Мультяшка (СИ) - Романова Наталия. Страница 62

— Будут журналисты, — сухо отметила Целестина, когда увидела на пороге Данилу, документы которого придирчиво проверяла охрана, сверяясь со списком допущенных на траурную церемонию. — Как это будет выглядеть? — зыркнула, явно не одобряя действия Максима.

— Я не намерен считаться с тем, кто и что подумает, когда речь идёт о моей жене, — отрезал Максим. — Если ей легче от присутствия этого человека — он будет здесь и останется столько, сколько потребуется.

— Начнутся лишние разговоры.

— Они уже начались, и их будет ещё много, скорей всего больше, чем Мира готова выдержать, — Максим пошёл в сторону двери и встретил Данилу крепким рукопожатием, а потом отвёл его в комнату к Мире.

Та вскинула глаза с лисьим разрезом, во взгляде прочиталось что-то похожее на признательность, при этом она всё так же молчала. Данила сделал пару шагов к Мире, потом ещё пару, Мира стояла по стойке смирно, смотря то на Данилу, то на Максима, пока, наконец, не шагнула к Даниле и не обняла его, сначала робко, потом сильнее и сильнее. Максиму захотелось оторвать Миру насильно, вырвать из объятий постороннего мужчины, но его ждали дела, которые невозможно отложить или перенести, которыми никто больше не может заняться.

Поздним вечером посторонние покинули поместье, остались лишь самые близкие. Родители Максима — мама постоянно находилась рядом с Мирой, угадывая малейшие нужды последней. Дэн, он мало говорил и ничем не мог помочь, но его присутствие, даже в таких обстоятельствах, внушало оптимизм. Данила, его разместили, как и всех остальных, в «большом доме».

Подтянулись юристы, нотариус, пришло время обнародовать завещание Сильвестра Прохоровича.

Ничего неожиданного для присутствующих не озвучили. Удивился только явившийся собственной персоной Мельгелов, в сопровождении двух охранников и престарелой матери — грузной, тяжело переставляющей ноги, больше похожие на колоды, с заплывшими щиколотками. Такими же отёчными были руки, лицо, глаза — настолько узкие щёлочки, что невольно возникал вопрос, как она видит, и видит ли что-нибудь.

Ангелина держалась за руку сына и оглядывала щёлочками присутствующих. Мельгелов — тоже полный, невысокий, начавший некрасиво лысеть, с толстыми пальцами, напоминающими немецкие колбаски, короткими руками и ногами, выступающим животом, прикрытым брендовым пиджаком, и в неуместных, не подходящих моменту и остальному внешнему виду, демократичных джинсах, словно собирался в последний момент. Его не должны были пропустить, тем более — зачитывать последнюю волю усопшего при посторонних людях, но Максиму Аркадьевичу никто не посмел возразить. Если уж Мельгелов явился, лучшего способа донести до него, насколько он просчитался, нарочно не придумаешь.

Большая часть капитала и активов доставалась Максиму Аркадьевичу, оставляя родную внучку практически ни с чем. Мире, как насмешка, отходил домик в горах, где и убили Сильвестра, и какие-то семейные драгоценности, вряд ли представляющие историческую ценность, скорее финансовую и память о давно умершей бабушке, которую Мирослава не видела никогда в жизни, и даже слышала о ней едва ли несколько раз.

Целестина получала щедрое пожизненное содержание и дом в родном городе, если она не захочет жить в поместье. Ещё были перечислены некоторые работники, давно служившие Сильвестру, а так же — парочка дальних родственников, о которых мало кто помнил.

Мельгелов не упоминался, как и его мать. Вышколенные юристы после оглашения завещания и соблюдения всех формальностей, покинули кабинет так же гуськом, как и вошли, при этом немного кланяясь Максиму Аркадьевичу, неожиданно ставшему хозяином не только «большого дома», но и всего остального движимого и недвижимого имущества. Ни единого замешательства не читалось на лицах, даже у тех, кто услышал новость впервые. Годы работы на старика приучили не выражать своих эмоций и мнений.

— Мирослава, — проговорил Мельгелов и двинулся к Мире, та сжалась, Максим тут же оказался рядом, закрывая собой жену.

