Гроза над Италией (СИ) - Поляков Влад. Страница 12

Кровь, трупы, стоны раненых. Пленники, связанные кусками веревки по рукам и ногам, лежащие у стен и призывающие на наши головы все кары небесные. Нашли кого пугать! Мне оно и вовсе пофиг, бойцы кондотт также подбирались из числа не шибко религиозных. "Псы войны" вообще не склонны считать монахов и даже князей церкви кем-то неприкосновенным. Сразу вспомнился великий писатель Артур Конан Дойл и его роман "Белый отряд". Про тех самых людей войны, повидавших разное и не склонных трепетать перед носителями креста и рясы, даже самыми значимыми.

Вспомнился оттуда один совсем уж говорящий фрагмент, давным-давно впечатавшийся в память и не собирающийся оттуда исчезать. Сейчас оказался не только к месту, но ещё и ко времени. Ну почти ко времени.

" — Значит, ваш отряд удостоился тогда преклонить колени перед нашим святейшим отцом папой Урбаном, опорой и средоточием христианства? — с интересом спросил Аллейн. — Может быть, вам и самому удалось узреть его величественный лик?

— Я дважды видел его, — ответил лучник, — такой тощенький, крысоватый, на подбородке струпья. В первый раз мы выжали из него пять тысяч крон, хотя он очень сопротивлялся. Во второй раз попросили десять тысяч, но пришли к соглашению только через три дня, и я лично считаю, что лучше бы нам тогда просто разграбить дворец. Помню, управляющий его двором и кардиналы вышли вперед и спросили нас, согласимся мы взять семь тысяч, папское благословение и полное отпущение грехов или десять, но с бесповоротным отлучением и притом по всей форме. Мы были единодушного мнения, что лучше десять тысяч и проклятие, но сэра Джона как-то удалось уговорить, и мы получили отпущение и благословение — вопреки своей воле. Может, оно и к лучшему, ибо Отряд тогда очень нуждался в отпущении грехов".

И вот велика ли разница между английскими наёмниками и итальянскими? Сильно в том сомневаюсь.

Сопротивление защитников было сломлено. Может и не полностью, но путь наверх был открыт, а число настоящих воинов в этих стенах не могло быть чрезмерным. К тому же количество трупов говорило само за себя. Большая часть из них пала от аркебузных пуль — хороших таких, с голубиное яйцо, оставляющих мало шансов на выживание при попадании в тело. Калибр, однако!

— К келье настоятеля, может быть он там.

— А может и нет.

— Зато бумаги частью останутся, Рикотто, — оборвал я кондотьера. — И пусть парни не ослабляют натиск. Только осторожнее, загнанные в угол крысы больно кусаются.

— Зубы обломаем! Не первый раз уже.

Верю. Плевать им "на чины и стулья", если вовремя платят, подкидывают монет за особо хорошую работу, а к тому же не бросают совсем уж в пекло как расходный материал. По большому счёту ребятки довольно простые, если понять некоторые их особенности. Я понимал, что уже давало хорошую отдачу.

— Вот она, дверь, — выдохнул один из флорентийцев, взятых из числа людей Медичи как раз для работы проводника. Он тут уже был, причём не так давно. — Закрыто…

— Оно и понятно, — усмехнулся я. — Взрывать долго, к тому же опасно. А найдите-ка мне что-то вроде тарана. Живо!

Громко орёт Рикотто, требуя из-под земли достать что-то бревнообразное и прочное, чтоб дверь к ангелам на небеса улетела. Я же, выждав чуток, тоже ору, но уже обращаясь к засевшим за дверью, пусть и не знаю ещё, кто там и в каком количестве:

— Если откроете дверь — уйдёте целыми и невредимыми. Мне нужен только отец Франциск, — про то, что и помощники пригодятся, пока промолчу. Про бумаги тем паче.

— Убирайся из божьего дома, изблёванный из своих гнилых уст Люциферов ублюдок Борджиа!

Неплохо поставленный голос, чисто церковная склонность к основанным на религии оскорблениям… Интересно.

— Это он?

Антонио, тот самый находящийся поблизости проводник-флорентиец, чешет затылок и с лёгкой толикой неуверенности в голосе тянет:

— Похож… Но я его голос слышал, когда он не кричал, спокойно говорил.

