Между верой и любовью - Гимараенс Бернардо Жоаким да Силва. Страница 12

Словно раб, однажды сбежавший из неволи и больше всего на свете боящийся вновь оказаться во власти мучителей, страшился Эугенио гнева родителей, так как знал, что рано или поздно им станет известно, что он провел ту ночь отнюдь не у кузена, а на празднике мутирао у тети Умбелины и Маргариты.

Если и можно было надеяться, что Умбелина и все ее гости утаят произошедший там неприятный инцидент от его отца, то ждать подобной деликатности от Лусиано отнюдь не приходилось — чтобы насолить Эугенио он непременно поспешил бы поведать о ссоре на празднике лично сеньору Антунесу.

Через пару дней сам сеньор Антунес приехал в город забирать сына.

Даже палач, в день казни появившийся перед преступником с топором в руках, не произвел бы столь ужасающего впечатления на свою жертву, как сеньор Антунес напугал сына своим прибытием.

Он отвез его домой, даже не показав, что знает о произошедшем на мутирао. Эугенио было перестал нервничать, но гроза должна была разразиться по прибытию домой.

— А теперь, Эугенио, присядь-ка, и мы немного поговорим — сказал сеньор Антунес, усаживая сына перед собой. — Я думаю, пора уже и готовиться к отъезду в семинарию… Или ты еще не устал от приключений?

Тон, которым отец произнес эти слова, уколол Эугенио.

— О каких приключениях идет речь, отец? — ответил он скромно. — Разве не ты разрешил мне погостить в городе пару дней, если я захочу?

— А я не разрешал тебе, случайно, идти на какой-то там мутирао?

— Я? На мутирао? Кто сказал такое?

— Посмотрите на него! Кто мне сказал? Ты что, станешь это отрицать?

Юноша понял, что отцу все известно, опустил голову и приготовился к самому худшему.

— Да как же так, Эугенио! — продолжал отец. — Ты готовишься стать священником! Обмануть отца, чтобы отправиться ко всякому сброду и пить там в окружении неизвестно кого! Вот уж чего я не ожидал! Что уж говорить о сеньоре Умбелине и ее дочке, только и знающих, что совращать чужих сыновей, устраивая пирушки! Лучше бы она молилась и обучала этому девочку! Она у меня посмотрит! Этого я на своей земле не потерплю! Пусть отправляются восвояси и зарабатывают на жизнь, как смогут! А ты, видите ли, вырос! Изображаешь из себя святого, а сам выхваляешься перед девчонкой, ввязываясь чуть ли не в потасовку! Ты о нас подумал? Каково нам с твоей матерью?! Хорошего же священника мы тут готовим!

— Но отец… — пробормотал Эугенио. — Я не ввязывался в драку… Там просто был очень наглый гость…

— Закрой рот! Это твоя вина! Зачем ты вообще туда пошел? Чего ты ждал, якшаясь с таким людом? Ты там встречал порядочного человека? Сомневаюсь!

Эугенио, утопая в своем стыде, готов был провалиться сквозь землю. Слезы выступили у него на глазах, а сдерживаемые рыдания просто душили его. Юноша понял, что отец и так знает о произошедшем, и нет никакого смысла обманывать, а его единственный шанс — открыться ему, как открылся он матери.

Собравшись с силами, он начал было:

— Но отец, я…

Эугенио не смог продолжить. Подступившие слезы хлынули из глаз, и он разразился рыданиями. Слов его было почти не разобрать.

— Но что?

— Но… я не…

Новый порыв слез охватил его.

— Я не, я не…

— Да что такое? Говори, и покончим с этим.

— Я не… хочу…

Тут рыдания вконец овладели юношей и роковые слова застряли в горле.

— Да что такое! Заканчивай! — в нетерпении воскликнул отец. — Чего ты не хочешь? Говори уже… Значит, ты считаешь себя взрослым, ходишь и щеголяешь собой, а рыдать перед отцом, как маленький, не стесняешься! Говори же, чего ты там не хочешь?

— Быть священником, отец.

Эугенио быстро проговорил эти слова, словно боялся обжечься ими.

