Ниоткуда с любовью - Полукарова Даша. Страница 40

- Да-да, — неуверенно откликнулась Полли, выдавливая улыбку. Спектакль закончился и теперь мимо нее шли, оживленно переговариваясь, зрители. Программки так и мелькали в воздухе, у сцены держался устойчивый запах цветов. Под ногами валялись случайно оторвавшиеся лепестки.

Штроц появился на пустой сцене и задумчиво прошелся туда-сюда, наблюдая, как разбираются и уносятся декорации.

- Каково, Альберт Александрович, а? — немного торжественно поинтересовался Игорь Борисыч, усаживаясь в первом ряду. Позади пристраивались его студенты. Это что-то новенькое. За их интервью что, и ее «любимые» актеры будут наблюдать?! Черт побери все на свете…

Полина нашла среди актеров Родиона и проследила за его взглядом, надеясь увидеть то, что хотела. Но он не смотрел на сцену. Он болтал с Мишкой Яковинцевым, который, будто почувствовав ее взгляд, повернулся и помахал ей рукой. Она улыбнулась ему.

— А сцена-то… она все та же… — неожиданно заметил Штроц и улыбнулся совершенно по-детски. И это тоже была привычная улыбка. Она придала Полли уверенности. Она подошла и встала рядом с Игорем Борисовичем.

— Альберт, хочу познакомить тебя с одной юной особой. Эта девушка хотела бы взять у тебя интервью для своей газеты.

- О, — очень резво Штроц спустился по ступенькам, приближаясь к тому месту, где сидели студенты и стояла Полина. — Да-да, мы же договаривались с вами по телефону.

- Не со мной, — поправила Полина. — С главным редактором.

- Ну да. Так точно. Но вот вы здесь, — Штроц остановился перед девушкой и любезно протянул руку. — Как вас зовут?

- Полина, — проговорила она немного разочарованно. Но вот Штроц всмотрелся внимательнее, пожимая своей сухой ладонью ее пальцы, и на лице промелькнуло узнавание.

— Полина? — медленно повторил он и ахнул. — Полина Орешина!

- Здравствуйте, Альберт Александрович! — Полина улыбнулась широко и впервые за долгое время искренне. От сердца ее отлегло. Но, впрочем, ничего еще не было закончено — не зря же позади сидели студенты Игоря Борисовича.

- Вы знакомы? — приятно удивился режиссер. Среди студентов прошел легкий ропот. Но через пару секунд волнение усилилось — не обращая ни на кого внимания, Полина и Штроц по-родственному расцеловались и обнялись.

- Поверить не могу, — проговорил Штроц. — Вы и здесь!

Актеры вокруг, пожалуй, тоже не могли поверить: всегда крайне сдержанный, можно даже сказать, тщательно дозировавший свои чувства, Штроц радовался как ребенок. Такое, конечно, случалось с ним — уж его актеры знали это, но так редко, что нужен был очень серьезный повод.

Альберт Александрович Штроц всегда был таким. В работе и в жизни. Большинство людей, знакомых с ним лишь поверхностно, видели в нем всегда умного, но скрытного, даже замкнутого человека. Люди, знающие его поближе, прекрасно осознавали, сколько эмоций и страстей таит в себе душа режиссера, но вряд ли могли бы похвастаться, что часто наблюдали их. Даже когда не удавалась какая-то сцена, или все шло наперекосяк, он редко повышал голос и срывался. Так же редко он показывал, что горд и доволен успешно проделанной работой. Он мог сказать пару скупых слов и улыбнуться своей коронной детской улыбкой, но почти сразу же прятал ее, словно испугавшись быть застигнутым врасплох.

Он не подкупал и не желал разбогатеть и прославиться, у него не было друзей среди политиков и бизнесменов, чье положение было шатким и менялось чаще, чем погода за окном. Но у него была возможность всегда оставаться собой, не меняя принципов, потому что с точки зрения реальной жизни театр мало кто воспринимал всерьез. А между тем, о Штроце писали, о нем говорили, к нему пытались подобраться, его уважали, его приглашали за границу, его награждали и его любили. И после стольких лет, совершив множество ошибок на творческом пути, побывав в самых разных ситуациях, он научился контролировать свою личную жизнь и свои личные эмоции от вторжения других, потому что большинство людей никогда не бывали искренни, даже в его окружении, и однажды все могло повернуться вспять, и его жизнь могла быть использована только против него.

