Вурди - Колосов Владимир Валерьевич. Страница 60

— Вот мы тебя, — пробормотала старуха и сердито покосилась на Ай-ю. — Вишь, уставилась, не твое это дело — гляделки пялить. Ты мне мышей лови.

Ай-я с сомнением посмотрела на ковшик. Поднесла к носу, торопливо втянула в себя едва приметный дымок. Нет, не пахнет. И от чана не пахнет — чепуха все это. Однако спорить со старухой не стала — раз пришла, так терпи до конца; не вина старой карги, что для вурди такое колдовство все одно что мертвому припарки. «Зато и без последыша оно. С такого-то колдовства жажды не прибудет», — подумала Ай-я, ступая как можно осторожнее: не пожадничала старуха, до краев черпнула, к чему добро на пол проливать?

Подойдя к лавке, она встала на колени, оглянулась на колдовавшую над чаном Гергамору.

— Правей бери, — проворчала, не глядя на нее, старуха.

Правей так правей.

Ай-я опустила ковш. Поправила сбившееся на бок платье. Только теперь она почувствовала, как жарко натоплена изба, стянула с плеч теплый шерстяной платок. Бросила на лавку. Кончиками пальцев пододвинула ковш к норе. Покачнулась — от жара и духоты немного кружилась голова. «Хоть бы дверь в сенцы приоткрыть», — подумала Ай-я, поглядывая перед собой: а ну как проскочит, гоняй потом по всей избе. Однако мышь (если она была в норе) вылезать не спешила. «Может, и впрямь лучше было б… самой?» — мелькнуло в голове Ай-и, но она тут же отбросила эту мысль. Сила вурди не беспредельна. Вылечить кого — да. Пропажу найти. Вроде как чего проще — про мужа-то у леса вызнать? Но ведь раз на раз не приходится. А расплата одна. Ох, крепко она помнила свой первый страх, когда нежные материнские руки гладили то, что прятало от детских глазенок одеяло, — руку не руку, лапу не лапу — страшное, чужое… Но и родное. Плоть от плоти ее. Ай-и. Да, Вот глупая. Потом ведь переступала. Верила: чего проще, знай держи кроликов под боком — никакая жажда не страшна. Ан нет. Мудра была мать. Не зря дочку страхами потчевала. Тут только начни — затянет, как в омут. И глазом не успеешь моргнуть. Раз, другой, третий, может, кроликом и отделаешься. А уж на четвертый без человечьей — не обойтись.

Сколько у нее по глупости было таких-то разов? Куда вернее, коли страх не за себя. А когда это-то да ради него? «Нет, — решительно подумала Ай-я, — ради него ж и нельзя».

— Самое время. Словить. Мой-то из чана уже не погонит. А твой-то в ковшике уж остыл. Думаешь не о том, вот и промешкала. Гляди, этак мы твоего у леса не выпросим, — услышала она скрипучий голос старухи, — чувствуешь, дух пошел?

Теперь Ай-я чувствовала. Вонь в избе стояла преотвратная. По полу стелился серый дым. Глаза слезились. В горле пересохло. Не жажда, но все же. Похоже. Ай-я встревоженно прислушивалась к своему телу. Не хватало еще, чтобы глупое колдовство разбудило в ней то, что дремало столько лет. Мало того, что не продохнуть, так еще и внутри… Будто режет. Под ложечкой подсасывает, но так, что знаешь — проглоти хоть кусочек, и тут же скрутит, спеленает, бросит на пол; хорошо еще, просто вывернет наизнанку да оставит после себя лишь слабость да боль. Похоже. Но не то. Слишком по-человечески. И боль во всем теле не туманит голову; напротив — все видится ясно, думается легко, и душа как перышко: дунь — и взовьется аж под притолоку, дунь еще — прильнет к окну, высматривая милые сердцу черты, дунь в третий раз — и не будет ей уже никаких преград…

— Что ж ты ее!.. Ах! — услышала Ай-я сердитый возглас старухи. Стрельнула глазами вкруг себя: ишь наглая — сидит под самым носом! Совсем крошечная, белая, черное пятнышко на спине.

Ай-я улыбнулась, на мгновение ощутив себя маленькой девочкой: хотелось смеяться, визжать (вовсе не от страха, а от какого-то неизбывного детского счастья, какого она и не ведала с той самой ночи, когда)… Почему-то плакать…

— Вот дурочка! Куда ж ты вылезла, а? — Ай-я потянулась к зверьку рукой. Не схватить — лишь погладить, приласкать; мышка торопливо обнюхала ее пальцы, встав на задние лапки, пощекотала усами ладонь.

