За свои слова ответишь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 54

– Практически сразу. Но окончательно двинется через месяц.

Когда Хер Голова рассуждал о других, то его прогнозы были довольно точными, хотя о самом себе он не думал как о конченом человеке.

Рублев лежал в напряжении, прислушиваясь к тому, что же творится в его организме. Сперва он ничего не ощущал, ему даже показалось, что наркотик не попал в вену, потому не действует.

«Нет ничего на свете, против чего нельзя бороться, – как заклинание твердил Комбат, – но что ты сделаешь против препарата, введенного в кровь? Не остановишь же биение сердца? Каким бы тренированным, каким бы волевым ты не был, отрава делает свое дело, растекаясь по артериям, венам, проникая в самые тонкие капиллярные сосуды. Человек – как губка, впитывает все то, что в него попало.»

– Чувствуешь? – спросил Грязнов, склонившись над Рублевым.

Странная легкость появлялась во всем теле, казалось, что стол из твердого сперва превратился в мягкий, а затем растворился в воздухе. Комбат сделал над собой усилие и плюнул прямо в лицо Грязнову. Но тот даже не стал утираться, не отпрянул и, казалось, даже не обиделся.

– Это все, на что ты способен, супермен.

И вдруг Рублев почувствовал, как злость, отчаяние, желание выжить отходят на второй план. Нет, они не исчезли окончательно, а сделались как бы не очень важными, не обязательными. Так влюбленный человек перестает ощущать голод, жажду. Блаженство и тепло разливались по телу, и уже было неважно, есть ли кожаные ремни или их нет. Какая разница, если ты способен освободиться от них в мыслях!

Умиротворение – вот каким словом можно было описать состояние Комбата. Теперь ему казалось, что он лежит на спине в теплой ласковой воде и его то опускают, то поднимают волны. Боль, пронзавшая до этого все тело, превращалась в тепло. И самое странное, ощущения были куда реальнее, чем в жизни.

Рублев видел над собой уже не потолок подземной больничной палаты, а густо замешанную синеву неба, способную поделиться своим цветом с морем. А главное, исчезли все заботы, остались далеко-далеко в прошлом. Да, он понимал, у него есть враги, но из этого ничего не следовало, спокойствие манило, затягивало в себя. Так хотелось отдаться ему целиком, уйти в спокойный мир и никогда оттуда не возвращаться.

Нечто подобное Комбату уже однажды пришлось пережить во время ранения, когда три дня он не приходил в себя. И сейчас Рублев не знал, то ли тогда так действовал наркоз, то ли так привлекательна смерть.

Мышцы сами собой расслабились, рот приоткрылся, голова Комбата качнулась и повернулась набок.

– Не перестарались? – осторожно спросил Грязнов.

– Нет, – тут же ответил Хер Голова. – Для первой дозы, конечно, многовато, но и он мужик сильный, на такого наркотиков не напасешься, весит, наверное, килограммов сто или сто десять. А это значит, ему надо… – и он, беззвучно шевеля губами, принялся подсчитывать, сколько же миллиграммов зелья нужно вводить на один килограмм веса.

Грязнов подошел к умывальнику в углу, долго мыл оплеванное лицо с мылом. Затем вернулся к Комбату и приподнял ему веко. Неподвижный, но еще не остекленевший глаз смотрел куда-то вдаль, сквозь Грязнова, сквозь потолок, видя то, что сейчас было недоступно другим.

– Готов, прихватило, – засмеялся Грязнов. – Оказывается, это так просто, всего кубик бесцветной прозрачной жидкости – и колосс повержен.

Он, уже не боясь ничего, распутал ремни. Комбат даже не пошевелился, получив свободу, дышал ровно, спокойно. Грязнов осмотрел палату, не осталось ли здесь случайно скальпеля, ножниц или еще чего, что можно использовать в качестве оружия. Сунул мешок с ампулами в карман пальто.

– Уходим.

– А теперь можно? – Хер Голове не терпелось уколоться и самому.

– Ладно, давай, только побыстрее.

Санитар сел на кровать, закатал рукав халата и, помогая себе зубами, затянул жгут. Пальцы его двигались так же быстро, как у карточного шулера, когда тот передергивает карты. Всего несколько секунд понадобилось на то, чтобы вскрыть ампулу и набрать наркотик. Вот только попасть в вену оказалось посложнее: на исколотом локтевом сгибе не было живого места.

