Кола - Поляков Борис. Страница 79

Шешелов понял, кивнул.

– А с соседями? Это ведь только слухи.

– Так и писать. Слухи, дескать, такие есть. Замалчивать это грех. Быстрее воинскую силу послать могут.

– Тут хорошо бы успеть до ухода людей на Мурман, – добавил Герасимов.

Дверь открылась. Дарья принесла свечи.

– Ждет учитель-то, батюшко Иван Алексеич.

– Ого! – сказал благочинный и встал. – Не заметили, как стемнело. Пойдем мы. Не стоит исправнику пищу давать для жалоб. У него и так забот теперь прибавится:, только знай гляди, слушай да доноси.

Шешелов не удерживал их. Пошутил горько:

– Вот я скоро сам начну на него доносы строчить. Враз испугается.

– Ну-ну, – поощрительно засмеялся Герасимов.

– Все будто обговорили мы? – спросил благочинный.

– Все.

— Ну, храни вас господь!

Было еще светло. На площади собирались поморы. Шумели, топтали снег. Похоже как инвалидные. Наверное, городничий там. Сулль постоял, посмотрел. Во рту неприятно было от затхлого воздуха арестантской. Достал табак, трубку, закурил, затянулся. Что ж, камень пущен с горы, и обратного пути нет. Коляне с ружьями собираются. А кто за это рассудит его с одноземцами? Он уехал сюда не таясь, чтобы они знали: мир с соседями – это серьезно, грабежа будут ждать. Если не совесть, пусть страх удержит: коляне многих положат мертвыми. Но как, кому доказать, что не Сулль при этом теряет доброе имя? Он сюда не ради колян приехал. И своим он не проповедник, не святой угодник. Он промышленник. Его призвание – делать товар, деньги. Но деньги должны быть честными. И, как мог, он старался внушить: грабить пойдут не Тор, не Сулль. Грабить пойдут норвеги! А это не только у русских из памяти не стереть. В морях разойдется дурная слава.

Сулль засунул руки в карманы, покуривая, медленно пошел прочь. С городничим он говорить не будет. О чем еще? Все сказано. Обратного пути нет. С ружьями вон хлопочут. Готовятся к встрече. И это не шутки. За Андрея разве замолвить? Но это не Суллю, Никите просить надо Герасимова.

К Лоушкиным пришел усталый. Не хотелось ехать домой, не хотелось оставаться в Коле. Прошедшее казалось лишенным смысла. Два года в Коле, и много добыто. Есть товар. Будут самые честные деньги. Но всегда в конце не везет. И теперь вот сунулся в эту кашу...

Сулль что-то ел за обедом, выпил со всеми водки одну и вторую рюмку. За столом говорили о пустяках. Будто не знали, куда Сулль едет. Он не прислушивался. На вопросы, однако, отвечал по привычке вежливо, с уважением.

После обеда Нюшка внесла самовар, подала к блинам семгу, грибы соленые – разную снедь, коровье масло. Анна Васильевна спросила его:

– Сулль Иваныч, а что ты нам не расскажешь, как тебя городничий встретил? В Коле говорят – нелюдимый он, чванный будто?

«Нет, – думал Сулль, – городничий ничего барин. Очень даже неплохой. Понимает все сразу».

– Нет, – улыбнулся Анне Васильевне. – Хорошо встретил.

– Подарок Суллю Иванычу хотел сделать, – сказал Афанасий.

– На-ко ты!

– А Сулль Иваныч не взял. Спасибо, говорит.

– Почему такой гордый?

Пистолеты были чудесные. Городничий, конечно, дорожил ими. Щедрый подарок. Но не мог Сулль его принять.

– Опасный подарок.

– Он сам вас водил к Андрею нашему? – спросила Нюшка.

Похоже, она нарочно произнесла – «нашему», Будто хотела сказать: так в доме все думают. Сулль поднял на нее глаза, и она, наверно, сама почувствовала, как краска к лицу прихлынула. Но взгляда не отвела.

– Так, – сказал Сулль ей. – Сам водил.

– И ты видел его, нашего парня? – Анна Васильевна тоже сказала – «нашего».

«Хочет исправить оплошность Нюшину?» И перевел взгляд к ней, стараясь понять.

– Так, видел.

– И как он, сердешный, там?

Сулль слышал, как Андрей заколотил кулаками в дверь, закричал глухо оттуда: «Все хорошо будет, Сулль Иваныч! Все хорошо!» (Сулль еще замедлил шаг, не вернуться ли, не ответить ли: да, да, мол, будет! Но Сулль не мог вернуться.)

