Между верой и любовью - Гимараенс Бернардо Жоаким да Силва. Страница 13
И вот в это блаженное время, когда вся природа радовалась пробуждению ото сна, и сама земля будто бы улыбалась небесам, щедро разливающим на нее солнечный свет, Эугенио был хмур и невесел. Он не сводил глаз с живописной долины, где между холмами прятался домик Умбелины. Вершины холмов скрывали от него сам дом, но он так хорошо представлял его себе, словно видел воочию. Долгое время сидел он так, утопая в печали. Рано в душе его проснулись глубокие чувства, как остро ощущал он болезненную тоску, как страдал от всепоглощающей страсти!
Выйдя из оцепенения, Эугенио направился к матери.
— Мама, нельзя ли мне хотя бы сегодня отправиться в гости к тете Умбелине и попрощаться с ней и с Маргаритой? Лишь Господь знает, увижу ли я их снова!
— Не говори так, сынок, Господь позволит тебе еще много раз повидаться с ними.
— Не знаю, мама, ведь…
— И что мы можем сделать? Нам нужно собирать тебя в дорогу, завтра ты уезжаешь, это не обсуждается. Я извинюсь за тебя перед ними…
— Но мама! Времени хватит! Я не задержусь и часа, я управлюсь и за полчаса, если ты пожелаешь. Мне ведь надо уехать на шесть или семь лет, или даже больше… А может, и навсегда, и никогда больше я не смогу попрощаться с ними.
— Хочешь, я скажу тебе правду, сынок?.. С того самого дня я очень на них рассержена. Я не хочу, чтобы ты появлялся там. Если бы ты знал, какой страх я пережила, когда узнала, что ты проводишь время среди всякого сброда и ввязываешься в неприятности!
— Но мама, то была не моя вина…
— Да, но если бы у моей подруги была бы хоть капля совести, она не позволила бы тебе остаться там и на минуту.
— Я ведь обманул ее, мама… Она думала, что меня отпустил отец…
— Я бы в это не поверила, да и она вовсе не глупа. Сразу же было понятно, что ты убежал, она поверила тебе, потому что ей так хотелось. Они с моей крестницей только и думают о том, как тебя приворожить!
Эугенио понял, что нет смысла больше спорить с матерью.
Он уже смирился со своей судьбой. У него оставался лишь один шанс попрощаться с Маргаритой — сделать это под покровом ночи, наступления которой он ждал с нетерпением.
Лунный свет незаметно залил сонную долину, освещая сгустившуюся мглу, и в этой ночной мгле дом Умбелины, стоявший под сенью раскидистых деревьев, был похож на птенца, укрытого от ночи под крылом матери. Словно два гиганта высились могучие деревья, отбрасывая пугающие тени. Ночной ветер шелестел листвой, и редкие крики ночных птиц эхом разлетались вокруг.
Слившись с ночными тенями, Эугенио и сам подобно тени быстро пересекал луг. Казалось, что он и не касается земли ногами. Быстро оказавшись на месте, он припал к окну дома.
В ночной тишине можно было услышать сдавленный шепот, робкие поцелуи, вздохи и плач, но все это было легко принять лишь за шелест листвы.
— Прощай, Маргарита!.. Прощай!
— Как, уже? Подожди немного, хоть чуть-чуть!
— Я хотел бы… Но если меня хватится отец… Я должен уйти до рассвета… Еще один поцелуй, Маргарита!
— Ты ведь всегда будешь мне желать добра, помнишь, ты обещал!
— Всегда! Обещаю, клянусь! И священником я не стану! А теперь прощай!
— Прощай, Эугенио…
— Не плачь так, ты разбиваешь мне сердце. Вытри слезы, я хочу запомнить тебя счастливой!
— Дай мне поплакать, Эугенио. А что мне еще делать?.. Я буду лишь молиться, пока ты не вернешься.
— Вернусь Маргарита, я вернусь, я буду умолять мать, просить ее, чтобы она отправила за мной поскорее, и однажды, Маргарита, я вырасту, я стану мужчиной, и мы будем жить вместе, и ничто на свете не сможет нас разлучить.
