Моя сумма рерум - Мартин Ида. Страница 81

Пьяно усмехнувшись, он снова похлопал меня по лицу.

— Как может пустое место что-то сделать?

И тогда я не выдержал. Ударил кулаком прямо ему в лицо, ощущая в этот момент удивительное облегчение и даже не думая о последствиях.

Однако вышло по-дурацки, Трифонов быстро отклонился в сторону, и я никуда не попал. Чуваки заржали.

— Вот это ход, — восхитился он. — Я впечатлён.

— Никита, пойдем, — Дятел потащил меня за локоть.

— Не, погоди, — остановил его Тифон. — Давайте дадим Горелову ещё один шанс. Ну-ка.

В темноте его лицо было точно высечено из камня. Дракон чернел дрожащим пятном.

Он мне так нравился. А оказалось, обычный гопник. И как с Зоей обошелся тоже. Глупо, но я всё же врезал ему кулаком в живот, и конечно попал, потому что стоял близко, а куртка была расстегнута, но он даже не поморщился.

— Уже лучше. Теперь нужен третий. Контрольный. Чтоб наповал.

Он издевался, и я чувствовал себя глупой мышью, которой кот дает шанс удрать, перед тем как съест.

Его дружки притихли.

— Иди к черту, — сказал я. — Всё-таки права твоя мама. С генами никакое воспитание не справится. Зря ты пил. Из тебя твоё настоящее дерьмо полезло, и кнопка залипла. А без неё ты обычный гопник и отброс. Теперь понятно, о чем Яров говорил.

Я свалил всё в одну кучу. Не стерпел. Никто не может удержаться от соблазна ударить морально, когда не способен физически.

Дятел ойкнул. Я и сам не думал, что наговорю такого. Каждая клеточка внутри меня напряглась в ожидании удара и последующей за ним боли.

Но Трифонов вдруг разулыбался глупой, мутной, пьяной улыбкой.

— Наконец до тебя доперло и объяснять больше ничего не нужно.

Неуверенными движениями он достал сигареты, с третьего раза прикурил и вернулся на лавку.

— Чего ты там рассказывал? — кивнул он соседу.

Больше они на нас внимания не обращали.

Обидно было до слёз. Еле сдерживался.

— Круто ты ему в живот вмазал, — пытался отвлечь меня Дятел, пока шли. — А давай сами поговорим с Зоиным дядей? Или, может, папе расскажем? И он посоветует, что делать.

— Рассказать папе? Серьёзно? Знаешь, что папа скажет? Что мы должны сходить на митинг и выразить по этому поводу свой протест.

Когда я отчетливо услышал рычащий звук мотора, до дома оставалось совсем немного.

— Идем скорее, — дернул Дятла за рукав, и мы почти побежали. Мимо пятиэтажек, мимо детского сада, мимо тех самых гаражей, с которых Лёха в помойку упал. Но всё равно не успели.

Трифонов обогнал и с разворотом перегородил дорогу.

— Поклянись, Горелов, что насчет Зои это не разводка.

Он был так пьян, что еле сидел.

— Если разводка, то меня также разводят.

— Садись, поехали к Дяде, мать его, Гене.

— Ты пьяный. Куда тебе ехать?

— Когда это случилось? — вдруг заорал он.

— В субботу ещё.

— И ты только сейчас сказал?!

Пару раз с ревом газанул и резко сорвался с места. Проехал метров сто, попытался свернуть на дорожку во дворы, но задние колеса заскользили, и мотоцикл с грохотом рухнул набок.

Дятел кинулся к нему.

Со стонами и руганью Тифон кое-как встал и принялся поднимать мотик, но покачнувшись, не удержался и снова грохнулся. Мотик накрыл его сверху, придавив ноги.

Прохожие остановились, кто-то хотел помочь, но Трифонов послал их. Дятел в нерешительности тоже застыл в стороне.

Подниматься Тифон не торопился. Лежал навзничь на холодном грязном асфальте, закрывшись локтем, с мотоциклом на ногах.

Выезжающая со двора Волга помигала фарами. Мелкие дождевые капельки заблестели в их свете. Но он не пошевелился.

Я подошел и сел рядом на корточки.

— Давай, вставай. А то вдруг полицию вызовут.

— Пусть вызывают, — пробормотал он из-под руки. — Я уже больше не могу. У меня никаких сил.

Его грудь часто поднималась, плечи короткими рывками подрагивали.

Я подождал немного. Любого человека неприятно застать в таком состоянии, но видеть плачущим Трифонова было особенно дико. Он с силой кусал губы, чтобы через боль вернуть самообладание, но это не помогало.

