Раздел имущества - Джонсон Диана. Страница 36

— Слава Богу, блестящая работа, мисс Хокинз! А я не смог заставить двигаться этих ребят. Ай да янки!

Ей также была приятна мысль о том, что именно она выкладывает деньги. Эми была небезразлична к своим деньгам. Ей нравилась мысль о том, как бы были все удивлены, узнай, насколько на самом деле она была богата. Это поражало ее, когда бы она об этом ни думала, а думала она об этом на удивление редко — примерно раз в день или около того — когда проверяла отчеты своих брокеров или говорила с Сигрид. Но деньги не довлели над ней, они давали ей чувство свободы, и небольшие происшествия, как нынешнее, время от времени напоминали ей о том, чтó могли бы дать другим большие наличные суммы, и она вздрагивала, как от внезапной зубной боли, вызванной попаданием на зуб чего-нибудь слишком сладкого или холодного.

Кроме того, Эми поговорила по телефону с Жеральдин. Утром Жеральдин, Тамми и Уэнди Леверт встретились, чтобы обсудить квартиру Эми, но, прежде чем перейти к делам, они выслушали новости о своих мужьях и детях. Они были преданными матерями и верными друзьями, доверявшими друг другу до предела — предела, ограниченного рамками невмешательства в чужие дела или невозможностью критиковать друг друга. Они грустно подсмеивались над неприятностями Виктуар, Лауры или Корины и часто были готовы выручать друг дружку если оказывалось, что чей-то муж знает нужного врача из Больницы Сальпетриер, если кто-нибудь искал себе бухгалтера или находил надежного маляра. (Мадам Д’Аржель, Эстель, которая жила на четвертом этаже и с которой они очень сердечно общались, не входила в их тесный кружок, отчасти, возможно, из-за своей занятости — она писала романы, но больше из-за того, что она любила похвастаться успехами своих идеальных детей, особенно недавно вышедшей замуж Анн-Софи.) Возражения, имевшиеся у Жеральдин, Уэнди и Тамми по поводу этого недостатка, были слишком деликатного свойства, чтобы они могли в них признаться даже самим себе: наличие у другой чересчур идеального отпрыска подвергало риску чувство дружеской поддержки, которое нравилось ощущать каждой из женщин по отношению друг к другу. Правда, у Жеральдин была Виктуар, идеальная дочь — в своем роде.

— На этой неделе Ник и Саломея у меня. Виктуар едет в Вальмери, чтобы быть с Эмилем. Ее отец по-прежнему в реанимации, — объяснила ситуацию Жеральдин. Все согласились, что Эмиль проявил необычайную покладистость и что Виктуар совершенно права и поступает благоразумно, отправляясь сидеть у постели отца.

Они перешли к интерьеру.

— Я видела гостиную, выполненную в таких же темно-бирюзовых тонах, как в Ско. Вы видели замок в Ско? — спросила Тамми. — Он стоит в парке. Главный зал окрашен в чудесный темно-бирюзовый цвет, а панельная отделка бледно-зеленая, белые потолки и потом — люстра. Гостиная Эми просто требует большой люстры из небьющегося хрусталя. Я всегда говорю, если вы можете себе это позволить, — действуйте!

— Многие пользуются услугами Уэнди Леверт. Очень трудно сделать все как надо, если не говоришь по-французски, — заверила Эми Жеральдин. Эми испытывала смешанные чувства по поводу того, чтобы нанять кого-нибудь в качестве декоратора, полагая, что она сможет научиться чему-нибудь на собственных ошибках. С другой стороны, мысль о том, чтобы пойти во французский магазин и купить что-то наподобие матраса, предполагала больше внутренних усилий и присутствия духа, чем дело того стоило. Она бы предпочла пойти вместе с Уэнди за покупками необходимых предметов для украшения интерьера. Пока Уэнди будет искать нужное и вести переговоры с продавцами, она, Эми, могла бы выражать свои чувства незаметными кивками и потихоньку набираться опыта и уверенности в себе. А пока что Уэнди могла бы заняться постельным бельем и полотенцами и тому подобными вещами. Эми дала свое согласие.

Закончив разговор с Жеральдин, Эми на какое-то время почувствовала себя одинокой. Не то чтобы ею овладела ностальгия, но она ощутила себя очень далеко от дома — так, словно бы она сидела на вершине айсберга, который отломился от материка и теперь нес ее в холодный темный океан тайны и неопределенности, к иллюзорным и даже не совсем дружеским цивилизациям, где от нее потребуется изменить все свои привычки. Почему-то ей подумалось о бароне Отто, о его большой фигуре и о том, что она катается уже лучше, чем раньше, и что каждый день приносит ей новые задачи и новые решения, и с этими мыслями, придя в лучшее расположение духа, она пошла на урок по кулинарии.