— Но… но до тех пор я умру от тоски!
— Нет, Маргарита, нет… Я изо всех сил буду стараться покинуть семинарию и вернуться как можно скорее… Ну не плачь же… Я же тебя просил!
— Ладно… Видишь, я уже и не плачу… Но ты… не задерживайся там надолго, слышишь? Возвращайся скорее, Эугенио.
— Будь спокойна, любимая, я вернусь. Прощай… Еще один поцелуй…
Весь этот разговор был прошептан дрожащими, сдавленными от слез голосами, и никто не мог представить себе что за глубокая тоска и тяжкие терзания скрывались за этим нежным воркованием, которое больше походило на шелест травы в безлюдном поле.
И вот Эугенио, ранее легко преодолевший долину, медленно брел по ней обратно, словно стараясь слиться с безмолвной тишиной ночи. Лишь изредка он останавливался, оборачивался назад и, положив руки на грудь, еле сдерживая рыдания, тихо повторял: «Маргарита!.. Маргарита…»
Глава пятнадцатая
Семинарист этот, который до отъезда на каникулы домой хоть и был тихим и скромным, но все же общительным юношей, с каждым днем все более и более превращался в отшельника.
Во время прогулок он следовал за товарищами, но мыслями явно был не с ними. Глаза его либо смотрели на горизонт, либо были опущены долу, и он как будто не замечал происходящее вокруг. Мрачный и одинокий, он казался чужаком среди веселых и жизнерадостных учеников, словно ночная птица, отбившаяся от стаи и застигнутая врасплох светом дня.
Во время занятий он не отрывался от книг, но было заметно, что он вовсе не сосредоточен на чтении.
Новые ученики смотрели на него как на диковинное явление, явно заинтригованные его загадочностью. И почему он два раза в неделю посещает кабинет ректора?
Отправив Эугенио обратно в семинарию, его отец сеньор Антунес написал падре письмо, где подробно рассказал о произошедшем во время каникул и просил относиться к сыну как можно строже, чтобы подавить в нем эти «страстишки», как он назвал чувство сына, и наставить его на праведный путь.
Письмо сеньора Антунеса не стало новостью для ректора. Он отлично помнил, как, наверное, и мой читатель, стихи Эугенио, посвященные Маргарите, найденные в его ящике. Он будто предвидел падение своего ученика, вот почему всеми силами противился его поездке домой.
Со своей же стороны святые отцы очень хотели привлечь Эугенио к церковной жизни, ведь юноша был образцом образованности, разумности и послушания, из него несомненно получился бы блестящий священник.
С нетерпением ждали они его возвращения в семинарию. Даже увидев его глубочайшую тоску и тотчас догадавшись о ее причине, они не сильно обеспокоились, надеясь, что строгость и аскетичность жизни в семинарии быстро затушат страсть в сердце юноши, и она угаснет, словно лампада, лишенная масла.
Всю дорогу в семинарию Эугенио, полный печали и нетерпения вернуться обратно домой, готовился к неповиновению суровым законам и, каким бы тяжелым ни было наказание, последующее за этим, собирался вести себя так, чтобы у святых отцов не было другого выбора, кроме как отчислить его и отправить домой.
Полный решимости действовать именно таким образом вернулся он в Конгоньяс, но лишь переступил порог семинарии, как силы оставили его, сердце наполнилось набожностью и смирением, и все мысли о непослушании спрятались глубоко в душе подобно мелким пичужкам, трусливо прячущимся при виде ястреба на небосводе. Робкий по натуре Эугенио не мог найти в себе сил ослушаться старших и поступить по велению своего сердца.
Присущая ему с самого детства религиозность внушала ему глубокое почтение к обители святых отцов и ослушание было для него тяжелейшим из грехов. Ему оставалось лишь безмолвно покориться судьбе и тем самым обречь себя на длительные душевные страдания. Его израненная душа была покорна и перед Господом, и перед людьми. Но, несмотря на все старания, он по-прежнему не мог стереть из своей памяти светлый образ Маргариты, и со временем воспоминания становились все более и более осязаемы. Так лавр после удара топора еще сильнее источает сок, находящийся глубоко в стволе дерева.