Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович. Страница 112

— Я сам, — сказал он.

Но Варвара Демьяновна и Плахоття крепко держали его под руки. За ними шла женщина в белом халате. Дальше — испуганная Наталка.

— Варя, не надо. Я сам… — повторил Крушина.

Следом за ними вышел и Толя. У тротуара стоял извозчик. Крушину усадили в пролетку, рядом села жена, крепко поддерживая его за плечи. Врач примостилась рядом с извозчиком. Пролетка медленно отъехала.

Плахоття хмуро посмотрел на Дробота.

— Между прочим, и завтра газета выходит.

Толя сказал ему про селькоровское письмо. Плахоття сквозь зубы выругался и быстро пошел к себе.

Дверь в редакторский кабинет была открыта. Наталка мокрой тряпкой подтирала пол у дивана. Взглянув на Дробота, она выпрямилась. Слезы медленно катились к уголкам рта.

— Кровь пошла горлом, — прошептала она.

Дробот посмотрел на пол. Потом сказал:

— Нашлось письмо селькора.

Глаза Наталки потемнели.

— Как он мог это сказать обо мне? — с болью проговорила она.

Взгляд ее упал на тряпку, которую она держала в руках, и все свое — мучительное, горькое — сразу же забылось:

— Какая страшная болезнь… И за что ему это?.. Лучше бы я, лучше бы я…

Она наклонилась и вытерла последнее пятно.

Когда-то они втроем проходили мимо этого большого здания с колоннами, и Марат сказал:

— Хлопцы, подумайте! Тринадцать лет тому назад в этом дворце заседал губернатор. А теперь? Большевистский штаб! Комсомольский штаб!

— История… — глубокомысленно начал Игорь.

Но его оборвал Марат:

— Только не разводи философий, Игорь. Учись говорить попросту, по-рабочему.

Игорь пожал плечами. Ему перехотелось продолжать свою мысль.

А Марат расчувствовался:

— Эх, друзья. Не знаю, как вам, а мне душа подсказывает, что буду я когда-нибудь здесь, в штабе…

— Так тебе подсказывает несуществующая душа? — уколол его Игорь.

Это было настолько неожиданно в устах кроткого Игоря, что Дробот захохотал:

— Душа подсказывает, ха-ха! Вот это по-рабочему…

…Теперь Марат подходил к зданию с колоннами, полный тревоги. Холодело в груди. Может, это мерзла душа, которой на самом деле не существует.

Марат знал, что накануне в партийную комиссию вызывали Плахоттю и Дробота. О чем там шел разговор? Плахоття, как всегда, говорит мало, спокойно, рассудительно. Он волнуется, только когда готовит очередной номер газеты. А Дробот? Толя? Тот наговорит! Марату стало душно от закипающей в нем злости. Но сейчас не хотел об этом думать и заранее волноваться. Рядом с Толей представил тоненькую фигурку Наталки в белой косынке, что так славно обрамляла милое лицо с глазами, полными доверчивости и дружелюбия. Марат снова вспомнил, как восторженно слушала она его рассказ о воскреснике на Тракторострое. Как она ловила каждое слово! Тогда ему казалось, что на всю жизнь сохранит к ней благодарность. А сейчас он идет доказывать, что Наталка Дудник — пусть там говорят что угодно — все же кулачка и что с темных хуторов к ней тянется темная ниточка. Неожиданно рядом с Наталкой он увидел Веру, помещичью дочку, которая так внезапно появилась и так же внезапно исчезла. Может случиться, и Наталка завтра или послезавтра куда-нибудь уедет, он ее больше не увидит. Его пронзило острое чувство утраты. Вера, Наталка?.. На миг они слились в один, затуманенный далью образ.

Так и не справившись со своим смятением, он поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Слева помещался окружной комитет партии. Справа — Контрольная комиссия. Самое название этой организации вызывало у Марата четкое представление: там заседают самые верные, самые уважаемые старые большевики и во главе их дядя Костя. Так по-дружески называли в городе Константина Дмитриевича Турбая, старого подпольщика, узника царских тюрем, комиссара краснознаменной дивизии. Дядя Костя часто бывал на заводе «Металлист», и когда Марат слушал его рассказы, сердце било в набат.

