Вурди - Колосов Владимир Валерьевич. Страница 61

Он пригляделся.

Сквозь хаотичное кружение белых мух смутно виднелись темные избы — десяток, не больше — не жавшиеся друг к дружке, как в других подобных селениях, а, напротив, разбросанные как попало по редколесью, будто выросшие из земли; зоркие глаза внимательно осмотрели их одну за другой. Избы новенькие, еще пахнущие лесом и смолой, — даже запах человека не мог перебить их молодого древесного духа; не только, впрочем, человека — изрядно попахивало и собаками, однако, странное дело, ни одна еще не дала себя знать ни рычанием, ни лаем; волк же, по его разумению, подошел уже достаточно близко, чтоб к появлению нежданного гостя отнеслись столь безразлично.

Он настороженно оглядел темные стволы берез, избы (нет, на засаду не похоже) и трусцой засеменил к ближайшему дому.

Уже подойдя к самому крыльцу, он почувствовал, как снова встает дыбом на холке шерсть. Подался на задние лапы, попятился было назад, не в силах бороться с внезапно охватившим его страхом. Безмолвно оскалил пасть. Сейчас он бы предпочел крики охотников, визг женщин и детей, остервенелый лай собак. Но только не эту разлитую по всей округе тишину. Однако ничего страшного не происходило, и постепенно волк осмелел. Снова подобрался к самому входу. Об нюхал обледенелые доски. Обнюхал пахнущие человеческими пальцами сосновые перила. Лизнул запорошенное свежим снежком желтое пятно. Скорее всего пролитую собачью похлебку — вмерзшая в лед, она показалась волку необыкновенно вкусной. Он жадно лизнул еще раз. И еще. И еще, чувствуя сладкую истому во всем теле. В животе стало тепло. Но от этого лишь сильнее давала себя знать его пустота. Волк осторожно поставил переднюю лапу на ступень и вздрогнул всем телом — дверь избы неожиданно распахнулась, на крыльцо вышла женщина с глиняной плошкой в руках. Он не выдержал — зарычал; она же вовсе не удивилась, увидев незваного гостя, и даже не испугалась нисколько; она будто его ждала и вот теперь с радостью протягивала угощение; губы ее шевелились, выговаривая непонятные слова, улыбались; и руки, державшие плошку, были пухлые, белые; женщина даже не потрудилась накинуть на себя теплую одежду — на ней было мешковатое платье из грубого некрашеного полотна, берестяные тапочки на босу ногу, и лишь накинутый на плечи шерстяной платок кое-как защищал от мороза, мороз же был нешуточный — даже волк ощущал, как зябнут от продолжительного стояния на одном месте кончики лап. Он переводил взгляд с миски на женщину, готовый в любое мгновение отпрянуть; впрочем, готов он был и к другому — одним прыжком добраться до этого сладко пахнущего, казалось, столь доступного куска человеческого мяса и… Женщина тоже почувствовала это. Торопливо нагнулась, поставила миску перед собой, отступила к самой двери. Она по-прежнему не боялась его, но и прежней радости в ее взгляде не было. Скорее удивление (значит, так? да?); губы ее снова зашевелились, посиневшие от холода, дрожащие; не только губы — она вся дрожала от холода, даже звуки, слетавшие с ее губ, странно вибрировали в морозном воздухе.

— Вот, — и рука ее указала на стоявшую меж ними плошку, — там вкусней.

Волк не понимал слов, но и без всяких слов знал: да, в плошке что-то вкусное. Он нерешительно поднялся на пару ступеней вверх и остановился в полушаге от угощения. Принюхался. Вскинул голову. Глаза женщины и волка встретились, и оба поспешили отвести взгляд. Теперь их разделяло не более четырех ступеней. И плошка. Которая защищала человека куда надежней, чем луки и стрелы, ножи, красные языки подвластного человеку огня и оскаленные морды специально натасканных на волчье племя собак. И оба знали это. И оба, каждый по-своему, стыдились этого. Ибо сила знала свою слабость. А слабость — силу.

Ибо в плошке дымилась и застывала на морозе густая человеческая кровь.

Мышка-норушка…

Была и нет…

Вот увидишь, она позовет…

Ай-я тряхнула головой, прогоняя внезапно заволокшую сознание дрему. Какое-то смутное воспоминание на мгновение всколыхнуло душу, но тут же растаяло в отравленном ядовитыми испарениями воздухе. Женщина опасливо отпрянула от чана, взглянула на старуху. Гергамора стояла возле окна, как будто совсем позабыв о гостье; она что-то тихонько бормотала себе под нос (заговор ли, заклинание?), и даже чуткий слух Ай-и улавливал лишь бессмысленный шелест звуков. «Мышка-норушка… Вот тебя и позвала…» — подумала Ай-я, чувствуя сначала легкое разочарование, потом досаду, потом злость на обманувшую ее старую каргу. Все колдовство старухи казалось ей сплошным обманом. Женщина в последний раз взглянула на чан и решительно направилась к лавке — забрать брошенный шерстяной платок. Тихий голос старухи остановил ее на полпути:

— Не спеши.