Не было никакого шанса, что Мельгелов причинит зло Мире, попытается устранить её физически, ударит в бессильной злобе, которая читалась на его лице, как в открытой книге жирным шрифтом. Не в доме, кишевшем охраной, под камерами, ещё и с нулевым результатом — Мира больше не наследница состояния Сильвестра, а значит, Мельгелов проиграл. Состояние Сильвестра ушло из рук, просочилось сквозь пальцы, не оставив даже привкуса минутного триумфа.

— Мирослава, солнышко, — проигнорировал Максима Мельгелов. — Тебя обманул этот человек, — ткнул жирным пальцем в сторону Максима. — Как и твоего дедушку. Мы можем опротестовать завещание, мы поможем тебе, правда, мама? — обратился к Ангелине, смотрящей на Мирославу и Максима, как на кусок грязи под ногтями.

— Безусловно, — раздался хриплый, низкий голос. — Мы защитим тебя от мошенников.

— Мирослава не нуждается в защите, — проговорил Максим. — В вашей защите. Лучше подумайте о своей, на данный момент это актуальней.

— На что ты намекаешь? — встрепенулся Мельгелов.

— Я не намекаю, — Максим сделал шаг вперёд. — Я говорю прямо, я уничтожу тебя.

— Если?.. — толстые губы Мельгелова растянулись в слащавой до тошноты улыбке. — Обычно за этим следует «если».

— Без «если», — коротко проговорил Максим, смотря в глаза, больше похожие на глаза королевской кобры. Ничего не выражающие, непроницаемые, неподвижные.

— Такой же самоуверенный, как и вся семейка, и такой же ничтожный. Её отец, — показал глазами на Максима, как прожигая насквозь. За его спиной сидела Мира, Максим чувствовал её дыхание, — был таким же, как и его брат. Самоуверенные, ничтожные болваны, они думали, что уничтожат меня, не удалось.

— Мне удастся.

Вот, кто уничтожил семью Мирославы, там, в далёком прошлом, на пустынной горной дороге, в этом не было сомнений, оставался только один вопрос для Максима — почему этот человек не ответил за свои поступки, и какого чёрта он ещё жив? Как Сильвестр допустил это? О чём он думал? Не знал? Сомнительно…

Срок давности существует только в юриспруденции, но не тогда, когда речь шла о его жене, о Мультяшке. За некоторые вещи надо призывать к ответу, забыв про христианскую мораль.

— Скажи, Ангелина, — раздался сухой, скрипучий голос Целестины. — Твой сын знает, что это ты убила его жену и новорожденного сына?

— Это был не его сын.

— Сергей считал по-другому, раз женился на ней.

— Мой сын не станет воспитывать ублюдков.

— Впоследствии у них могли быть свои дети, не думала об этом?

— Хыырм, — пробасила Ангелина. — В нашем роду не было плебеев до того, как Тоня вышла за Сильвестра, и не будет больше никогда.

— Плебеев? — Максим смотрел, как закатилась смехом Целестина. Поистине, жуткое зрелище, притягательное в своей отталкивающей красоте. — Самое жалкое, что я слышала от тебя за все годы. Твой дед был батраком Симбирскогого уезда, отец начинал как председатель колхоза, ты ещё помнишь об этом? Тебе прекрасно известно, что дело вовсе не в этом. Нет ни в тебе, ни в твоём сыне, ни капли «голубой крови».

— Мама?

Мельгелов выглядел ошарашенным, растерянным, он стоял посредине небольшого кабинета, руки висели, как корявые лозы винограда, глаза бегали от Целестины к матери и обратно.

— Значит, не знает, — подвела итог Целестина и усмехнулась, глядя на Мельгелова.

— У тебя нет сына, — прошипела Ангелина.

— У меня был сын, — выплюнула в ответ Целестина.

— Сын? У тебя поворачивается язык называть сыном того, кого ты всучила моей сестре на воспитание, родив от её же мужа? Второй тоже был от тебя, змея…

— Толик — родной сын Тони и Сильвестра, — не дрогнувшим голосом проговорила женщина. — Ты не только приговорила Тоню своими россказнями, зная её слабое здоровье, ты сделала из родного сына убийцу, гонимая собственной одержимостью, — она зыркнула на Ангелину. — С самого первого дня, как ты увидела Сильвестра, ты хотела его, а он не видел тебя, не замечал, не думал о тебе до самой смерти, вспоминая, лишь чтобы сплюнуть. Одержимая!