За свои слова ответишь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 56

– Мужик, открой!

Санитар по ту сторону стекла отрицательно качнул головой и сделал это с легкой издевкой, мол, если надо, выйди сам.

– Воды хочу, ты что, не понимаешь?

Раздался скрипучий голос:

– Воды?

И тут Рублев сообразил: никаких распоряжений насчет воды санитару не давали, то ли специально, то ли забыли, просьба ставит того в тупик.

– Воды! Воды! Пить хочу! – и Комбат показал как бы он пил, если бы в его руках оказалась бутылка с водой.

Послышался мерзкий смех, а затем санитар развел руки в стороны, мол, нет у меня ключей от этой двери. А затем вновь припал к стеклу, расплющив о него свою и без того безобразную физиономию. Он стал похож на гнусную глубоководную рыбу, заглядывающую в иллюминатор батискафа. Этому существу ничего не угрожало. Не выберется же подводник из своего аппарата, чтобы поймать рыбу, навязчивую и гнусную?

Толстые губы разошлись.

«Ах, так, – подумал Комбат, – значит, все-таки мой стук тебя зацепил, значит, грохот тут кому-то мешает! Я вас сейчас достану!»

Если бы у него под руками оказалось что-нибудь тяжелое – металлическое, чтобы колотить им в дверь! Но ничего тверже ботинок у него не было, даже часы сняли. И Рублев, повернувшись спиной к двери, принялся колотить подошвами.

Санитар явно заволновался, побежал по коридору.

«Интересно, где же я, – в Москве, в Подмосковье? А может, вообще меня вывезли на каком-нибудь самолете за Уральский хребет?»

Отрывками, короткими и невнятными, вспоминался парк, люди с безумными взглядами, бросавшиеся на него, как дикие звери на кусок мяса, санитары, науськивающие этих людей в серых халатах.

«Наверное, это психи, – решил Комбат, – а судя по деревьям, судя по желтым листьям, это Подмосковье, средняя полоса.»

Стучать в дверь он перестал и принялся расхаживать из угла в угол. Затем закатал рукав и глянул на сгиб локтя, на котором, словно укус клеща, виднелся след иглы.

"Сволочи, укололи наркотик! Мерзавцы! Не пожалели…

Насколько мне известно, героин стоит немалые деньги, а мне сто не пожалели. Нет, не пожалели не абстрактные они, а он, Грязнов. Сволочи! Подонки! Скорее всего не Грязнов здесь главный, но и не последний человек. Может быть, возглавляет службу охраны, ведь к медицине он не имеет никакого отношения. Что они тут делают? Зачем им понадобился Грязнов с его темными делишками и грязной биографией? Зачем?" – вопросов было куда больше, чем ответов. – «И при чем здесь Никитин, при чем Сережка? Если это какая-то клиника или санаторий для душевнобольных… Нет, скорее всего это самая тривиальная дурка», – сам себе сказал Комбат, ведь все те, кого он видел, были грязно одеты, истощены, зубы у многих были гнилые и напоминали сожженные кнопки на панелях лифтов в московских новостройках.

Комбат почувствовал, а затем услышал, что за дверью в коридоре, облицованном кафелем, происходит какое-то движение. Он остановился, втянул голову в плечи, весь подобрался. Затем увидел в стекле лицо человека, которого он уже люто ненавидел.

Это лицо вызвало у него прилив ярости, ему захотелось броситься на дверь, садануть изо всей силы в стекло – так, чтобы оно вылетело, размозжило голову Валерия Грязнова, который стоял за стеклом и ухмылялся, глядя на беспомощного Комбата, заточенного в каменный мешок.

– Открой, выпусти меня! – рявкнул Комбат.

– Да кто ж тебя выпустит, майор Рублев? Будешь ты у меня здесь сидеть. Это для тебя гауптвахта, карцер. Ты совершил много нарушений, причинил мне много неприятностей, но я тебе по-своему благодарен, – говорил Грязнов.

– Открой дверь, сволочь! Подонок! – Комбат выкрикивал бранные слова, хотя понимал, что это не заклинания, при помощи которых тяжелая металлическая дверь отворится и он сможет выбраться на свободу.

Грязнов продолжал улыбаться, причем улыбались только губы, а глаза оставались злыми и безжалостными, в них читалась ненависть. И если бы Грязнов мог, он испепелил бы Комбата взглядом, заставил бы одежду вспыхнуть и гореть прямо на теле. Но сделать это Грязнов был не в силах. Их взгляды сталкивались, скрещивались. Самое настоящее противостояние двух, в общем-то, сильных и уверенных в себе мужчин.

