Боевые будни штаба - Савельев Василий Павлович. Страница 35

На войне все обрывается внезапно — и тишина, и грохот, и сами жизни. В один из дождливых холодных дней рота залегла перед проволочным заграждением. За колючим забором — траншея. Фашисты поливали землю огнем. Солдаты прижали головы к земле, затихли. Что-то надо было делать: лежать — смерти подобно, подняться — враг скосит смельчаков. Шамов запел «Катюшу». Навстречу дул промозглый ветер. Он лег на спину — так было удобнее. Громко, смело звучала песня. Фашисты, пораженные неожиданной встречей с песней, вдруг перестали стрелять. Рота рванулась в атаку, в проходы, проделанные саперами в заграждении. Ведь смельчаки успевают проскакивать невредимыми в мгновения между двумя автоматными очередями. Так было и здесь. Рота ворвалась в траншею. Шамов был среди первых. Видели, как он набросился на фашиста, подмял его под себя, но другой успел штыком нанести смертельную рану бойцу. После его гибели казалось солдатам, что холоднее стали осенние ночи, тяжелее давались под огнем шаги на запад. Ему два письма. Молча взял их один невысокого роста солдат. Ничего не сказал: каждый по-своему переживал гибель своего друга.

— «Смирнов Николай…»

— Какой обратный адрес? — вдруг спросил боец с вихрастым чубом и сразу же пояснил: — Если девушке, то напишу. Она не знает, что он погиб. Любил он ее, писал часто письма.

Письмо я отдал ему. Мне показалось, что он напишет не только о погибшем друге, но и о себе. Кто знает, а может быть, и он станет писать ей часто теплые письма.

Письма попадали в верные руки друзей. Но одно вроде бы прислано не по адресу. Долго никто не мог вспомнить погибшего. Бывало и так: пришел солдат в роту, а смерть уже ждала его; в памяти соседа остались фамилия да смутный облик. Погиб вот еще под Крымской, во время артиллерийского обстрела, в нескольких десятках метров от первой траншеи врага. Не успел даже разглядеть в лицо фашистов. Но и о нем следовало написать.

Не у каждого смерть как у Матросова. Но и для того чтобы пройти под огнем даже сотню метров, тоже нужно мужество. Об этом и надо написать, разъяснил я.

Я верил, что в ближайшие дни пойдут треугольники по адресам, и снова не только острой болью, но и гордостью отзовутся сердца близких людей, получивших с фронта известие о боевой жизни родного человека, погибшего в боях с врагами Родины. Да и тот, кто писал о друге, утвердится в вере, что если случится беда и с ним, то пойдет такая же дорогая весточка и в адрес его родных, а это не могло не сказаться на настроении бойцов и крепости фронтовой дружбы.

Между тем жизнь шла своим чередом. Прибывало пополнение, поступала материальная часть. Автоматы и артиллерийские орудия мы получали новые, с заводской смазкой. Страна, напрягая все свои силы, обеспечивала фронт.

В частях шли занятия, стрельбы, одновременно воины оборудовали рубеж обороны. Штаб фронта требовал, чтобы дивизия была в постоянной готовности к отражению возможного удара противника. Не верилось, что гитлеровцы решатся на такой безумный шаг: атаковать с никопольского плацдарма в сторону Крыма, чтобы отрезать всю южную группировку наших войск.

Радовали успехи 1-го Украинского фронта. Войска продвигались, били фашистов. Сколько слез, горя и крови принесли захватчики на нашу землю! Никогда не забуду страшный ров, который пришлось увидеть однажды на освобожденной территории. В нем лежало много трупов. Подростки, старики, старухи… Чем они провинились? Они были просто нашими людьми. Фашистам ничего не стоило убить человека. К большой открытой могиле подходили люди. Опустив головы, смотрели они на погибших. Не плакали. Видимо, страшная душевная боль сушила слезы.

Вблизи этого рва была захвачена в плен небольшая группа фашистов. Кто-то предложил: подвести их к могиле, чтобы посмотрели на подлость своих соотечественников. Но пожилой солдат-конвоир резонно заметил:

— Незачем врагам показывать наше горе и боль.

Ему никто не возразил.

