Дети Лепрозория (СИ) - Вайа Ариса. Страница 36

Река сильным потоком поднялась и вынесла на берег нескольких рыбин, которые тут же забились, умирая без воды. Незнакомка откинула полы плаща и собрала рыб за хвосты, они тут же перестали трепыхаться, только разевали рты. Аньель с удивлением узнала паучьи руки, закованные в панцирные перчатки. Должно было быть еще несколько, так было бы даже удобнее взять всех рыб, но незнакомка отчего-то не использовала их.

Не хотела.

Или не могла.

— Н-ной-к-ко, — проблеяла Аньель, не веря своим глазам. Это снится, точно снится.

Обернулась, но цесаревич, совсем не услышав ее, склонился над деревянной крылатой марионеткой и о чем-то с ней говорил. Точно сумасшедший. Опять с куклой своей нянчится.

— Нойко! — крикнула она громче и тут же закрыла рот рукой, боясь выдать свое присутствие. Надо было просто подойти и привести его в чувство, но копытца не слушались. — Ной! — прошипела она и закусила губу.

Цесаревич вскинул голову и непонимающе уставился на козочку, она поманила его рукой.

Но когда Нойко подошел, берег ниже по течению был уже пуст. Аньель только открывала и закрывала рот, не зная, что и сказать. В голове настойчиво билась мысль, что безумие заразно, и вот теперь с ума сошла уже она сама. Козочка так и стояла, медленно жестикулируя и пытаясь подобрать слова.

— Ты язык проглотила? — он обеспокоенно тронул горячей ладонью ее лоб, прижав заиндевевшую челку к едва теплой коже. — Кошмары наяву?

Аньель кивнула, облизала языком вмиг пересохшие губы.

— Я Еву видела. Точно Еву, у нее было две руки, и паучьи такие, в перчатках, — забормотала она и покрутила руками перед его носом.

Нойко глубоко вздохнул. Точно сумасшедший. Как Евы нет, так воет. А как Ева есть… была, так не верит.

— Егоза, у тебя мозги замерзли, — цесаревич покачал головой, сложил крылья и, развернувшись на каблуках, вдруг замер, не сделав и шага.

Аньель обиженно вздернула нос, еще раз осмотрела берег по течению. Не могло же привидеться, надо пойти и поискать следы.

— Ань, — за локоть требовательно дернули, и козочка обернулась, надменно оглядела цесаревича, а затем перевела взгляд туда же, куда смотрел и он.

Незнакомка стояла в нескольких метрах. Лиловый плащ скрывал фигуру и лицо, но козочка узнала.

Паучьи руки откинули полы плаща, на миг обнажив черное длинное платье, коснулись капюшона и медленно опустили на плечи. Густые черные волосы были собраны назад, обнажая восемь паучьих глаз.

Аньель завизжала.

Нойко сорвался с места.

— Тш! Тише, гром! — рассмеялась незнакомка, когда цесаревич подхватил ее за талию и поднял в воздух.

Он кружил ее, прижимая к себе, укрывая крыльями, а она смеялась, поглаживая его по отросшим волосам.

Козочка поперхнулась криком и, вмиг успокоившись, принялась откашливаться, уперев руки в колени. Бояться было явно нечего, вот только сердце колотилось от ужаса, да так громко, что перебивало все звуки и хлюпало в ушах.

— Я думал, никогда тебя не увижу, — цесаревич поставил незнакомку на землю и крепко обнял.

— Ты вырос, — она приподнялась на цыпочках, обнимая его за шею. — А я помню, как ты вставал на жердь, раскрывал крылья пошире и говорил, что будешь выше меня. А сам-то едва мне до носа доставал.

— Я сдержал обещание, — цесаревич смутился, нахохлился.

— А я сдержала свое, — она потрепала Нойко по волосам и крыльям за плечами.

— Я ждал тебя раньше, Ева, — он отстранился, отпустил ее, но удержал за руки. — Почему тебя не было так долго?

— Я много путешествовала, Ной, очень много. Я ведь обещала привезти тебе тысячи интересных историй о мире, который за пределами империи. О мире, который ты когда-нибудь увидишь, — она осторожно высвободила руку и коснулась его щеки. — Правда, ты уже совсем вырос из моих сказок и колыбельных. И вряд ли даже помнишь их.

— Я помню все. И никогда не забывал о тебе. И ждал каждый день, проверял, искал. Тринадцать лет, Ева, все тринадцать лет, пока не понял, что ты не вернешься, — цесаревич поджал губы и грустно посмотрел на паучиху.