Они понимали друг друга без слов, все читалось в их глазах.

– Пить хочешь? – наконец громко спросил Грязнов.

– Да я от тебя, мерзавца, даже капли воды не приму в пустыне!

– Что ты говоришь? – ехидно произнес Валерий Грязнов.

Он посмотрел на часы. Санитар по кличке Хер Голова стоял рядом и ухмылялся. Грязнов вытащил из кармана мощный электрошоке? и отвинченную накануне ручку. Подал ее санитару. Хер Голова взглянул на Грязнова, тот кивком указал, что санитар должен открыть дверь.

Ручка наделась на стержень. Но санитар без приказа не решался повернуть ее.

– Давай, чего медлишь?

Ручка с хрустом провернулась. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. Именно на это Рублев и рассчитывал. Комбат в два прыжка оказался рядом с ней и двумя руками схватился за край полотна, рванул на себя. Грязной же в это мгновение прижал электрошоке? к паху Комбата и нажал кнопку разрядника.

Комбат закричал, эхо пронеслось по коридору. Дверь плавно открылась. Рублев лежал на каменном полу, руки и ноги у него дергались.

– Вот видишь, я на этот раз оказался попроворнее тебя, Борис Рублев, командир десантно-штурмового батальона, герой афганской войны.

– Герой? – спросил санитар, глядя на распростертое тело Комбата.

– Герой, мать его… Ну, давай работай.

– А где доза? – на толстых губах санитара по кличке Хер Голова запузырилась слюна, он облизался и осклабился. Это было не лицо, а морда животного.

– Наручники вначале надень, черт его знает, может, отойдет.

Наручники защелкнулись на руках и ногах Комбата.

– А теперь работай. Вот шприц, вот героин, – слово «героин» было произнесено так, словно это было угощение, сладость, о котором мечтает ребенок и которое наконец получает.

Хер Голова быстро принялся за дело, время от времени поглядывая на ампулу в пальцах Грязнова.

– Ну, ну, давай поторопись.

Прозрачный наркотик перекочевал в одноразовый шприц, игла нашла вену, вошла в нее, и наркотик, смешанный с кровью, медленно вошел в организм. Рублев дернулся, но не сильно. Открыл глаза, увидел над собой лампу, лицо Грязнова. Глаза закрылись, голова запрокинулась набок.

– Теперь наручники можешь снять, и выходим.

– А пить? – сказал Хер Голова.

– Обойдется, – холодно произнес Грязнов и, уже стоя в двери, посмотрел на Комбата.

Сейчас тот был ничем, распростертый, полностью подвластный ему.

– Хер Голова, сколько еще надо вкатить, чтобы он стал наркоманом?

Хер Голова зашлепал толстыми мокрыми губами:

– Два или три раза.., и ему все, он наркоман, он на игле.

– А ты?

– Я? Что я? – заикающимся голосом затараторил санитар. – Я же выздоровею, я же вылечусь, когда захочу. – Ты вылечишься? – захохотал Грязнов. – Ну, ну, молодец, – и он брезгливо, как завшивевшую собаку, пропустил впереди себя санитара. Ему было даже противно прикоснуться к человеку-животному. – Закрой дверь, – таким же брезгливым голосом произнес Грязнов.

Щелкнула снимаемая ручка. Грязнов проверил, закрыта ли дверь, затем припал к окошку и посмотрел на Комбата. Тот лежал все в той же позе, голова была запрокинута, руки неестественно подвернуты.

– А не сдохнет? – вдруг спросил он как бы сам у себя.

– Нет, нет, мужик здоровый, не сдохнет. Да и что одна ампула? Вот если бы три, то тогда… – и Хер Голова скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками и осклабился. Картинка получилась: череп с костями, такие раньше рисовали на трансформаторных будках – «Не влезай, убьет!».

– Ладно, ручку сюда, – нехитрое, зато надежное приспособление исчезло в кармане куртки Грязнова. – Ты поглядывай время от времени, как он там. Я не хочу, чтобы он быстро копыта откинул, мне надо, чтобы он еще пожил.

– Поживет, поживет, куда денется. От такой дозы никто не умирает, разве что какие-нибудь конченые или слабаки.