Кащеева наука - Рудышина Юлия. Страница 4

— Я знаю, куда тебе уходить! — Жена его, кикимора, из-за печки вылезла. Она была строга да сварлива, что домовой ни сделает, ей все не по нраву — то кастрюли перевернет, то грязи нанесет на лаптях, а все ж любил ее муж, все спускал. И вот стоит Глашка наша, зыркает на меня, руки в боки, юбка колоколом, волосы зеленые торчком. — Слыхивала я про то, что на севере, в глухом лесу одном, таких, как ты, Аленка, волшбе да чародейству учат. Всех берут, в ком силы есть — а светлая иль темная, без разницы, так грят.

Я только скривилась — слыхала и я как-то от одного заезжего купца про то, что в Зачарованном лесу волшебников да ведьм учат, вот только сказывал он еще о том, что злотых немало нужно заплатить за то, чтобы приняли тебя. Да и привечают там боярских отпрысков — мол, в них только кровь чародеев великих и осталась нонче. А такие, как я, деревенские, зачастую несолоно хлебавши возвращаются.

— Куда мне, безродной…

— А туда! — перебила меня Глашка, суховатой ручонкой пыль с лавки смахнув. — У меня там сестры на болоте обретаются, они нам и помогут, коли сами не справимся. Все расскажут да подскажут. Хватит сидеть сиднем, ты вона как для людей стараешься, врачуешь, травы собираешь, а благодарность их какова? Насмешки да страх? Плюнь ты на это все, Аленка, да собирайся в дорогу. Купцы скоро будут ехать обозом, на дорогу нам злотых хватит — из отцовского запаса возьмем.

А домовик мой согласно кивал да бороду свою поглаживал, греясь на утреннем солнышке, что лилось янтарем с синих небес.

— Не дури, Аленка, — мурчал, будто кошак, Кузьма, — бросай ты эту избу, все едино счастья в ней не будет… Бросай да айда искать счастье в большом мире.

Я лишь вздохнула тяжело, залезла на печку да от всех забот и тревог отгородилась цветастой занавеской. Но слова домовика с кикиморой из головы не выходили, и хоть устала я страшно, а долго еще ворочалась с боку на бок, не могла заснуть, все грезила науками чародейскими.

Глава 2

Недолго я противилась уговорам Кузьмы с Глашкой — и после того, как соседка бросилась с кулаками, мол, из-за меня, ведьмы проклятой, ее корова без молока осталась, да еще и подворье едва не сгорело, поняла, что все же прав домовик с женкой — уходить мне надобно. Куда угодно — в школу ль эту волшебную или просто в чащу, чтоб жить на отшибе ото всех, но нести ответ за чужие беды-злосчастия боле не хотелось. Своих хватает — сидят вон у печи, скалятся, глазенками сверкают, словно камушками гранатовыми…

У соседки-то муж еще того лета злыдней за спиной приволок, я ей про то сказывала, а что не поверила она — не моя забота.

Моя — отвадить от пути моего мерзкие сгустки теней, пока они не стали такими же прожорливыми, как соседкины. Откуда взялись, с чем в избу принесла — неведомо. Глянула я в темный угол — словно ветошь нестираная, словно полусгнившее тряпье там лежит да пылью покрывается. Кто несведущ в чарах, кто не может за грань явьего мира глянуть, тот нипочем не догадался бы, что это вредные пакостливые духи, кои во многих хатах живут. Подумал бы, что помстилось.

А чтобы избавиться от злыдня, всего-то и нужно, что котомку вторую приготовить, чтоб обмануть горе-злосчастие — заберется оно в узелок, а ты, уходя, его у порога и бросишь. Главное, чтоб в доме не жил опосля никто — обозленные духи опасны, изголодаются они в своей котомке-то, и как развяжет кто ее, поглядеть, что там прежние хозяева забыли, — тут и прыгнут нечистые за спину, всю жизнь с шеи не слезут, будут грызть, окаянные, изводить бормотанием своим, кровь выпьют до капли, бледная немочь останется заместо человека.

Я как уйду, дом в одночасье сгинет, вместе со всеми его злыднями да проклятиями — кому изба ведьмовская нужна? Кто осмелится порог переступить? Слава за мной нехорошая…

Не одна я такая, много ведьмарок по лесам прячутся, только вот не легче от того. Не хочется прожить всю жизнь возле заболоченных озер, в местах столь погибельных, что никто не решится беспокоить… Не хочется состариться раньше времени, не сумев с силой управиться.

