За свои слова ответишь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 57

– А ты?

– Я же говорил, со мной все в порядке.

Грязнова Хер Голова боялся панически. Он, как никто другой, знал крутой нрав Грязнова, знал его ярость и то, что Грязнов ни перед чем не остановится.

Через пару минут Грязнов остановился у двери, за которой лежал прооперированный немец.

«Кормилец, – подумал о Шнайдере Грязнов, – таких бы побольше, и Россия могла бы стать богатой. Вот она, живая валюта. Переставляй почки, селезенки и прочие внутренние органы, слава Богу, доноров хоть отбавляй. Живые деньги текли бы ручьем. Да каким, на хрен, ручьем, рекой, широкой, бескрайней. Вот можно было бы развернуться! Это ж такую клинику можно создать – по сто, по двести больных в месяц оперировать. Естественно, кто-то и умирал бы, смерть при подобных операциях исключить нельзя. Но ведь остальные выживали бы и были благодарны. А доноров – половина России! Со здоровыми почками, с хорошей кровью. Эх, жизнь могла бы быть! А тут еще главврач Хазаров трусливый, всего боится, на воду дует. Но ничего, постепенно все это я приберу к рукам, налажу работу. Уж это-то я умею.»

Хер Голова стоял в трех шагах от Грязнова.

– А ты чего?

– Ничего, ничего… – затряс лысой головой санитар.

– Тогда ступай отсюда.

– Ага, понял, понял, – и санитар быстро зашагал в противоположную сторону.

В конце коридора появилась Анна, как всегда, в короткой юбке, на высоких каблуках, шла, покачивая бедрами.

Грязнов ей улыбнулся.

– Ну как дела?

– Погодка хорошая шепчет, солнце светит, – сказала Анна. По-настоящему сильных мужчин она и любила по-настоящему, даже если они ее обидели в этой жизни.

– Это точно. Да, что-то вид у тебя, Анна, не очень веселый.

– Уехать бы скорее отсюда.

– Уедешь. Скоро твой фашист поправится, и уедешь вместе с ним.

– Скоро… Все вы говорили, что это будет быстро, а уже сколько времени впустую потрачено!

– Почему впустую, – хмыкнул Грязнов, – будет у тебя здоровый муж, будет у тебя с ним все хорошо.

– А мне это надо? – хмыкнула Анна и провела языком по губам. Ей нравилось дразнить мужчин, это она умела делать, как и многое другое.

Грязнов почувствовал, что, в принципе, был бы не прочь переспать с Анной, завалить ее прямо здесь, в подземелье, в каком-нибудь дальнем коридоре. Пусть себе орет, пусть визжит, хотя прекрасно знал, ни визжать, ни орать эта бывшая проститутка не будет, она сделает все, что и должна сделать.

– Как он там?

– Да вроде лучше, – проворковала Анна.

– Намного лучше?

– Намного, – сказала она и рукой провела по своей груди.

– Ну-ну, – произнес Грязнов, – ты мне смотри, а то всем мужикам голову вскружишь, работать не смогут.

– Смогут, смогут, я же так, просто…

– Ну-ну, давай, – и Грязнов неторопливо зашагал по коридору. Затем обернулся. Анна все еще стояла, смотрела ему вслед.

«Стерва!» – подумал Грязнов.

«Кобель!» – подумала Анна.

Они угадали мысли друг друга и улыбнулись.

– Точно? – громко произнес Грязнов.

– Да, точно, – ответила ему Анна и щелкнула пальцами правой руки. Сверкнули кольца.

«Будет время, займусь. От меня ты не уйдешь.»

Анна вошла в палату. Хер Голова подошел к двери, за которой лежал Комбат, припал лицом к стеклу, расплющил об него свою безобразную рожу.

«Хорошо тебе, дозу дали.» А мне? Если бы я мог, я бы из тебя, сволочь, всю кровь высосал. Мне было бы хорошо, мне, а не тебе!" – Хер Голова даже лизнул стекло, словно бы оно было сладким, как леденец. И зарычал, вернее, заурчал, как большое животное, звук получился утробным.

А затем быстро-быстро засеменил по коридору.

Комбат пришел в себя через три часа. Его мутило. Он попытался встать на ноги, зашатался и если бы не стена, то, возможно, рухнул бы.

«Стоять! Стоять! – сам себе приказывал Комбат. – Ну, держись, Рублев, держись!»