Грязнов понимал, что наркотик еще не успел подействовать, но на лице Хер Головы уже появилось блаженство.

– Пошли, пока тебя не развезло окончательно, – он схватил санитара за шиворот, – забирай отсюда в коридор кровать.

Кровать вытащили, прикрыли дверь, та была крепкая, как и все в подземной клинике, металлическая, с толстым, как самолетный иллюминатор, стеклом. Дверь запиралась только снаружи, изнутри даже ручки не было.

Грязнов повернул защелку, затем присел и, отщелкнув в перочинном ножике лезвие-отвертку, выкрутил винт.

Маховик защелки бросил в карман пальто.

– Теперь будешь делать ему инъекции регулярно.

Хер Голова кивнул, его взгляд застыл на оттопыренном кармане пальто, где чуть слышно похрустывали одна о другую ампулы с наркотиком.

Странное происходило в это время с Борисом Рублевым. Он одновременно находился в нереальном мире и в то же время понимал, что делается вокруг. Он слышал голоса Грязнова и Хер Головы, когда те покидали палату, слышал, как повернулся маховик защелки и сообразил, что нужно найти в себе силы встать, вернуться к реальности. Он напрягся, как только мог, и все лишь для того, чтобы согнуть руку в локте. Он даже не знал, поднялась рука или нет, и удостоверился в этом, только открыв глаза.

Сквозь наркотический туман он видел собственную руку, видел, как медленно сгибаются пальцы, хотя совсем не хотел этого.

– Раз, два, три! – скомандовал себе Комбат и сел на столе.

Жалобно звякнули пряжки кожаных ремней. Затем, придержавшись руками за край, он сполз на пол. Не чувствовал ног, зато видел, что переставляет их. Путь до двери показался ему длиной в несколько километров. Рублев привалился к дверному полотну и припал лицом к круглому окну иллюминатора, но увидел лишь противоположную стену коридора, расчерченную на ровные квадраты кафельных плиток.

«Что ни делай, все зря», – прозвучал у него в голове голос. И он не понял, то ли сам сказал себе эти слова, то ли произнесены они голосом Грязнова.

Рублев закрыл глаза и медленно съехал по холодной металлической створки двери. Лег на полу. Не было сил и желания устраиваться поудобнее, он так и замер, подвернув под себя застывшую после драки руку, положив голову на холодную, выкрашенную черной краской толстую канализационную трубу.

Глава 12

Даже не открывая глаз, Комбат понял, что лежит на хополном каменном полу.

«Ну же! – сказал он сам себе, – давай, Борис Иванович, давай!» – и с трудом открыл глаза.

Да, действительно, он лежал в подвале, тускло освещенном висящей под потолком лампой, забранной в проволочный проржавевший колпак. Комбат смотрел на лампу так, как человек смотрит на заходящее солнце. Болели руки, ноги, но страшнее всего болела голова. Тело ломало, словно бы мышцы отслаивались, отрывались от костей.

– Ну, ну! – прохрипел Комбат и попытался встать. Это ему с трудом удалось. Он на четвереньках подполз к стене и прислонился к ней спиной. Шершавый бетон колол плечи.

Комбат продолжал смотреть на лампочку, которая расплывалась, множилась. Из глаз потекли слезы, словно бы перед ним была не тусклая лампочка, а пламя ацетиленовой горелки. Рукавом Рублев протер глаза и тряхнул головой.

Словно бы горячий свинец, горячий, жидкий, расплавленный, тяжелый, зашевелился под черепом. Боль была невероятной, почти невыносимой.

– Что со мной? – спросил он сам себя и усилием воли заставил себя выпрямиться.

Держась за стену, Комбат поднялся на ноги. До потолка, вернее, до лампочки в абажуре оставался метр или чуть больше. Комбат поднял правую руку. Разорванный рукав рубахи сполз, и Комбат увидел запястье в синяках и ссадинах. Он припомнил, что его везли крепко связанным, а может быть, и не везли, может, привязывали здесь. И постепенно, деталь за деталью, Комбат принялся восстанавливать в памяти все, что с ним случилось. Кстати, сделать это было совсем не просто.