— Хватай же! Сама ведь в руки идет, — проворчала где-то за спиной старуха.

Ай-я нахмурилась.

Но ослушаться не посмела — не у себя дома. Ловко поймала зверька. Резко встала, приметив, как непослушно тело, как невесомы мысли, как мягка и слезлива душа. Мягкий комок отчаянно царапался в ладони. Переборов искушение выпустить его на волю, Ай-я подошла к печи, протянула добычу Гергаморе:

— Вот.

Старуха зыркнула на нее, ткнула высохшим пальцем в чан:

— Сама поймала — сама и кидай. Твоего, чай, выпрашиваем — не моего. — И, заметив нерешительность Ай-и, проворчала: — Что, жаль? Троих нарожала, а все как дите малое? Оно, конечно, хорошо, когда добром… Только ты-то как думала? Лес — он жертвы любит. Да и не впервой тебе, — усмехнулась старуха, — жалей, да только жалеючи и кидай. И дыши глубже. Вот увидишь, она тебя позовет.

«Кто позовет?» — недоуменно подумала Ай-я. Ядовитые испарения теснили грудь. Каждый вдох давался с трудом. Будто уж и не воздух был в избе, а горячий кисель. Куда уж там глубже… Кидай… Легко сказать. Не женщина — маленькая девочка вытянула руку с несчастным зверьком над котлом. Горячий пар тут же обжег кожу. Ай-я попыталась разжать пальцы и не смогла. Не слушались. В мгновение ока стали чужими и яростно вцепились в маленькое пушистое тельце, которое будто почувствовало их поддержку и внезапно перестало царапаться и кусаться. Ай-я и сама удивлялась себе: будто подменили ее. Вот уж и впрямь колдовство. С чего бы это так за зверье несмышленое цепляться, а?

Гергамора тем временем подбросила еще какой-то травы («борец», — краем глаза приметила Ай-я), и пар над чаном заклубился еще гуще. Жар стал и вовсе нестерпимым — Ай-я отдернула руку. Виновато (и впрямь маленькая девочка) посмотрела на старуху. Та осклабилась беззубым ртом:

— Труднехонько, да?

Ай-я кивнула. От острых запахов свербило в носу. Она едва удерживалась, чтобы не чихнуть. По щекам сами собой катились слезы.

— Вишь, еще и виноватиться вздумала, — усмехнулась старуха, — а ты не виноваться почем зря. Не ты это — варево мое. Так ведь и к лучшему. Не ее — себя кидать будешь. Только и время терять не след. Нам бы до свету успеть. Нынче день прибывает — тут ухо востро надо держать. Коли что не так — не только день, а и вся жизнь в поворот войти может. Да и к детям успеть бы надо. А то ведь какой дурак маску нацепит, погоститься придет, детей, чего доброго, напугает… Так что ты уж, милая, кидай, — совсем ласково окончила Гергамора и легонько подтолкнула Ай-ю под локоть.

На этот раз Ай-я даже не почувствовала жара. Только слабое покалывание кожи.

Совсем как тогда, когда ненароком коснулась высохших ног старухи. Пальцы разжались легче легкого — мышка упала в кипящее варево, Ай-я проводила маленькое пушистое тельце взглядом и…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В брюхе урчало.

Он остановился, жадно принюхался.

Пахло теплом, пищей и совершенно особым запахом, от которого шерсть на загривке встала дыбом, тело напружинилось, лапы намертво вросли в рыхлый снег.

Пахло человеком.

Ночь подходила к концу.

Еще темнее темного был лес, еще выглядывала сквозь еловые лапы круглобокая луна. Еще переполняла морозный воздух сонная дурь. Но он чувствовал приближение утра. Хотя бы потому, что совсем иначе гулял в глухих перелесках ветер, иначе поскрипывал под лапами снег. Иначе шумел подо льдом пробивающий себе дорогу родник.

Даже урчание в брюхе и то казалось ему иным. Приближающееся утро усиливало голод, торопило, напоминало, что которая уже по счету ночь не приносит желанной добычи, который уже по счету день придется без толку кружить по лесу — одиноким, отбившимся от стаи, чужим.

Да и была ли у него когда-нибудь своя стая?

Он не помнил.

Он слишком многого не помнил из своего волчьего прошлого, он не знал, откуда пришел, куда идет, и лишь одно чувство наполняло его жизнь пряной остротой и смыслом — и то до первого куска мяса, до первой крови, до первой тяжести в животе…