Моя сумма рерум - Мартин Ида. Страница 44

Дятел тут же отвернулся и отошел к окну.

— Как здорово. Я с этой стороны ещё никогда не смотрел. У вас двор, а у нас трубы и лес.

— Стой! Не двигайся, — вдруг воскликнула Джейн.

От удивления он распахнул глаза и замер. Она подъехала к нему вплотную, очень близко и, наклонив голову, принялась рассматривать.

— Знаешь, какой ты красивый? — серьёзно спросила она.

Дятел так смутился, что не смел в её сторону и краем глаза посмотреть.

— Ну что вы. Спасибо, конечно. Мама тоже так говорит.

— Я не мама, — отрезала Джейн.

Затем взяла его за локти и развернула к себе.

— Великолепно. Настоящий Ганимед. Ты прекрасен. Всё, быстро все уходите, — замахала она на нас с Вениамином Германовичем. — Вот он ответ, этот взгляд. Да! Я же никак не могла понять, почему не получается. Какой прекрасный мальчик! А ну, брысь.

Мы попятились, а Дятел растерянно, точно моля о помощи, посмотрел на меня.

— А ты, — велела она ему. — Быстро раздевайся.

— Что? — Дятел заморгал.

— Давай, давай, — она принялась поспешно протирать кисточки.

Он попятился. Теперь на его лице читался не просто страх, а самая настоящая паника.

— Но мы про это не договаривались, — пробормотал я.

— Конечно, договаривались, — заверил Вениамин Германович. — Я же говорил тебе про Ганимеда. Ты ведь знаешь, кто это? Это самый прекрасный юноша Олимпа. Он так очаровал Зевса, что тому пришлось его похитить. Но не волнуйся, обнаженка всегда оплачивается дороже.

— Да, да, Веня заплатит, — пробормотала Джейн уже в каких-то своих мыслях. — Вещи можешь сложить вон в то кресло.

— Может, лучше Никита, — взмолился Дятел. — У него мышцы есть.

— Нет, — категорично отрезала Джейн. — Он не подходит. Мне нужна невинность во взгляде.

Подобное заявление озадачило, а Вениамин Германович, быстро схватив меня за локоть, вывел из комнаты. Последнее, что я успел услышать, это беспомощный голос Дятла:

— Никита, так нечестно.

— Ух, — Вениамин Германович поёжился, точно по нему пробежали мурашки. — Творчество — это такая затейливая штука. Если вдруг случился приход, то нельзя терять ни минуты.

— Приход?

— Подъем вдохновения, — пояснил он. — Джейн очень талантливая. Очень. Она смотрит в прошлое, а видит будущее, она будто суть настоящего. Ты же видел её глаза?

Я кивнул, будто понимая, о чем он говорит.

— Никогда не думал, что женщина сможет занять в моей жизни такое важное место. Что она станет самой этой жизнью. Я ведь раньше был страшно амбициозен и независим, дал клятву, что никогда не женюсь, потому что если ты отдаешь себя творчеству, то больше никому не можешь принадлежать. Но когда я встретил Джейн, то всё изменилось. Хотя мне далеко за сорок было, а ей всего двадцать. Я вдруг увидел, что в свои годы она столь глубока и целостна, будто жила всегда, испокон сотворения мира. Будто вечна и знает, как всё на самом деле устроено. Я смотрел на девушку, а видел себя в отражении вселенной. И такая появилась страстная потребность принадлежать, просто не передать словами. Чтобы она смотрела на меня, а не сквозь меня, чтобы быть рядом и хоть немного касаться её жизни. Я думал, что я свободен, самодостаточен и независим, как ветер, летающий по свету, но оказалось, что ветер — это всего лишь мечущиеся потоки теплого и холодного воздуха, которые не могут отыскать пристанище. Только с приходом Джейн я нашел покой, обрел смысл, понял, что нужен. Не только мои книжки, а я сам, мои мысли и чувства, все они имеют большое значение и занимают особое место в устройстве всего мира.

— Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? — он вдруг решил возвратиться в реальность.

— Ну, так, — признался я. — Смутно.

Пока он всё это болтал, я не переставал обдумывать, как мне лучше попросить снотворное взамен гонорара, ведь он станет задавать кучу лишних и ненужных вопросов.

