Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик. Страница 38

Хедли пытался. Конечно же. Потому что он любил Оливера и готов был пройти по битому стеклу, только бы доставить ему удовольствие. Ему всегда нравились друзья Оливера, сначала просто потому, что Оливер нравился им, а затем и сами по себе. Многие из его лучших друзей стали теперь их общими друзьями. Но Анки победила его. Он старался, но даже когда он смеялся над ее шутками, ее смех слегка тускнел, и она отворачивалась, точно от дурного запаха.

Тогда он попытался возражать. Он сказал Оливеру, что она хамка, но это было все равно, что напомнить — дождь мокрый. Оливер просто пожал плечами и сказал — ну что я могу сделать, она приносит самую высокую прибыль, и так далее. Тогда он попытался заострить внимание на том, что у нее нет никаких границ, что она самым очевидным образом влюблена в Оливера и хочет его целиком для себя.

— Ну да, она не уверена в себе. А как может быть иначе, после того, через что ей пришлось пройти? — сказал Оливер. — Она знает, что я не свободен.

— Она что, так и сказала?

— Она же была здесь. Она видела тебя. Эй, ты что, малыш? Ты ревнуешь?

Тот факт, что тема была затронута, по крайней мере, означал, что Оливер понял — Хедли она не нравилась. Но тогда он просто перестал приводить ее домой и привлекать Хедли к участию в их встречах, превратившихся теперь, по сути, в настоящие свидания.

Первый и второй раунд в пользу Анки.

Оставаясь слишком часто в одиночестве, расстроенный и чувствующий, что он совершенно неправильно действовал в сложившейся ситуации, Хедли попытался отомстить. И начал изредка видеться с красивым, любящим пофлиртовать бывшим Оливера, который стал парить над ним, как пресловутый ястреб над цыпленком. Положение ухудшилось еще и потому, что бывший, почуяв поощрение, преисполнился энтузиазмом, и когда искушаемый оттолкнул его, пригрозил рассказать Оливеру, что они уже спали вместе — дабы помочь Хедли принять решение.

В конце редкого события — тихого домашнего вечера, только вдвоем — Хедли все-таки сломался. Это была их годовщина, Оливер был очень внимателен и преисполнен довольно сентиментальной ностальгии и, что было лучше всего, ему удалось ни разу за весь вечер не упомянуть Анки. Они не поддались располагающему к лени анафродизиаку^[31] — с комфортом завалиться перед телевизором — единодушно легли в постель рано и занимались такой любовью, которая начисто вышибла у Хедли из головы игривого бывшего Оливера. И тут зазвонили телефоны, сначала мобильный Оливера, закутанный где-то далеко в куртке, а затем домашний, всего в нескольких дюймах от постели.

Оба мужественно проигнорировали звонки, Оливер даже придавил аппарат подушкой, прежде чем вернуться к прерванному занятию, но потом щелкнул автоответчик в кабинете. Скоро туда, где они лежали, через открытые двери донеслись безошибочно узнаваемые звуки голоса Анки.

— Оливер? Олли! Я знаю, что ты там. Слушай, ты красавчик-трахарь, возьми трубку. Возьми прямо сейчас!

И так далее.

К сожалению, автоответчик был настроен, чтобы принимать длинные, запутанные сообщения от капризных художников, так что ограничения по времени не было. В конце концов, она повесила трубку, но не раньше, чем настроение в спальне опустилось до той точки, когда она вполне могла бы лежать там между ними.

Хедли терял самообладание так редко, что это было похоже на буйный припадок ярости, обрушившийся на него.

— Почему бы тебе не переспать с глупой коровой, просто чтобы она заткнулась?

— Только не начинай снова.

— Но ведь она же этого хочет! Ведь так?

— Нет. Она…

— Оливер, это сексуальное домогательство. И точка. Ты что, не видишь? Она встает между нами, а у меня самого не хватает сил, особенно когда ты ее там обхаживаешь.

— Она друг, Хед.

— Тебе не кажется, что это немного непрофессионально?

— Отвали.

Оливер никогда так с ним не разговаривал, даже когда злился. Они оба замолчали, вероятно, шокированные в равной степени. Затем телефон снова начал звонить.

— Что ж ты за мужик, если не можешь ей сказать, чтобы отвязалась, — сказал Хедли.

— Нет!