- Вы знаете, — Штроц повернулся к изумленной публике. — Полина была одной из лучших моих учениц в театральной школе при Драмтеатре! В свои четырнадцать она играла лучше, чем многие ребята старше. Я удивлен, кстати, что ты не стала поступать в театральный…

- Да, почти очень многие наши поступали и поступили, но… у меня как-то все перегорело, — чувствуя, как пылают щеки, проговорила Полина.

- Нет, ну нет, я так это не оставлю! — громогласно заявил режиссер. — А ну-ка, на сцену!

— Что? — вмиг изменилась в лице Полина. — Куда?

— Вообще-то я у вас интервью брать пришла, — попыталась она возразить.

— Это успеется, я еще три дня здесь пробуду.

- Но я не готова! И вообще, — с нажимом сказала она, — вы ставите меня в неудобное положение перед вашими ребятами.

- Чушь! — выкрикнул Штроц, но его перебил Игорь Борисыч:

- Правда, Альберт, отстань от девочки. Давай я тебя лучше познакомлю со своими студентами, — с любовью произнес он, а Полина только дух перевела от облегчения. Повспоминать старые времена — это одно дело, но демонстрировать его суперталантливым актерам и местным снобам свои нераскрывшиеся детские таланты — это совсем другое. И крайне унизительно, зная, как местные снобы к ней относятся.

Она перевела взгляд на студентов и неожиданно наткнулась на взгляд Родиона, немного снисходительный.

- Я знал, что ты этого не сделаешь, — проговорил он вполголоса, когда среди студентов Игоря Борисовича началась суматоха, и они придвинулись ближе к Штроцу. — Знал, что испугаешься.

Она покачала головой.

- Я не собиралась тебе ничего доказывать.

- Иногда это бывает полезно.

Ничего другого от Родиона она и не ждала, но тут взгляд ее упал на здоровающегося с каждым из студентов Штроца, и она поняла, что расплата непременно придет, и очень скоро, а справедливость непременно будет восстановлена.

Кажется, Расков это тоже понял, вмиг оценив подступ режиссера. Полина откровенно наслаждалась ситуацией, улыбаясь, а Родион тихо ее ненавидел.

Пожалуй, стоит остаться здесь еще подольше, подумала она, спокойно садясь в кресло. В конце концов, с этим залом ее связывает слишком много, и она вполне имеет право здесь находиться, несмотря на то, что о ней кто-то там может думать.

А если и придется гореть в аду, то, по крайней мере, не в одиночестве.

Она рано радовалась.

* * *

Дело — дрянь.

Интересно, можно ли ненавидеть кого-то сильнее или слабее, ведь ненависть — и без того сильнейшее из человеческих чувств?.. Или это чувство — то самое, что ярким красным шаром разгорается в тебе, когда ты ее видишь — не ненависть?! Не она скручивает узлом все его внутренности и застилает пеленой глаза. Не она заставляет отвернуться, когда нужно посмотреть прямо в глаза. Тогда что?

…Они стояли на сцене друг напротив друга. Свет погас, освещен был единственный участок, в котором они стояли, глядя куда угодно, но только не друг на друга.

Месть Полины удалась, но платить за нее пришлось личным спокойствием.

Неужели ты так сильно меня ненавидишь, что перешагнула через упрямство, называемое принципами, и вышла на сцену? Неужели это того стоило? Тебе мало было, что Штроц узнал тебя и назвал талантливой ученицей, тебе нужно было, чтобы Штроц узнал и меня?

Но виновата была не она. Режиссер бы в любом случае обратил внимание на мальчишку, бывшего когда-то его учеником и, по сути, мало изменившегося с тех пор. Другое дело, что Штроц не знал нынешнего Родиона, который сделал слишком много, чтобы забыть о себе старом.

- Подумать только, два моих ученика собрались в одном зале! — разорялся он на все лады, пока однокурсники изумленное переговаривались, а Мишка пихал его в бок и тревожно спрашивал: «Вы что, давно знакомы с Полиной?!»

Родион только глаза скосил в ответ и безнадежно покачал головой. Его приятель, кажется, положил на Орешину глаз, и это значило, что ему, по крайней мере, Мишке придется все объяснить….