— Когда мне было семнадцать, я тоже ничего не знал не то, что про любовь, про себя самого ничего не знал. И это было и хорошо и плохо одновременно. Это как первозданный человек, человек ещё не изгнанный из рая, чистый и простодушный. Неведающий ни страстей, ни боли, ни падения, ни раскаяния, ни страданий. Счастливое безмятежное блаженство. Глупое наивное счастье. Которого, увы, и не осознаешь, а когда понимаешь, то уже слишком поздно.

Договорить Вениамин Германович не успел, потому что из комнаты вдруг раздался отрывистый женский крик, двери с грохотом распахнулись, и к нам выкатилась перепуганная насмерть Джейн.

— Мальчику плохо!

Мы бросились в комнату. Полуголый Дятел, скрючившись, валялся на кровати под простыней, и всё тело его сотрясалось в мелких конвульсиях.

— Боже! — писатель схватился за сердце. — Жанна, звони немедленно в неотложку.

— Никуда не нужно звонить, — поспешно выкрикнул я. — Это пройдет.

Вспомнил, что сто раз говорила мне Аллочка: Главное, не паниковать и не трогать.

— Минут через пять-десять должно закончиться.

Я всегда так боялся, что это произойдет, но в последнее время почти позабыл про его припадки. Мне казалось, что если такое случится на моих глазах, я первый убегу в неизвестном направлении и буду сидеть там, пока всё не закончится. Но сейчас почему-то кинулся к нему. Знал же, что делать ничего не нужно, но всё равно испугался.

— Как так вышло? — строго спросил Вениамин Германович.

— Да откуда я знаю? — пожала плечами Джейн. — Он сидел, сидел, а потом раз, как упадет.

Я тоже недоумевал. Свалиться в обморок только от того, что его попросили снять штаны. Представил, что по этому поводу сказал бы Лёха, и вдруг эта мысль так дико развеселила меня, что я не выдержал и громко закатился от хохота.

— Ты чего? — удивился Вениамин Германович.

— Да вот, думаю, что бабушке про это говорить.

— Как бабушке? — ахнула Джейн. — Зачем бабушке? Это просто неудачное стечение обстоятельств.

Дятел уже почти перестал дёргаться и просто затих.

— Бабушке совсем не обязательно знать про этот эксцесс, — согласился Вениамин Германович. — А давай я оплачу работу, как если бы вы оба позировали? То есть на руки получите двойной гонорар.

— Этого не нужно, — сказал я. — Дайте нам просто снотворного. Пожалуйста. Он выпьет, поспит и встанет, как огурчик. Это на нем школа так сказывается. Перезанимался. На Золотую медаль идет.

— Ах, да, точно, — вспомнил Вениамин Германович. — Валентина Анатольевна говорила про медаль.

— Бедные дети, — всплеснула руками Джейн, поехала на кухню и привезла полную упаковку лекарства. — Оно очень хорошее. Мягкое. Действует за десять минут, но зато после него ни голова не болит, ни вялости не чувствуешь. Только что с картиной-то делать? Я в отчаянии. Он так хорошо подходил: светленький, ясноглазый. Худенький только.

— Не волнуйтесь, — сказал я, очень довольный результатом своей операции. — Я вам другого Ганимеда приведу, ещё прекраснее. Только вот за взгляд его не отвечаю.

Я довел Дятла до дома и уложил в кровать. Он был совсем бледный, руки холодные, жаловался на тошноту и головную боль, однако ещё больше изводился от того, как всё получилось. Ему даже передо мной было стыдно. А когда я его положил и укрыл одеялами, взял и расплакался, как маленький.

— Ты был прав, — всхлипывал он в подушку. — Со мной лучше дела не иметь. Я очень впечатлительный и совсем ненадежный. Сам не знаю, как так получилось. Просто в голове такая дрянь закрутилась, я хотел на чем-то сосредоточится, но не мог. И раздеться тоже не мог. Я, наверное, совсем трус.

— Да ладно тебе, ничего страшного не произошло, я как её увидел, тоже чуть в обморок не грохнулся.

— Правда? А по тебе и не скажешь, — он наконец улыбнулся и вытер слёзы. — Ну, тогда я всё же посплю. Как ты и говорил, чтобы мама с бабушкой не заметили.

========== Глава 19 ==========

Отвезти снотворное я решил на следующий же день, чтобы сразу сделать неприятное и больше об этом не думать.

Автобус подъехал битком набитый, как всегда от метро. Я с трудом пробрался в самую глубь, протиснулся к окну, надел наушники и врубил музыку на максимум, чтобы она заглушила мой внутренний, предательски подмывающий отказаться от этой дурацкой поездки, голос. И она заглушила.