Тема сегодняшнего урока была обозначена в объявлении, которое повесили около стойки администратора в холле: «bisque d’homard»^[83] и «timbale de saumon»^[84]. В назначенный час, то есть в одиннадцать, Эми появилась в дверях элегантной стерильной кухни: стальные столы без пятнышка, ряды сияющих медных сковородок, баки с кипящим супом. Ей выдали передник, как и остальным: двум женщинам из Японии, паре из Германии, красивой телевизионной знаменитости, в которой она теперь узнала зятя Жеральдин, поэту Робину Крамли, мужчине из Люксембурга, коротенькой и толстой женщине из России и одной из ее дочерей. С величественным видом вошел шеф Жафф. Он будет говорить по-французски, сообщил он им любезно, а его дочь Кристин будет переводить на английский. Он надеется, что все они смогут друг друга понять, пользуясь двумя этими языками. Все согласились. На кухонной стойке позади шефа Жаффа бросались в глаза два огромных перевернутых кверху брюхом омара, которые зловеще шевелили стянутыми резинкой клешнями.

Шеф Жафф пояснил, что класс сможет наблюдать все этапы приготовления блюд, потом разделил присутствующих на две группы по пять человек: они должны будут повторить действия, которые им только что показал шеф-повар. Эми раскатывала тесто и масло, превращая их в колобок, — работа была нетрудной, и рубила шалот, что тоже определенно было ей по силам.

«A roux, a roux»^[85], — напевал Робин Крамли, неуклюже работая рядом с Эми; очевидно, его поэтическую натуру околдовала музыкальность этих слов. Две русские женщины, которые тоже оказались в одной группе с Эми, по-видимому, не хотели заниматься этой работой, но поощрительно улыбнулись, когда девушка передала Крамли освободившийся нож, а он передал его другому мужчине, консультанту по капиталовложениям из Люксембурга. Улыбаясь и задерживая друг друга, они припустили лук, поджарили морковь до коричневатого цвета и начали подливать рыбный соус, который, как объяснил шеф Жафф, был приготовлен заранее, но который они научатся готовить, когда займутся вытаскиванием мяса из панциря омаров.

— А теперь приготовим месье омара, — сказал шеф Жафф, взял первую из своих жертв и показал своим изумленным ученикам: несчастное создание обиженно дергало клешнями и щупальцами.

Резкими движениями шеф-повар расчленил омара прямо на их глазах. Крак, щелк! Он оторвал голову, потом клешни, потом отделил спинной хребет. Эми показалось, что она слышит крики жертвы. Потрясенная, она оглянулась вокруг. Даже японки, несмотря на то что они принадлежали к жестокой расе (самурайские традиции и харакири), онемели от ужаса.

Когда первый омар был порублен на куски, шеф-повар протянул второго телезвезде, господину Аббу. Мужчина взял омара и какое-то время смотрел на него, стараясь держать подальше от себя. Спустя несколько секунд он вернул его обратно.

— Не думаю, что смогу сделать это, — сказал он. — Знаю-знаю: как меня после этого можно считать французом? И все-таки я не могу.

Он улыбнулся. Эми подумала, что он невероятно хорош, если вам нравится такой тип мужчин, и она, несомненно, была восхищена нежеланием убивать, которое продемонстрировал этот человек. По-видимому, и все остальные члены группы дрожали при мысли, что следующими, кому шеф-повар предложит разделать омара, будут они. Очень быстро, с улыбкой, наполовину извиняющейся, наполовину презрительной по отношению к своим компаньонам, русская взяла своими сильными руками омара и разорвала его — щупальца, туловище, голова и хвост отдельно — и положила на стойку перед шеф-поваром, который продолжил работу, извлекая из клешней и хвоста омара мясо и измельчая частички панциря при помощи рукоятки своего орудия труда. За какие-то секунды то, что было живым — хотя и не наделенным разумом, как надеялась Эми, — стало простым набором ингредиентов для супа. Происшествие, во всяком случае, имело свою законченность, прямо по Дарвину. Это была жизнь, тяжелая и без прикрас, в этом и состоял черствый французский прагматизм, которому не хватало жалости к братьям нашим меньшим, замыкающим пищевую цепочку, особенно когда речь заходила об их знаменитой кухне.