Теперь, видя столь сильное его отчаяние, я понял, что произошло в парке. Он намеренно хотел упасть в моих глазах, чтобы я сам отвернулся от него, как от последней сволочи. Тогда в Башне, находясь в слепом бессилии, я прижег себе запястье сигаретой, он же пытался прижечь что-то внутри себя через ненависть, пробуждаемую в других по отношению к себе. Какая-то ноющая заноза сидела в нем и бесконечно терзала.

Сердце сжалось. Я, наверное, слишком сильно успел к нему привязаться. Но жалость ему совершенно точно была не нужна, а я боялся её показать.

Волга посигналила.

— Пойдем, — я попытался убрать его руку с лица. — Ты просто напился. Мама говорит, что пьяные слёзы — это грошовые драмы.

—Так и есть. Но если с Зоей что-то случится, я не переживу. Мне и так казалось, что я умираю, а теперь просто лечу в пропасть. Понимаю, нужно что-то делать, но такой ужас перед глазами, что ничего не соображаю.

— Ты просто напился, — повторил я. — Протрезвеешь, придумаем что-нибудь.

— Я же её так люблю. Так сильно. Если бы ты знал. Если бы кто-нибудь хоть капельку это понимал. Я же всех, нахрен, убью. И Дядю Гену этого, и Ярова, да плевать. Я всех найду. Каждого. И, не дай бог, хоть как-то обидят её. Она же такая… Её нельзя обижать. Она самый дорогой мне человек.

Тифон замолчал и снова принялся шмыгать под локтем.

— Если тебя заберут, то никого ты убить не сможешь, — сказал я, всё-таки отрывая его руку от лица.

Он зажмурился. Слёзы из уголков глаз стекали по вискам.

Из Волги вышел водитель.

— Всё, поднимайся. Валим.

Уцепившись за мою ладонь, он неуверенно встал, и мы двинулись в сторону нашего дома.

Разодрав коленку, Тифон шел медленно, немного прихрамывая, а осчастливленный Дятел катил мотик позади нас. Еле удерживал, но катил.

— Знаешь, когда я понял, что люблю её по-настоящему? — он снял бандану, вытерся ей и немного пришел в себя. — В двенадцать. Нам было двенадцать. Произошла одна ужасная история. До сих пор снятся эти сны. Лето, жара, я выхожу во двор, а Зои, которая ждала меня на лавке, нет. И я понимаю, что случилось нечто страшное и начинаю её искать. Бегаю повсюду, ищу-ищу, но найти не могу. Никогда во сне её не нахожу. Никогда. Каждый раз просыпаюсь в жуткой панике и только потом вспоминаю, что на самом деле нашел её. Удивительно просто. До сих пор не верится, что нашёл. Сначала босоножки, а потом остальное.

— Я знаю, — сказал я. — Мне Зоя рассказывала.

— Это самый мой страшный страх. То, что её нет. Что она пропадает. Я сейчас в кошмар свой провалился. Понимаешь? Каждый лист на земле вижу, каждое дерево, платье её такое бирюзовое, и потную лысину того маньячины. Знал бы ты, сколько раз я его убивал в своей голове. И всякий раз по-новому, самыми страшными и жестокими способами. Если бы я тогда не успел, то Зои бы уже не было. Моей Зои, с которой мы с первого класса. Которая всех любит и жалеет. Даже пауков, если в доме видит, то ловит и на улицу выпускает. Если бы ты знал, как я её люблю.

Последние слова он произнес с таким жаром, что меня обожгло.

— Почему же ты разрешил мне встречаться с ней? Я ведь видел, как тебе плохо, но никак не мог понять, отчего.

— Ненавижу себя за это. Это то, что ломает меня. Всё во мне ломает. Сложно объяснить, но каждый раз, когда об этом думаю, чувствую себя таким же озабоченным гадом. Понимай, как хочешь, — его голос предательски оборвался. — Я иногда себе такое представляю. Что мы вместе. Ладно. Часто представляю. Что могу выразить всё, что чувствую к ней так, чтобы почувствовала и она. Чтобы поняла, как ошибается насчет меня. Прихожу к ним в пятницу вечером и сижу до упора, до ночи, потому что никак не могу себя выгнать, представляя, чем всё обернется, если я отпущу себя. И как это может сорвать мне крышу. Я себя знаю. Я же такой. Если это отпустить, то дальше контролировать будет ничего невозможно. Поэтому лучше не начинать. Я и так чуть не сдох от ревности к тебе. И не вздумай мне ничего рассказывать!