— Будем считать, что он, — теряю интерес к флорентийцу и вновь, повысив голос, обращаюсь к находящимся за закрытой дверью. — Каждому по полсотни дукатов, если вытащите мне отца Франциска, живого и здорового. Сами же уйдёте с почетом, с оружием и вещами. Жду ответа, но недолго!

А в ответ опять проклятия. Видимо, по-хорошему договориться не судьба. Ладно, переживём. Мы переживём, потому как в долгой и счастливой жизни находящихся за дверью я ох как не уверен! Особенно учитывая то, что сюда уже тащили импровизированный таран. Мать моя женщина, да они ж какую-то статую сюда приволокли и собираются выбивать дверь её постаментом. И как только не надорвались?

Хрясь, снова хрясь… основание статуи показывало себя с самой лучшей стороны, а вот дверь похрустывала и потрескивала, не выдерживая "святых ударов".

— И всё же есть в святых своя, особенная сила, — вздохнул я. — Вот так посмотрит слабо верующий в бога на силу, с которой сия святая статуя воздействует на дверь, которой еретики отгородились от меня, кардинала и посланца понтифика…

— И что?

— Да кто его знает, Рикотто, — тут только и можно было, что развести руками. — Вот если посмотрят, впечатлениями поделятся, тогда и видно будет.

— Ну вы, Ваше Высокопреосвященство, и скажете порой. Парни первый раз такого кардинала видят… и епископов таких тоже не было. Всё повеления покаяться, жертвовать на благо церкви, а вы нам грехи сразу отпускаете, по первому пожеланию.

— Не все. Выборочно.

Кондотьер лишь оскалиться соизволил. Знал, что пакости вроде насилия, содомского греха и тому подобные мерзости… Тут я скорее сам могу устроить кары земные, не особенно вдаваясь в воздаяние небесное.

Хр-рупс. Сломали таки. Не статую, её отбросили в сторону и вроде бы что-то от неё отвалилось. Плевать. Последнее усилие, и вот путь полностью свободен. Прикрываясь щитами, внутрь помещения ломанулись сразу двое солдат, а уж за ними и остальные, готовые при нужде как стрелять, так и клинками поработать. Понимают, что мне нужны не тела, а живые и пригодные для разговора пленники. Особенно важен настоятель монастыря Сан-Марко. То, что знает он, остальным может и не быть известно.

Несколько выстрелов, лязг клинков. Ну, млин, если напортачат — устрою им клизму с дохлыми ёжиками.

— Синьор Чезаре…

Так, если солдаты зовут меня, то это явно ситуация не из стандартных. Захожу, отмечая, что Бьянка всё так же рядом, с лёгким мечом в одной руке и пистолетом в другой. Готова хоть выстрелить, хоть проткнуть, хоть собой меня закрыть. Хотя последнее — лучше бы кто другой на этот случай нашёлся. Охранников у меня сейчас хватает, а вот друзей и помощников по пальцам пересчитать.

Картина Репина "Приплыли" во всей сомнительной красе! Три трупа вражеских солдат, один раненый, скрючившийся у стенки и сучащий ногами, прижав руки к животу. И кровь… не жилец, сразу понятно. Мёртвый монах, ещё парочку сейчас вяжут мои обормоты. Им, кстати, тоже досталось — двое раненых явно нуждаются в квалифицированной врачебной помощи. Хорошо, что это понимают другие, уже устремляясь к товарищам с целью содрать доспех, перевязать, а там уж и к доктору.

Но не это главное, не это. Отец Франциск, будь он неладен, укрылся за двумя оставшимися защитниками, один из которых и вовсе с большим, окованным стальными полосами щитом. Вроде бы и бес бы с ними, с защитниками, пристрелить их дело нехитрое. Или зарубить, чтоб уж точно главный трофей не задеть. Ан нет, не так всё просто, как хотелось бы.

— Зачем тебе эта скляночка, Франциск? — спрашиваю я у доминиканца, хотя и так понимаю её назначение. — Самоубийство есть грех великий, это я тебе как кардинал говорю. Брось отраву, и обещаю, мы с тобой вежливо поговорим, после чего можешь катиться к своему обожаемому Савонароле. Слово Чезаре Борджиа, а его я никогда не нарушал.

Злобно зыркает глазами, но пока молчит. Знает, собака страшная и вшивая — в прямом смысле слова, ибо мытьё и монахи, особенно вроде доминиканцев, почти не сочетаются — что если Родриго Борджиа можно обвинить в нарушении слова, то Борджиа же, но Чезаре, старается блюсти авторитет.