— Да уж, ах вот как! Отлично, просто прекрасно, мой любезный сын! — сеньор Антунес разразился сардоническим смехом. — И почему же ты не хочешь быть священником? Должно быть потому, что решил жениться на Маргарите, не так ли?

— Отец… — лишь вздохнул юноша, все еще надеясь на понимание.

— Ты еще так глуп, мой бедный мальчик. Ты еще не знаешь жизни, а эта девчонка все бередит тебе сердце.

— Отец, это не она…

— Не перебивай. Я уверен, что если бы не она, подобный вздор не приходил бы тебе в голову. И ты считаешь, что я поддержу тебя в том, чтобы ты сошел с праведного пути и бросил обучение, на которое мы не жалели денег, ради любви несчастной простолюдинки?

— Отец, это не так, здесь нет ее вины…

— Вставай, иди. И не надо больше пытаться меня обманывать, я хорошо тебя знаю, да и ее тоже… Хватит об этом. Я скажу тебе, когда пора будет возвращаться в семинарию. Зря я попросил отправить тебя домой на каникулы, твои учителя ведь меня предупреждали. Хватит с тебя каникул. Уходи и не возвращайся, пока я сам тебя не позову. Послезавтра ты уедешь.

Бедный, несчастный Эугенио! Слова отца разбили вдребезги его сердце. Уехать, оставить Маргариту и не вернуться назад еще шесть или семь лет, а может и никогда, кто знает? Одна лишь мысль эта для его сердца была равносильна смерти.

Уже послезавтра! Эти слова прозвучали, словно звук рога, возвестившего о конце света; настоящее, прошлое и будущее, да и весь мир — все исчезло для него, и душа его словно провалилась в бескрайнюю пропасть вечной тьмы.

Но не только известие об отъезде затмевало его взор и бередило душу, заставляя покрываться ледяным потом. Закрывая глаза, он видел бледную, плачущую Маргариту, убитую горем от безысходности и необходимости расставания.

А сеньор Антунес, закончив свою гневную тираду, развернулся спиной и зашагал прочь.

Оцепенение, длившееся некоторое время, отпустило юношу. Он надеялся найти утешение в объятиях матери, ища у нее защиту от отцовского гнева и утешение своего горя.

Но мать хоть и покрыла его любящими поцелуями и была намного мягче отца, оставалась тверда в своем решении — сын не смеет ослушиваться отца. Та ужасная сцена со змеей, обвившейся вокруг Маргариты, глубоко засела в ее памяти, и сеньора Антунес была абсолютно уверена, что то был демон, который через Маргариту пришел искусить ее сына, и что только аскетичная монастырская жизнь может спасти его от погибели души.

Ласковые объятия и теплые слова матери лишь на недолгий миг облегчили сердце Эугенио, но не смогли развеять страшную тьму, сгустившуюся в его душе.

Так утренний бриз может рассеять легкий туман над холмом, но он не в силах погасить пламя вулкана.

Глава четырнадцатая

Лишь к рассвету ему стало немного лучше, он поднялся с кровати и подошел к окну.

Утреннее зарево разливалось во всем своем блеске. Солнечный свет, едва показавшийся за вершинами гор, мягко струился по кромкам деревьев, ласкал траву и золотом разливался по горизонту. Где-то вдали стволы старых деревьев, помилованные дровосеком, тонули в этом зареве, напоминая древние бронзовые колонны, оставшиеся стоять на месте давно разрушенного храма.

Прозрачный пар поднимался от земли и окрашивался светом зари во все цвета радуги, взмывая вверх над долиной и исчезая на верхушках деревьев, словно лепестки роз, разбрасываемые невинной девой.

Ветви кустарника, усыпанные цветами, мерно покачивались на ветру, с каждым движением ветвей с цветов осыпались лепестки, подобно каплям дождя падая на землю и изливая свой аромат. Стайки птиц в веселом щебете пересекали синюю даль и скрывались в облаках. Все живое вокруг дома радовалось наступлению нового дня, просыпалось от первого поцелую солнца, едва появившегося на небосклоне. В деревьях разливались трелями птицы, будто исполняя оду великолепной гармонии светлого утра.

Легкий ветерок с поля доносил пьянящие ароматы цветов апельсина, маракуйи и жасмина, а также бесчисленного множества диких цветов.