Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик. Страница 29

Виновато он достал свой мобильный телефон и нажал 1, чтобы вызвать ее. Она была вне зоны покрытия или выключила телефон в ожидании концерта, поэтому он быстро оставил спокойное сообщение, не требующее ответа, в котором написал, что увидится с ней завтра днем и позвонит из поезда. Он выключил мобильник и сунул его в карман пиджака, а затем не торопясь сделал добрый глоток отличного горького пива.

Когда он снова поднял глаза, с соседнего стола ему улыбалась женщина.

— Дело сделано? — поинтересовалась она.

— А что, это так выглядит? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Очень даже. Я выпью еще. Вы что пьете?

— Я…

К своему удивлению, он увидел, что от пинты почти ничего не осталось, и еще больше удивился сам себе, позволив ей купить ему второй стаканчик виски. Она купила ему двойной виски и села напротив него за его столик.

— Очень мило с Вашей стороны, — сказал он.

— Вовсе нет. Вы, наверное, не заметили, но в этом баре, как в бассейне с акулами, собрались самцы-хищники.

— Не заметил. Ну, я-то в безопасности.

Он выставил обручальное кольцо.

— Я тоже, — рассмеялась она, и продемонстрировала свое.

— Нет, нет, — продолжила она. — Не представляйтесь. Вижу, что Вы как раз собирались это сделать. Если мы узнаем имена друг друга, тут же начнем выискивать общих знакомых, думать о возможных связях, так что давайте просто не будем.

— Хорошо, — согласился он. — Так Вы здесь одна?

— Да. Два раза в год я убегаю из своей жизни под великолепным предлогом визита к дантисту. Я всегда приезжаю к ней сюда. Она хороший врач и не делает мне больно. И, поскольку это только два раза в год, я не сочла нужным что-либо менять, когда мы переехали. От дома теперь это достаточно далеко, так что я могу приехать на сутки и насладиться коротким отдыхом.

— Ваш муж никогда не хотел поехать с Вами?

— Я никогда и не предлагала. Но нет. Он слишком занят, а когда я уезжаю, он занят еще больше. Иногда я совпадаю с гастролями оперной труппы, но на сей раз спланировала я неважно, так что теперь мне предстоит спокойная ночь. А что у Вас?

— О да. Тоже тихая ночь.

— Я имела в виду, что Вас привело в Оксфорд?

— Виноват. Семейное расследование. Я приехал, чтобы встретиться с человеком, о котором я только что узнал, что он — мой биологический отец.

— Боже мой! Как прошла встреча?

— Очень странно.

— Вы еще будете встречаться?

— Скорее всего, нет. В любом случае, он очень болен и слаб. А я живу далеко, и живу совершенно по-другому.

— А чем Вы занимаетесь? Помните, это ваш шанс солгать и произвести на меня впечатление.

— Я не могу лгать, — признался он. — Не способен от рождения.

— И Вы никогда не лжете своей жене?

— Нет. — Он улыбнулся в свой бокал. — Не думаю, что у меня получилось бы очень убедительно.

Она тихонько рассмеялась, и он вдруг увидел, насколько она привлекательна. Она была изящной, почти восточного вида, с очень прямыми, темными волосами, которые всякий раз падали ей на лицо, когда она опускала глаза. Она сбросила замшевое пальто, под которым оказался аккуратный, неяркий костюм, как у женщины-адвоката по телевизору. Ее шелковая блузка была расстегнута на одну пуговичку ниже дозволенного, и она, похоже, этого не замечала, так что одна чашечка бюстгальтера то показывалась, то исчезала из поля зрения. На шее у нее была двойная нитка крупного жемчуга; муж не без успеха чем-то занимался. Гарфилд плохо определял возраст, он дал ей пятьдесят с небольшим, но решил, что она скорее бабушка, нежели мама.

— И Вы часто разговариваете с незнакомыми мужчинами в барах отелей? — поинтересовался он.

— Как я уже говорила, — сказала она, — только два раза в год. Вы будете что-нибудь есть? Анестезия у меня, наконец, отошла, и я готова съесть эту подставку под пиво. Может, поедим вместе?

— Да.

— Хорошо.

— Почему бы нет?

