Кольца анаконды - Гаррисон Гарри. Страница 63

– Еще красномундирники. Сам Господь их послал. Давайте найдем этих ублюдков и прикончим их.

Мигер ни капельки не кривил душой. В Ирландии он был фением – революционером, боровшимся за освобождение Ирландии. С англичанами он воевал непрерывно с тех самых пор, когда у него начали пробиваться усы. Всю жизнь в бегах, всю жизнь опасаясь шпиков. В конце концов его поймали, потому что цена за его голову так подскочила, что искушение для жителей его обнищавшей страны стало просто непреодолимым. Как только он угодил за решетку, обвинения начали взваливать на него одно за другим в таком множестве, что судья без малейших зазрений совести вынес самый суровый приговор, какой только мог. В году 1842 от Рождества Христова, в начале правления королевы Виктории, его присудили к повешению. Но этим дело не кончалось. Не дав петле удушить жертву, его должны были снять с виселицы и четвертовать, пока он еще жив. Однако более снисходительный кассационный суд возмутился этим средневековым приговором и приговорил Мигера к пожизненной каторге на Тасмании. Почти двадцать лет трудился он в кандалах в том далеком краю, пока не ухитрился сбежать в Америку. Нетрудно понять, что войну с англичанами он приветствовал от всей души.

– Поднимайте парней, сержант, – приказал он. – Пока что эта полоска леса свободна от англичан. Поглядим, не удастся ли нам присоединиться к остальным частям дивизии до наступления сумерек…

Внезапно в дальнем конце цепи затрещали выстрелы, послышались крики, еще стрельба, и дозорная застава выбежала из-за деревьев.

– Сэр, красномундирники, опупенная толпа!

– За стену, мальчики мои! Укрывайтесь за камнями и покажите им, как умеют сражаться ирландцы!

Враги уже выходили из-за деревьев, один за другим, все больше и больше. Рядовой О’Мэхони прицелился и выпустил пулю из новехонькой спенсеровской винтовки прямо в ближайшего.

– Вот так! – радостно выкрикнул капитан Мигер, стреляя снова и снова. – Подходите, английские ублюдки, подходите, чтобы встретиться с Творцом!

Услышавший эти крики с явным ирландским акцентом английский офицер недобро усмехнулся. До сих пор военное счастье улыбалось лейтенанту Саксби Ательстану. Назначение командиром нерегулярной канадской кавалерийской части, которую он ненавидел лютой ненавистью, оказалось даром Господним. Его рапорт о подлой и жестокой ночной вылазке американцев пошел по команде до самого верха, к самому главнокомандующему герцогу Кембриджскому. Лейтенанта вызвали в штаб, чтобы выпытать подробности вторжения, и он с радостью изложил их. Его отвага в бою с превосходящими силами противника была отмечена, и сам генерал приказал произвести Ательстана в капитаны.

С повышением пришло и назначение в новый полк, на смену офицеру, свалившемуся в горячке. Пятьдесят шестой Вест-Эссекский полк, только что прибывший с Бермуд для усиления наступающей армии. Несмотря на прозвище Помпадуры, они оказались крепкими, закаленными воинами, и вести их в бой – сплошное удовольствие.

Сложив ладони рупором у рта, он прокричал в ответ:

– Да, никак, я слышу голос фения? Тебе надо было оставаться на старушке родине, Пэдди, [16] а не отправляться искать погибели в Новом Свете.

Темные фигурки скользили вперед, плотность огня увеличилась.

Бой шел неравный, на каждого ирландца приходилось по три врага, но зато у них были винтовки, сила духа и ненависть. Каждый унес с собой в могилу свет хотя бы одного англичанина. Ни один ирландец не пытался бежать, ни один не сдался. Оставшись в конце концов без боеприпасов, они сражались штыками. Когда же английский капитан пробился через ряды сражающихся солдат, чтобы напасть на него со шпагой, Мигер захохотал от удовольствия. С ловкостью бывалого бойца сделал выпад левой ногой вперед, метя ниже шпаги нападающего, и одним ударом вонзил штык изумленному англичанину прямо в сердце.

Как только офицер упал, Мигер выдернул штык и обернулся к атакующим. И заглянул прямо в дуло мушкета, изрыгнувшего огонь ему в лицо. Пламя закоптило и обуглило кожу, пуля врезалась в череп, швырнув потерявшего сознание, ослепшего от собственной крови Мигера на землю. В тот же миг английский солдат прикладом раскроил череп П. Дж. О’Мэхони, убившего его сержанта.

