не могу. Со всей дури пинаю его по торчавшему достоинству.

Пискнув, мужик хватается за своё сокровище, шумно втягивает воздух и даже вроде слегка краснеет, но не валится со слезами на глазах, не корчится от боли.

— Малышка, в звериной форме я бегаю по сухостою и ссу на колючки, у меня яйца не такие нежные, как у людей.

Как мне не нравится это «у людей», просто режет, оправдывая самые страшные страхи, в которых я признаться себе боюсь.

Мда… а нос у него тоже не нежный? Со всей силы лягаю его в лицо. Пяткой чувствую, как надламывается хрящ. Похититель отлетает в изножье, разбрызгивая по простыне кровь. Не удержавшись на краю, валится назад и звонко ударяется о низкий подоконник затылком.

Стонет.

Рефлекторно дёргаясь, я тяжело дышу. Наручники позвякивают, и похититель опять стонет, взмахивает рукой.

Ну точно меня убьёт, надо сматываться. От ужаса неожиданно ловко переваливаюсь через кованое изголовье кровати, тяну наручники. Изголовье стоит в тени, не разглядеть, оно сваренное целиком или скрученное. Хотя у меня нет отвёртки, чтобы его открутить, да и руки теперь перекрещены из-за наручников.

Оглядываюсь на дверь. Интересно, кровать боком пройдёт? Надо попробовать. Ухватив верхнюю перекладину изголовья, тяну за собой кровать. Тяжеленная! Мышцы ноют от напряжения.

И тут похититель начинает вставать. Его перекошенное лицо залито кровью, глаза горят так, что, кажется, источают фосфорное свечение.

Мне конец.

Упираюсь в перекладину изголовья, упираюсь ногами в холодный деревянный пол и толкаю, толкаю, толкаю кровать на желтоглазого. Она проскальзывает по гладким доскам и железной рамой основы впечатывается в пах мужика, притискивая его к стене.

Мужик воет, а я давлю. Он пытается просунуть руки под раму, чтобы оттолкнуть, но расстояние между ней и стеной слишком маленькое для его лапищ, они то и дело проскальзывают по простыне и матрацу, вспарывая ткань выросшими когтями.