Ай-я вздрогнула, остановилась. Хотела было сказать, что с нее достаточно и она пойдет домой, однако Гергамора и тут опередила. Все так же пристально глядя в окно, пробормотала невесть кому:

— Светает уже. Жди теперь гостей. — И добавила, обращаясь уже к Ай-е: — А ты не торопись, деточка. Плутать — оно, конечно, долго можно. Тут ох какой терпеж нужен. Ну да я травки кой-никакой подброшу, глядишь, повеселей дело пойдет.

«Не нужно травки. Только время терять. Возьму лыжи — весь лес обшарю, а своего найду», — подумала Ай-я.

— Сядь-ка лучше посиди, — сказала, не оборачиваясь, старуха, — в ногах правды нет. Врала бы меньше. Глядишь, уже и нашли. Чую, не пускает его что-то. А то и вовсе будто нельзя ему сейчас домой. Вот и носит его невесть где. Лес — он свое дело знает. Береженого бережет. А захочет с дороги сбить — тут уж, не серчай, даже твоего собьет. Тропку какую в буреломе закрутит. Ведмедя не ко времени из берлоги выманит. А то и встречу какую пошлет. Не выпустит, коли время пришло. А не пришло, так не в нем — в доме твоем искать надо. А то и в тебе. Ты вот окна тряпками поукрывала, чужого глаза боишься. Неспроста. Вот я и думаю, отчего б? Богатству какому у тебя не с чего взяться. Мое баловство тебе ни к чему — раз избу подпалили, вроде как хватит. Помнится, сама сказывала (не мне — людям), ребеночка твоего лес прибрал. Уж не вернулся ли? — спросила Гергамора, не отрывая взгляда от окна. Спросила тихо, будто боялась, что ее голос может спугнуть правду, как одно неосторожное движение охотника спугивает лесную тварь. И может быть, поэтому дождалась столь же тихого ответа:

— Да.

Запах крови пьянил.

Не сходя с места, волк потянулся к угощению. Тощие бока его подрагивали, пасть приоткрылась, обнажив безукоризненно белые клыки. Шедший из волчьей пасти пар медленно, будто нехотя, таял в морозном воздухе. И без того острая морда зверя, казалось, вытянулась еще больше. Волк в последний раз покосился на стоявшую у двери женщину. Что-то прорычал на своем зверином языке. Мол, не вздумай со мной шутить, ты здесь одна и я один, поняла, женщина?

Наклонился над плошкой.

Лизнул уже почти замерзшую вязкую жидкость. Клыки тут же окрасились кровью, но ни женщина, ни волк не видели этого. Волк лишь вздрогнул всем телом, ощутив, как болезненно сжался пустой желудок. Женщина будто и не радовалась тому, что пришедший из леса зверь принял ее угощение. Она уже не улыбалась, напротив, брезгливо хмурилась; заиндевевшие пальцы нервно теребили платье на груди, губы были плотно сжаты, на побелевших от мороза щеках выступил странный румянец.

На мгновение волк оторвался от плошки и вновь зарычал. Он тоже почувствовал перемену в настроении женщины, счел нужным повторить предупреждение. Но и только. Острое чувство голода притупило другие чувства, желудок властно требовал пищи. Волк снова наклонился над плошкой и принялся жадно лакать, торопясь покончить с угощением прежде, чем мороз окончательно превратит его в мерзлый кусок льда. Он не видел, как женщина вдруг шагнула вперед, как покачнулась и замерла, будто раздумывая о чем-то, как пальцы ее вдруг сжались в кулак. Как побелевшая от холода нога в берестяном тапке ловко поддела краешек плошки и… Плошка с грохотом покатилась по обледенелым ступеням вниз. Волк же тряхнул заляпанной кровью мордой, испуганно рванулся в сторону, ударившись о деревянные перила. Бессильно лязгнул окровавленными клыками. Подался назад. Лапы скользнули по обледенелым ступеням, тело напряглось. Падая, волк на мгновение повернулся к обидчице, и женщина успела разглядеть невероятно большие и красные глаза зверя. Не глаза, а всего-навсего один глаз, безразличный, бесформенный, оплывающий вниз странными коричневатыми сгустками. Волк еще раз отчаянно тряхнул мордой — во все стороны брызнули коричневатые капли, — а потом неловко плюхнулся набок и покатился вниз.