Текли дни, до предела загруженные работой. Немало вставало вопросов, которые требовалось решать штабу. Много времени занимало распределение но подразделениям прибывающего пополнения, организация его обучения. Учились в дивизии все, в том числе и офицеры штаба. Если не удавалось провести занятие днем, то занимались вечером.

В эти дни состоялось партсобрание управления дивизии. Открыл его наш секретарь капитан Г. И. Проценко, молодой, со светлыми и веселыми глазами. Как у хорошего командира свой почерк в управлении войсками, так и у секретаря — свой стиль работы с коммунистами. Проценко мог пошутить с друзьями, сплясать, спеть песню, и тот, кто не знал его раньше и не видел в работе, никогда бы не подумал, что этот человек возглавляет партийную организацию управления. К нему часто и охотно подходили и коммунисты, и беспартийные, раскрывали душу, не стесняясь, рассказывали о себе, своих заботах. Он смело решал возникшие вопросы, и в этом нагляднее всего раскрывался его характер.

Разместились коммунисты в помещении школы. Предстояло оценить и подвести итоги работы, обсудить задачи на ближайшее время. Выступающих было много. Начальник политотдела подполковник Л. П. Вахрушев высказал ряд серьезных замечаний по работе наших коммунистов. Говорил он спокойно, ясно, давая партийную оценку делам. После его выступления собрание пошло живее. Некоторые никак не могли укладываться в отведенный регламент. Давно ведь не говорили в спокойной обстановке. В бою, как правило, собрания проходили коротко, без многословных прений.

Полковник С. И. Дунаев сидел рядом со мной, внимательно слушал. Не пропускал ни одного дельного предложения или замечания. Он не из любителей произносить речи. Я знал, что, оставшись со мной наедине, напомнит о том, что говорили другие, посоветует, как лучше внедрить полезное в работу штаба, а если отмечалось плохое — как исправить. У Сергея Илларионовича большой партийный стаж, солидный опыт работы с людьми. В течение долгой службы в армии накапливался у него и совершенствовался свой стиль работы с подчиненными. В основе этого стиля — уважение и доверие к человеку. Немного времени прошло, но уже видны добрые побеги. В бою нередко слышался гордый призыв: «Вперед, дунаевцы!» Через уважение к командиру росло и уважение к офицерам всего управления дивизии. В то же время и офицеры, чувствуя доверие командира к себе, работали с полной отдачей, добиваясь четкого выполнения своих обязанностей.

С большим вниманием я прослушивал все выступления. Коммунисты говорили о своих делах, заботах, высказывали много дельных советов об улучшении работы штаба. Начальник связи майор К. М. Татур с беспокойством напомнил о случаях нарушения скрытности ведения переговоров по радиосвязи. Имитируя тон и манеру разговора отдельных офицеров, он высмеивал их переговоры по радио. Досталось майору Попову.

— «Павел (это начальник штаба 305-го полка), от тебя ничего нет о „семечках“. Давай. По форме. Ты ее помнишь. Первое — большие. Сколько? Не в штуках, а в бэка. Записал: 0,3. Подвоза нет? Теперь помельче…» — цитировал он, и гул перекатывался по рядам.

Затем взялся за офицера штаба артиллерии. Тот как-то по радио уточнял с помощником начальника штаба артполка: «Ты знаешь, где я нахожусь? Около деревни с большим и хитрым названием. Смотри на карту. В центре листа девять букв. Западнее овраг, в одном километре. Координаты этого пункта…»

— Почему не были пресечены такие разговоры? Вы тоже виноваты, — сказал Татур на собрании.

Все эти примеры мне были известны, виновники получили, что заслужили, и вряд ли пойдут на новое нарушение правил переговоров, Но важно, чтобы поняли это и другие. До чего же крепко въелся в управление этот язык доморощенных кодов! «Орехи», «самовары», «трубы»… И чего только не придумано, лишь бы обмануть себя и сделать вид. что соблюдаются требования скрытого управления войсками.

Разговор на собрании полезен. В нем безошибочно угадывалось «состояние здоровья» штаба. Надежно сколоченный штаб похож на здорового человека, которого не беспокоит ни один орган: все работают безотказно, бесшумно, добросовестно выполняя свои функции.