— Но я здесь.

— Да.

— И я страшно голодна. Может, вы разведете костер? — Ева перевела взгляд на козочку, стоящую в нескольких метрах и задумчиво шмыгающую от холода. — У меня есть рыба, ее хватит и на вас с Аньель.

Козочка встрепенулась. Она не называла свое имя, цесаревич их не представлял. Но потом одернула себя, вспоминая — Ева знает все.

— Да, конечно, — Нойко отпустил ее и заметался по берегу в поисках всего необходимого.

Ева присела прямо на землю и, сняв с пояса нож и рыб, связанных паутиной, принялась за них. Заметив замешательство Аньель, поманила ее рукой.

Козочка медленно подошла, но осталась стоять. Под ногами грязь и мерзкий снег, а одежда Евы чиста, без единого пятнышка. Не пачкается, не мокнет. Аньель осторожно огляделась. Повсюду были следы сапог цесаревича и ее собственных копытцев. Но следов Евы не было.

Мираж или сон?

***

— Что ты будешь делать дальше, Аньель? — паучиха следила за жарившейся рыбой, пока Нойко возился с ночным костром, вдруг всерьез решив остаться до утра на берегу.

— В смысле? — козочка вскинула голову и непонимающе уставилась на незнакомку.

— Ты хотела найти меня. Вот я здесь. Что ты будешь делать дальше? — огонь рядом с Евой отчего-то искрил лиловым, но едва различимо.

Аньель поудобнее села и честно задумалась. Куда идти? Нойко она не нужна, обуза только, спать не дающая. То кошмары, то паника, последние дни от них не было даже отдыха, а цесаревич не мог уснуть от ее криков и плача и полночи метался, боясь, что ее услышат охотницы. Довольным от общения он тоже не выглядел. Вполне разумно будет разойтись по разным дорогам в следующем округе. Но куда она пойдет? Кому она нужна? Разве что дома, как игрушка, наследница, товар, который можно выгодно продать, удачно выдав замуж. Но возвращаться было все равно что признать свою абсолютную никчемность. Покориться. Смириться. Проиграть.

Козочка потерла ладонями рожки, успокаиваясь. Нет. Нет. И еще раз нет. Никуда она не вернется. И пусть хоть ее украдут, пусть хоть погоню посылают — не вернется! Пути назад нет. Только… куда?

— Я не знаю, — Аньель пожала плечами и, опустив голову, принялась веточкой выводить узоры на земле. — Да и я ведь не просто найти вас хотела.

— А что ты хотела? — Ева перевела взгляд на Нойко, и тот вдруг споткнулся, запутавшись о крылья, и принялся причитать.

— Я боюсь, — Аньель обняла себя за плечи и положила голову на колени. — Я боюсь умирать.

— Ты не сможешь стать бессмертной, — паучиха перевернула рыбешек и уставилась на огонь. Пламя плясало в ее глазах, искрило лиловым. — Смерть — закон для всех. Такова природа. Таково течение жизни. И есть всего одно исключение — Самсавеил, но поверь, он этому не рад.

— Еще бы знать, как это — умирать, — козочка закрыла глаза. — У нас недавно был фестиваль, года три назад. Я там нашла кошку и спросила ее, но она как будто не поняла моего вопроса. Или соврала. Что ей, жалко было? Прожила свои три жизни, нет бы рассказать, как умирала и что было потом, — бурчала Аньель, постукивая копытцами друг о друга.

— Кошки не помнят, что происходит между жизнями, они остаются привязаны к телу все девять циклов.

— Ясно-понятно, — пробурчала коза. Значит, хотя бы та кошка не врала, уже лучше. Или хуже. — Жаль, больше никто не жил больше раза.

— Жил.

Аньель открыла глаза и уставилась на Еву. Та искоса глянула на нее, а потом снова принялась следить за рыбой.

— Кто?

— Я прожила тысячи жизней здесь. И помню каждую, — паучиха без опаски сунула руку в огонь и вытащила пару рыбешек, одну сразу же протянула Аньель.

— И что там? После? — козочка осторожно перехватила еду, боясь обжечься, и сильно подула.

— Если я скажу, твой страх никуда не денется. Да и ты не поймешь мой ответ. А если даже я все объясню, то ты не перестанешь бояться, — Ева следила взглядом за Нойко, а тот все ходил и ходил, кутаясь в крылья. Как будто это не он торопился обо всем ее расспросить, особенно о Люцифере.