Не было ничего плохого в том, чтобы поесть в компании привлекательной женщины вместо того, чтобы заказывать еду в номер и оказаться в культурной пустыне, каковой он представлял себе телевизионную программу субботним вечером.

После случившегося он не мог бы сказать, как именно она очутилась в его комнате. Он хорошо помнил, как она нахально призналась, что, когда увидела его в баре, так и не успела вселиться в отель. Может быть, все произошло потому, что официанты обслуживали их с эдакой вкрадчивой, двусмысленной почтительностью, которую они никогда не проявляют по отношению к обедающим в одиночку? А может быть, это была жуткая непривлекательность сотрапезников, заставившая их почувствовать себя в сравнении с ними утонченными и очаровательными?

А может быть, все дело было в именах? Он достаточно часто слышал, что проститутки не позволяют клиентам целовать их. И всегда это представлялось, как нечто разочаровывающее и обезличивающее, приблизительно так: «Конечно, они никогда не позволяют целовать их». Как будто таким образом это как-то превращало секс, который они предлагали, в подделку. В тот вечер Гарфилду казалось, что, отказывая в поцелуях, проститутки умело играли на сексуальности отказа от обязательств. Именно потому, что они не целовали клиентов, клиенты обретали способность обезличивать их до такой степени, что могли уже просить о чем угодно. То, что они не обменялись именами, было сродни отказу от поцелуев; без обмена именами, пусть даже вскользь, пусть даже фальшивыми, не было даже притворства — дескать, их встреча была началом отношений. Пусть даже чисто дружеских.

Инстинктивно они заказали заурядную гостиничную еду — сытную, но безвредную: что-то с крабами, стейк с беарнским соусом и жареным картофелем, вместо десерта взяли больше вина. И они разговаривали. Разумно избегая географических или каких-либо иных конкретных деталей, она рассказала ему о своей жизни. Ее муж был урологом-консультантом, но местом жительства для нее и всей семьи была глубинка. У них было трое детей, все — в школе-интернате. Она учила горстку детей игре на гобое, как правило, в школах, иногда — у себя дома.

— Вы их любите? — спросил он. — Мужа и детей?

— Я готова умереть за них, — сказала она. — Это любовь? Даже не задумываясь. Если бы нужно было схлопотать пулю или проглотить яд, или войти в горящую комнату, или что угодно. Я бы сделала это, только бы они остались живы. Хотя я боюсь боли. Я бы, наверное, не выдержала пыток и предала бы их.

— Вы думали об этом.

— Снова и снова, — сказала она. — Но, — и улыбка пропала, — я замечаю, что одного из моих детей, одного из моих сыновей, я люблю не так сильно. По правде говоря, я вижу, что люблю его все меньше и меньше, по мере того, как он растет и становится все больше и больше сам по себе.

— Он подросток. Это пройдет.

— Все они подростки. Дело не в этом. Просто он превратился в человека, с которым я не стала бы знаться, если бы мы не были родственниками. Я по-прежнему готова умереть за него, но… мне он не нравится. А ты своей маме нравился? Конечно же, да. А вот я ненормальная мать.

— На самом деле я вовсе не уверен, — сказал он. — Когда мы были маленькими, она так часто болела, болезнь могла делать ее жутко пугающей, тогда мы или присматривали за ней или боялись ее. В этом уравнении оставалось не так уж много места для симпатий или любви. И теперь, когда я знаю, что она выходила замуж уже беременная мною, я думаю, что она сильно негодовала, когда я был еще младенцем. Если бы не я, она была бы свободна.

— Значит, в свое время она не была завидной невестой.

— Нет, но и середнячком она тоже не была… В итоге она очутилась зажатой между браком и детьми и… Она была такой неуправляемой. Когда я задумываюсь об этом, то не знаю, почему она осталась.

— А романы у нее были?

— Если и были, то она их удачно скрывала. Там, где жили родители, все про всех все знали.

— Она была счастлива?

— Она страдала биполярным расстройством, так что счастье — это не про нее. Частенько впадала в эйфорию, часто бывала в гипоманиакальном состоянии… В такие периоды оказаться рядом с ней могло показаться забавным, но боюсь, что устойчивого умиротворения она никогда не переживала. Особенно позже, когда мы все разъехались из дома.