Сейчас сердце стучало по другой причине. Перед дверью с табличкой он немного постоял, потом вошел в большую комнату. И сразу же его настороженно-растерянный взгляд упал на знакомое лицо Турбая. Марат засиял. Ему стало спокойно и легко. Уже потом он разглядел рядом с Турбаем старика Заболотного. «Музей?» — удивился он.

— Садись, садись, — пригласил его дядя Костя, ответив на приветствие. Он смотрел на Марата с любопытством: — Садись, рассказывай.

На широком столе, покрытом зеленым картоном, стояла простая чернильница с ученической ручкой. Да белел одинокий лист бумаги. Марат узнал свое заявление.

— Что рассказывать? — спросил он.

— Что рассказывать? — Турбай потер лысину. — О жизни. Ну, вот ты ездил в деревню. Что там видел, что слыхал?

«Хорошо, что не сразу…» — с благодарностью к дяде Косте подумал Марат. С каждой фразой голос его звучал все увереннее. Он старался в свой рассказ между обыкновенных, как ему казалось, серых слов вставлять другие, твердые, которые так нравились ему в некоторых статьях. Они должны были безоговорочно свидетельствовать, что значит для Марата идея. Долой все, что стоит на пути идеи, которой так верно служит он, Марат Стальной.

— Да-a, — протянул дядя Костя. — А скажи, пожалуйста, ты читал статью Ленина «О кооперации»?

— Я читал постановления, в которых…

— Погоди, — остановил его скороговорку дядя Костя. — Постановления само собой… Вот мы читаем чуть ли не в каждом номере газеты: «Ленинский кооперативный план…» Мы толкуем, что социалистическое переустройство деревни ведем на основе ленинского плана. Очевидно, именно об этом в статье Ильича идет речь?

— Читал. — Марат смутился. — Давно. Позабыл немножко…

Запавшие глаза дяди Кости сузились.

— А если по правде?

Марат смутился еще больше:

— Не читал.

— Так… — дядя Костя посмотрел на молчаливого Заболотного. — Между прочим, как раз в этой статье Ленина сказано, что нужна целая историческая эпоха для культурного развития и кооперирования крестьянства! Эпоха! — Он почему-то вздохнул. — Прочитай, козаче, и внимательно. Да не только эту статью… Вот ты говорил тут, Марат, о кулаках. Есть одна книга, в которой очень ярко показана кулацкая натура. Звериная! Слышал о такой книжке — «Фата моргана»?

— Знаю, — оживился Марат. — Это Панаса Мирного.

— Нет, Михайла Коцюбинского. Наш земляк Панас Мирный тоже писал о деревне. Но другое.

Марат прикусил губу. Он не решился сказать, что читал книжку давно и позабыл. И вообще непонятно, к чему все эти посторонние вопросы, когда надо говорить о Крушине, о Наталке Дудник, о письме селькора. Его переполняла горькая обида на дядю Костю. Марат просто не узнавал его. Бывало, придет на завод веселый, приветливый. Подходи и спрашивай, о чем хочешь…

— Скажите, товарищ Стальной, — вывел его из задумчивости тихий голос Заболотного. — Скажите, пожалуйста, о чем вас спрашивали в деревне?

— О разном…

— К примеру?

— Ну, о войне спрашивали.

— Что же вы им отвечали?

Марат встретился глазами с Заболотным. В его взгляде было не только доброе внимание, но и непонятные Марату сожаление и печаль. И все же Марат почувствовал себя свободнее. Что он отвечал? Отвечал, что буржуи, фашисты готовят войну. Муссолини, Пилсудский… Еще какая-то сволочь.

Марат удивлялся. К чему, к чему все эти разговоры? Ведь не для этого же его вызвали сюда? «Чертовы деды, забили себе головы всякой ерундой».

— А Муссолини, он в какой стране орудует? — осторожно спросил Заболотный.

— Муссолини? В Италии. Это главарь итальянских фашистов.

— Так. А далеко она, эта Италия?

— Возле Польши, — охотно разъяснил Марат. — Вот так Германия, вот так Италия. — И Марат решительным жестом показал в одну и в другую сторону.

Дядя Костя развеселился. А Заболотный еще сильнее опечалился. Они молча переглянулись и снова уставились в Марата непонятными взглядами: один со странным любопытством, а другой с грустью и сочувствием. «Что они на мне увидели? Жука? Осу?»