Когда кавалеристы в серых мундирах наконец примчались по дороге, стреляя на скаку, в живых осталась лишь горстка ирландцев. Уцелевшие англичане поспешили скрыться в лесу.

Вернувшееся сознание принесло неистовую боль в ушибленной голове, и капитан Мигер застонал. Стер кровь, застлавшую взор. Огляделся. Окинул взглядом поле сечи, мертвых ирландских солдат. В живых остались считанные одиночки. Раненых среди них не было, ибо раненых враг добивал на месте. Со слезами на глазах взирал капитан на картину гибели.

– Вы сражались как мужчины и умерли как мужчины, – молвил он. – День этот не будет забыт.

При обычных обстоятельствах Линкольн писал свое обращение к Конгрессу, затем вручал одному из секретарей, тот доставлял обращение в Капитолий, где письмоводитель зачитывал его во всеуслышание. Президент хотел было поступить так же, но понял, что на сей раз нужен особый подход. На сей раз нужно, чтобы конгрессмены постигли глубину его переживаний, чтобы прониклись ответным чувством. Еще ни разу за краткий срок пребывания на посту президента Линкольн не чувствовал, что отдельная речь может иметь такое грандиозное значение. Понимал, что Милл раскрыл им глаза, указал путь к светлому будущему. Президент Дэвис целиком и полностью поддерживает его, и они составили свои планы совместно. И вот речь готова.

– Сьюард сказал свое слово, – проронил президент, неторопливо просматривая листок за листком. – Даже Уэллс и Стэнтон читали речь. Я рассмотрел их мнения и внес поправки там, где таковые понадобились. Теперь работа закончена. – Положив свернутую речь в цилиндр, нахлобучил его на голову и встал. – Пойдемте, Николай, прогуляйтесь со мной до Конгресса.

– Сэр, не разумнее ли взять экипаж? Не так утомительно, а gravitas [17] ситуации, несомненно, требует более официального появления.

– Мне всегда не по себе, когда кто-нибудь употребляет эти иностранные слова, будто чурается старого доброго английского, на котором говорят простые дровосеки. Ну, чего там требует от меня этот гравитас?

– Я хотел сказать, господин президент, что вы самый значимый человек в Вашингтоне, и ваше поведение должно отражать этот факт.

– Я возьму экипаж, Николай, – вздохнул Линкольн, – но в первую голову потому, что подустал. На мою долю перепадает маловато отдыха.

И маловато пищи, подумал секретарь. Донимаемый запорами президент потребляет больше слабительного, чем пропитания. Порой берет на обед одно-единственное яйцо, и то просто гоняет кругами по тарелке. Николай вышел первым, чтобы привести экипаж.

Их сопровождал взвод кавалеристов, так что прибытие в Конгресс оказалось довольно впечатляющим. Двери здания обуглились и закоптились в тех местах, где британцы пытались поджечь их перед отступлением. Линкольн прошел среди конгрессменов, перекинулся несколькими словами со старыми друзьями, даже остановился поболтать с заклятыми врагами. Стены следует отремонтировать; надо получить твердую и решительную поддержку Конгресса. И народа.

Разложив конспект перед собой, Линкольн заговорил тонким, неровным голосом. Но мало-помалу голос его окреп, зазвучал ниже, в своей цельности обретая убедительность.

– Как я вам уже говорил, ныне американцы сражаются и умирают, отстаивая свободу нашей страны. Иноземная держава вторглась в наши суверенные пределы, и мы должны ставить перед собой только одну цель: силами войск отбросить захватчиков прочь. Ради этого две воюющие стороны согласились на перемирие в войне между штатами. Теперь же я прошу вашей помощи. Мы должны узаконить перемирие и даже более того – отыскать способ положить конец ужасной внутренней войне, еще недавно раздиравшей страну надвое. Ради этого мы должны взглянуть на такой аспект нашей истории, как существование рабства, послуживший поводом к войне. И усилению, распространению и углублению конфликта способствовало то, что мятежники не останавливались перед расколом Союза даже ценой войны, хотя правительство требовало всего-навсего ограничить территориальные пределы его распространения. А ведь обе стороны читали одну и ту же Библию и молились одному и тому же Богу, и каждый призывал Его помочь в борьбе с другим. Быть может, кажется странным, что человек может просить Господа, дабы Он помог добыть хлеб насущный в поте лица другого человека. Но не будем судить, да не судимы будем.