Сказал Анне Васильевне равнодушно:

– Ничего. Маленько худой стал.

– А мои, – Анна Васильевна на застолье кивнула, – никто не верит, что он повинен. И я сумлеваюсь.

– Я тоже не верь. Я видел. Он не есть вор.

Смольков пласт семги завернул в блин, усмехнулся:

– Чего же он уходил в тот вечер? Всяко не в слободку.

– Тебе-то как можно? – укорил его Афанасий. – Постыдился бы наговаривать!

– А мне-то что стыдиться? – Смольков сидел прямо, ел блин с семгой, запивал чаем. – Приютили добрые люди – благодарить надо. А сичас слава пошла по Коле: ссыльный украл, что жил у Лоушкиных. Выходит, за ваше добро да мы же вас и осрамили.

Он назидательно говорит, Смольков. А глаза его уползают от Сулля. И жрет он противно. Отвратительно жрет. Глотает все не жуя, как акула. Сулль сидел бы сейчас на промысле и ловил акул. А может, и не сидел бы. Хорошо, что тогда услышал.

Никита рассудительно согласился:

– Так-то оно так.

Сулль с интересом смотрел на Смолькова. Отъелся за это время, гладкий стал. Откуда такая сытость? В становище он таким не был. В становище он льнул к Андрею. Даже Сулль Андрея не рассмотрел. А увидел бы – не увел бы всех с лова. Про голод и про грабеж ничего не знал бы. Потом сожалел бы, верно. Но зато в стороне бы остался.

– И что же ему будет, Сулль Иваныч?

В арестантской грязно, сыро, темно. Андрей исхудалый, в замызганной рубахе, не знающий, как с ним поступят завтра. А завтра может быть еще хуже.

– Не знаю. Каторга, может.

– Сулль Иваныч, вы сказали – обходительный городничий? – Нюшка что-то недоговаривала. Но Сулль начинал понимать ее. Андрей просил: «Ради бога, Иваныч, не надо!»

– Так, обходительный.

Нюшка помедлила:

– А если пойти к нему, попросить за Андрея?

Ну, вот. С этой все на своем месте, все ясно. И напрасно она краснеет. Сулль не вправе ее судить. Красивая девушка. Хорошая будет мать. С Андреем были бы пара – смотреть любо. И дети хорошие от нее будут. Красивые, крепкие дети. Только из этого ничего не выйдет, Нюша. На пути столько встанет – жизни не хватит перешагнуть. Не только твои родные – Кола поднимется. Несчастными себя и его сделаешь. И любовь проклянешь. А тебе не губить себя надо. Пока молодая – в достатке, в согласии поживи, в холе. Пусть тебя любят. Взрослее станешь – поймешь...

Ответил Нюшке уклончиво:

– Сулль тут не может совет дать.

– Чудно с этой кражей, – вздохнула Анна Васильевна. – Сроду не было таких в Коле. Соберусь-ко я да схожу к городничему. Пусть покажет мне парня. Не могу поверить, что он взял.

– Кто же тогда? – хохотнул Смольков.

– А зачем? – продолжала Анна Васильевна. – Куда бы он дел жемчуг? В Коле никто не купит. В Архангельск ему не ехать.

– Может, зазнобе своей в подарок!

Афанасий озлился на него, сказал с неприязнью:

– Сам ты зазноба.

Понимающая улыбка с лица Смолькова сползла, он беспокойно ерзал на скамье, а на Сулля будто нашло прозренье. Вот такие все сожрут. И себе подобными не побрезгуют. Пожалуй, Сулль кинет крючок с наживкой. Если Смольков акула – пусть крутится на цепи и грызет ее, зверея от боли и злобы. Его ждет кротилка. Ну, а нет если – они квиты за становище.

И негромко сказал:

– Могли жемчуг брать трое.

Наверное, он неожиданно сказал это. За столом тихо стало. И все на него посмотрели.

– Кто же? – спросила Анна Васильевна.

– Андрей мог, да. Но еще Афанасий мог, Смольков тоже, – спокойно пояснил Сулль. И увидел: Афанасий перестал есть. Спросил, едва проглотив:

– Зачем жемчуг Смолькову?

Нюшка вспыхнула лицом:

– При чем тут Смольков? Али про тебя не сказали?

Афанасий повернулся оторопело к ней:

– Сдурела?! Мы же братались. Он бы в арестантской сейчас, а я блины с семгой? Ну, дура!

– Сам дурак ты, – повелась Нюшка.

– Перестаньте! – сказала Анна Васильевна.— А правда, зачем Афанасию или Смолькову?