Оливер попытался дотянуться до телефона первым, но Хедли оттолкнул его в сторону так яростно, что тот ударился головой об изголовье кровати.

— Вот и прекрасно, — подумал он. — Так тебе и надо. Он отбросил подушку в сторону и схватил трубку.

— Слушай, ты, бездарная сука…

— Что?

— Рейчел?

— Петрок?

— Извини, я… Это Хедли, мама. Петрок мертв. Почему ты шепчешь?

— Она не должна меня слышать, — прошипела Рейчел. — Она там, под столом там и… Ох, твою мать. Хедли, ты все еще там?

— Да, — вздохнул Хедли.

— Камни. Сколько их должно быть, чтобы все было идеально?

— Какие камни, мама? Где Энтони? Ты приняла свои таблетки?

Так начался последний в жизни Рейчел сорокаминутный телефонный разговор.

К концу его Оливер накинул одеяло на плечи Хедли, сам надел халат и ушел смотреть телевизор. Швырнув кое-что из одежды в сумку, Хедли заглянул к нему.

— Извини, что я тебя головой приложил, — начал он.

Оливер ничего не ответил.

— Ей снова совсем плохо. Я лучше съезжу. Не понимаю. Может, вальпроат работает хуже лития, или у нее все началось снова, или…

Он понял, что Оливер не смотрит на него, и ушел.

Большую часть пути он кипел от злости, гнал как сумасшедший на обеих скоростных автомагистралях. Остановившись заправиться или выпить кофе, он включил свой мобильный в надежде, что Оливер оставил сообщение, но только для того, чтобы вознегодовать снова, когда увидел, что сообщения не было.

Когда он нашел Рейчел мертвой, все эти мысли рухнули, за исключением мимолетно тихого, детского голоса, сказавшего:

— Что ж, теперь ему придется быть со мной милым.

Оливер повел себя безупречно. Как только до него дошла эта новость, он купил безумно красивые цветы и отослал их Энтони, и цветы были от него, а не от галереи. Цветы от Менделя были далеко не такими особенными, но за последние годы она и не приносила им существенных денег, и у нее не было там персональной выставки с середины восьмидесятых. Оливер приехал на похороны и привез Хедли костюмы на выбор, а еще рубашку и черный галстук, купленный для этого случая. Он остался на одну, невероятно странную ночь и спал в старой койке Петрока под ним, а назавтра уехал рано утром, на прощанье с теплой искренностью наказав Хедли, что он должен оставаться столько, сколько нужно.

С тех пор он звонил каждый день и даже послал несколько открыток. Вместе они поддерживали иллюзорную непрерывность их нормальной совместной жизни, обмениваясь скучными битами информации о том, что делали и с кем говорили. Он любил Хедли и скучал по нему, говорил Оливер. Он не мог дождаться, пока тот вернется домой. Ой, а какую ткань брать на старый кухонный диван, в мягкую розовую полоску или с розовато-коричневым узором, или серовато-коричневую, на ощупь как замша? И если он пошлет Хедли пачку каталогов, может, Хедли выберет светильники для нового книжного шкафа? Ну а потом, как-то утром, убийственно спокойно, подобно сцене в фильме ужасов, где зрители вдруг видят, что убийца появляется в дверном проеме за спиной героини, Оливер обронил мы.

— Думаю, — сказал он, — сегодня вечером мы пойдем посмотрим еще один фильм с Гун Ли.

Хедли продолжал отвечать легко и непринужденно и вскоре повесил трубку, но когда Энтони начал спрашивать его, все ли у них в порядке, ему пришлось уйти из дома на некоторое время. Мы могло относиться к нескольким людям, но корейские фильмы Оливер смотрел только с Анки. И потом была эта маленькая сложность по поводу еще один, что подразумевало, что, пока Хедли отсутствовал, они ходили в кино не один раз.

Ему нужно было поговорить об этом с кем-то. Морвенна. Если бы. Даже в своей взрослой странности, она оставалась хорошим слушателем и встала бы на его сторону с надежностью магнитного стрелки компаса, указывающей на север.

Энтони совершенно бы его не понял. Если уж Хедли не мог постичь мотивы Анки, то как он мог ожидать этого от отца? Злоба не входила в его лексикон. К тому же, современная жизнь Лондона так долго и так далеко оставалась за пределами его сферы деятельности, что объяснять ему было бы похоже на попытку объяснить Уильяму Пенну что такое хаус-музыка.