Кровосмешение (СИ) - Агафонов Андрей Юрьевич. Страница 3

— ТЫ куда лезешь!

— Где Мамедов?! — гремит полковник, пиная Крылова в живот и в лицо. — Где он, сука?! Да я тебя растопчу на хуй, гнида, блядь! Пасть, блядь, закрой! Где он?!

— Соседи… соседи увезли… — хрипит с пола Крылов.

— Ах ты иуда, — улыбается, старея изрытым лицом, полковник. — Леша, блядь, ну как так…

Он садится на стул и смотрит на окровавленного Крылова с грустной улыбкой.

— Я с тобой двадцать лет работаю, блядь, двадцать, блядь, лет. Леша. Что ж ты творишь, блядь.

— Извините… товарищ полковник… Не было уже сил терпеть…

Полковник отмахивается, достает сотовый, находит номер, тычет крепким пальцем и подносит трубку к уху:

— Кто? Привет. Он у вас. Да, у тебя. Не знаю, кто. Ты сам у себя порядок наведи, а не меня учи. До связи.

Некоторое время полковник сидит молча.

— Ну все, Крылов. Свободен. Увижу здесь еще раз — не обижайся. Выебу и закопаю, снова выебу и снова закопаю. И тебя, и жену, и всех.

Машет рукой и выходит. Остальные следуют за ним. Остается один полицейский. Он садится на корточки рядом с Крыловым:

— Че делать будешь?

— В партизаны пойду, — ухмыляется Крылов разбитым ртом. — Сигарету дай.

Смачно затягивается, выпускает дым:

— С-сука, как после секса…

В плохо освещенной задней комнате ирландского паба за крепкими деревянными столами сидят юноши и девушки, среди них — Вера и ее спутник.

— Мы считаем, — тонко улыбаясь, говорит Предводитель, молодой человек в бабочке под горлом, — что возрождение культурной жизни нашего общества после войны не менее важно, чем запуск каких-то заводов, безопасность на улицах и тому подобное… Именно поэтому мы решили возобновить деятельность нашего клуба, как одного из институтов зрелого, взрослого, сильного государства.

— Влияние экономики сильно преувеличено, — согласно кивает сидящий справа мрачный качок, — Дмитрий Евгеньевич писал об этом. Сильное государство может любую экономику выстроить по щелчку. Вопрос в том, зачем ему это надо, насколько оно самостоятельно, а это как раз зависит от культуры.

— Благодарствуйте, — говорит Предводитель официантке-бурятке. На большой белой тарелке лежат дымящиеся позы. Юноши и девушки жадно поглядывают на тарелку. Вера рвет пальцами кусочек хлеба и катает шарики, которые проглатывает. В углу за другим столом время от времени взрывы хохота — там другая компания, повзрослее, позлее и поменьше. — Перекусим?

Взяв ножи и вилки, собравшиеся чинно приступают к ужину.

— Вот вы молчите, Вера, — говорит предводитель, обращаясь к ней с ножом и вилкой в руках, — а что вы думаете о происходящем? Вас оно задевает, трогает? Волнует?

— Я… Миша сказал, что у вас тут говорят о литературе. А тут в основном о политике, я в ней ничего не понимаю, — улыбается Вера.

— Но мы же как раз и говорим, что культура первична, — огорчается предводитель, — в том числе и литература, поэзия…

Взрыв хохота в углу. Вера вздрагивает. Мрачный качок поднимается, подходит с соседнему столику и что-то тихо говорит. Снова взрыв хохота, но уже слабее. Качок возвращается на место.

— Я люблю поэзию, — говорит Вера.

Глаза людей за столом загораются.

— Можете что-нибудь прочитать? — любезно и чуть насмешливо спрашивает Предводитель.

— Хорошо, — улыбается Вера, — слушайте. Это написал один мой знакомый. Могу наврать по памяти, но как-то так:

Вера читает спокойно, ровным голосом, почти без интонаций. За соседним столиком все стихает. В конце одна из девушек ойкает. Качок морщится:

— По-моему, это графомания. Скрестили ежа с ужом.