Но ежели с наукой этой чародейской в Зачарованном лесу не сложится, то придется искать себе землянку, посреди леса дикого невесть кем вырытую как раз для такой горемыки, как я.

Часто ведающие от людей уходили, не первая я буду. Боятся чаровниц да ведьмаков, травниц да ведуний, силы их непонятной боятся, чар их, кои бесовскими да чернобожьими кличут.

И одно дело, коль точно о себе знахарка аль ведунья могла сказать — светлая я, зла не чиню, навьими тропами не хожу, за грань не гляжу, а другое — такие, как я, на изломе миров и времен ходящие, скользящие по грани тонкой, что, как лед по весне, треснуть может, и тогда бездна черная спеленает, поглотит навеки… Ведь неясно, где я нахожусь и как уравновесить тьму и свет в душе моей.

Однажды прикоснулась я к тому мороку — на миг единый, но навеки запомнила, как страшно было, как холодно. Казалось мне тогда, будто и кости вымерзли, и кровь заледенела, сердце каменным стало, не билось.

К счастью, мать тогда меня вытянула, отогрела, спасла. Только вот вскорости она исчезла, а я сиротой осталась. И думалось мне иногда — лучше бы она меня с собой забрала.

Ведь что я могу сказать о себе?

Что не знаю, какая сила во мне живет?

Что в любой миг тьма плеснется из меня в мир Яви?

Или Навь проклятая уведет могильной тропой?

…Ларь мой легкий был — пара рубах и понев, поясок и шубейка заячья, платки, шкатулка с украшениями, от матушки доставшаяся, травы да ягоды сушеные — вот и весь мой скарб. Было б зимой дело — на салазках бы увезла. А вот в серпень жаркий пришлось ждать да подгадывать, чтоб с купцами через степь отправиться. Ехать до границы с северным княжеством всего-то пару дней, а там уж леса начинаются, еще седмица пути — и таежные, глухие места будут.

Вот там аккурат школа волшебная и расположилась — так Глашка, кикимора, сказывала. Она тоже пожитки свои собрала да и заявила мне, что с мужем они в пустой избе не останутся — мол, все одно выгонят их, ежели новый хозяин придет. А не придет, убоявшись ведьминского проклятия и злыдней, так и того тоскливей — что за радость в брошенных ходить, паутину вязать да пыль трусить?

На все мои уговоры, что впереди неизвестность одна, что могут они по селению новых хозяев поискать — изб-то немало ставится, — таков ответ звучал: «Пропадешь без нас все одно, Бесталанная!»

Да и Кузьма грозно глазами вращал да обещался всю деревню взбаламутить да шутками злыми извести, коль не соглашусь по-хорошему.

Вот так и вышло, что на сундучке моем примостились лохматый домовой да растрепа-кикимора в старой шушке да платочке, подвязанном под подбородком так, что концы его ушками медвежьими торчали над ушами. Хорошо хоть, согласились от глаз людских спрятаться, а то и вовсе потеха была бы людям — едет ведьма прочь, свиту свою нечистую с собой везет… Золота моего аккурат на дорогу к северным лесам хватило — что делать после, ежели не примут меня в обучение, я и думать боялась.

Разве что в землянке среди чащи жить, за буреломом, на елани дикой, с лешаками да лесавками дружбу водить. Представила такую картину, едва не расхохоталась — гиблый ельник шумит-скрипит посреди болот, ягоды во мху алеют, трава выше пояса… и я со своим сундучком. И духами домовыми, осоловевшими от того, как жить тепереча придется. И леший, в свитке, надетой навыворот, глядит сурово из-под кустистых бровей своих — ты, мол, девка, чего притащилась в мои владения?..

Отчего-то мысли эти меня развеселили, и я не без ехидства на лежащую в траве котомку поглядела, ту, в которой злыдни сидели, вот уж не повезет тому, кто на хату мою польстится.

Как обоз в путь собирался, всем селом вышли люди на меня поглядеть — кто злобно хмурился, кто с облегчением зыркал, мол, скатертью дорожка, а кто и не скрывал радости.

Вот как дочка Старостина — стоит возле дубов-хранителей, в коре которых белеют вколоченные челюсти кабаньи да рога турьи, косу толстую на грудь перекинула, зубы скалит, а в глазах бесенята. Поглядывает она на своего Збышека, а тот голову опустил, в стороне, в тени, встал и старается не смотреть в мою сторону.