В голове немного просветлело, и он понял, что его сначала оглушили ударом тока, а затем вкололи дозу.

– Мерзавцы! Подонки! Нет, нет, мерзавец Грязнов.

Надо отсюда выбраться, во что бы то ни стало, пока они не превратили меня в наркомана, не сделали из меня животное, похожее на этого санитара!

Наркотик уже был в организме, и бороться с ним было бессмысленно. Комбат вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. Он смотрел на вентиляционный канал, и в его голове крутилась шальная мысль:

«Вот бы было здорово превратиться в таракана или муху.., проникнуть сквозь прутья решетки в вентиляционную шахту, а затем выбраться с этого долбаного каменного мешка!»

Ржавая решетка начала двоиться, затем качнулась и поплыла. Борис Рублев потерял сознание и медленно осел.

Он даже не попытался подняться, силы его покинули. Он провалился в сладкое наркотическое забытье, в котором мог превращаться в кого угодно. Он не видел и не слышал, как в камеру вошли санитар по кличке Хер Голова и Валерий Грязнов.

– Давай ему еще один укол, пусть лежит, пусть спит.

А завтра я подойду, и введем еще дозу. Я из него сделаю человека, – пробормотал Валерий Грязнов, забирая у санитара пустую ампулу, на дне которой еще оставалась капля наркотика, стекшего по стеклянным стенкам.

Для Бориса Рублева вся жизнь слилась в какой-то бесконечный туманный поток, сладкий и тягучий, как патока. Ему было хорошо. Он видел удивительные картины, заснеженные горы, белые, словно пушечные взрывы, облака, быстро летящие над сверкающими от снега горами, видел звезды, самолеты, похожие на ангелов, проносящиеся в ослепительно синем небе.

Собственное тело казалось Борису Рублеву легким, пустым, похожим на оболочку воздушного шара, надутого газом.

Ему казалось, что он летает, проникает сквозь стены, парит над деревьями парка, даже не касаясь вершин.

Так продолжалось около недели. Все в сознании Комбата слилось в сладком наркотическом потоке. Это была река, но река без берегов и без дна. И он плыл в этой реке, ощущая прохладу волн, ощущая прозрачность воды. Иногда вода становилась мутной и густой, и тогда он шептал:

– Дозу! Дайте дозу!

Он видел лицо Грязнова, видел лицо санитара, но теперь они не казались ему страшными и безобразными, они были прекрасны – лица спасителей. Валерий Грязнов, отъявленный мерзавец и негодяй, становился самым хорошим из всех людей, живущих на земле. Он стал лучше самых близких товарищей, он был самым дорогим и желанным. Лишь заслышав движение за дверью, шаги, Комбат на четвереньках полз к двери и, запрокинув голову, ждал, когда дверь отворится.

– Дайте, дайте дозу! Еще!

Игла входила в вену, наркотик попадал в организм. Иногда Валерий Грязнов его дразнил, доводя до исступления, до припадков ярости, и тогда Комбат бросался на стену, сбивал в кровь кулаки.

– Дай, дай, Валера! Ты же мне друг! Дозу-, дозу– молил он каким-то странным голосом, в котором уже не было твердости.

– Ну что, видишь, как оно, майор Рублев? Вот ты теперь наркоман, причем самый настоящий, и за дозу ты продашь всех, за дозу ты отдашь все, подпишешь любые бумаги.

– Да, да, подпишу! – бормотал Комбат и хватал Грязнова за руки.

Он был ослаблен донельзя, жил только на наркотиках.

Когда его лишали дозы, начинались страшные мучения. Казалось, что организм разрывается на части, его тошнило.

Когда же он получал дозу, становилось хорошо, легко, жизнь казалась прекрасной. Он существовал лишь для наркотиков, лишь для уколов, он жил от укола до укола.

Эйфория, чувство полета длились недолго. Борис Рублев еще ничего не видел вокруг себя, лишь в ушах стоял странный звук, словно бы он летел с огромной высоты, и свистел ветер, холодный, упругий, но совсем не бодрящий.

«Где я? Что со мной?» – мелькали в голове мысли, но о них хотелось забыть, не было сил искать ответа на эти вопросы.

И тут откуда-то издалека, из-за темноты, окружавшей Рублева, послышались сперва шаги, затем и тихие голоса.