Михаил смотрит на Веру не отрываясь. Предводитель тоже не сводит с девушки глаз, но на лице его читается нечто иное. Он поворачивается к Михаилу и говорит вздрагивающим голосом:

— Михаил, я глубоко и жестоко разочарован. Вы говорили, что Вера — думающий и чувствующий человек, а она…

Он поворачивается к Вере:

— Я прошу вас уйти.

Вера ошарашена и обижена:

— Почему? Вам не понравилось?

— Это… вампирские вирши.

В зале повисает молчание.

Вера встает, снимает с крючка свой плащ. Михаил пытается ей помочь, она отталкивает его руку. Она нагибается к столу с плащом на руке и говорит предводителю в лицо:

— Я знаю.

ГЛАВА 5. ОТЧИТКА

По главной городской улице движется колонна. Из репродуктора ползущего за колонной автофургона несутся искаженные до неузнаваемости песни советских лет. Крупным планом — армейские ботинки, полы священнической рясы, гриндерсы, туфли на стоптанных каблуках. Над колонной развернуты плакаты: «Всех не сожрете!», «Нет — фашистской темной нечисти!», «Губернатор! Ты за народ или берешь у народа в рот?», реют красные, желто-синие и черно-бело-желтые флаги.

У некоторых в руках — обрезки труб, стальные прутья.

В колонне — бывший мент Алексей Крылов с семьей, миловидной женой-блондинкой и двумя мальчиками. Глаз у Алексея заплыл, половина лица багровая, но двигается он довольно бодро.

На перекрестке, поджидая колонну, стоит цепочка «терминаторов» с щитами и дубинками.

— Вот этого парня возьми, — говорит оператору Алена Ахматова, показывая на Крылова. Тот приближает изображение. Съемка ведется с третьего этажа одного из правительственных зданий.

— Для кого снимаем-то? — бурчит оператор.

— Для будущего.

В проеме двери образуется сияние, в сиянии угадывается фигура в священном облачении.

— Отец Владимир! — радушно поднимается из-за стола хозяин кабинета и жизнерадостно целует протянутую руку служителя культа, после чего крепко пожимает ее: — Ну здравствуй, Сережа. Как работается?

— Спасибо, Василий Юрьевич, с Божьей помощью.

Оба садятся в низкие кресла.

— Скажи, Сережа, что ты думаешь о бесах?

— Нам не положено, — коротко регочет отец Владимир.

— Я серьезно. К тебе бесноватые приходят?

— Полно. Бешенство матки, в основном.

— А есть такие, про которых непонятно, люди они или… нет?

— А кто же еще, Василий Юрьевич?

— Ты, я смотрю, материалистом заделался. А здесь был мистиком.

— Простите. Но я правда не понимаю.

— Пойдем. Покажу тебе кое-кого. Поймешь.

Древняя «девятка» притормаживает рядом с тротуаром, водитель — неприметный молодой человек — сигналит идущей мимо девушке. Та оглядывается, вздыхает, неуверенно идет к машине.

Пацан лет десяти звонит в дверь, ему открывает парень постарше.

— Мать ушла, я перелезу?

— Ну лезь, — пожимает плечами парень.

Колонна демонстрантов подходит вплотную к ОМОНу. Младший Крылов юркает между ног омоновцев.

— Дима, стоять! — орет Крылов. Омоновцы начинают озираться. Несколько демонстрантов бросаются на оцепление с оружием.

Отец Владимир, в полном облачении, с большим позолоченным крестом в правой руке, стоит перед Мамедовым, прикованным к сооружению, напоминающему крест. Мясника трудно узнать — он смертельно бледен, кожа на лице висит лохмотьями, но глаза горят лютым огнем.

Царю Небесный, Утешителю, Душе истины… — начинает о. Владимир.