Твои не родные. ДНК (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 49

– Что? Умываться не хочешь? Расчесываться? Или к Регине?

Она не хотела к Регине… и я не знал, что мне с этим делать. Совершенно не знал. Но решил попробовать по-другому.

– Ладно. А если я тебя умою или ты умоешься сама, а я тебя подержу над раковиной? А потом ты пойдёшь обедать со мной?

Надо купить какой-то табурет или подставку, чтоб она сама доставала. Слишком высоко подняты раковины. Я посмотрел в заплаканные глаза, ожидая ответа. Но его не последовало. Кажется, ни одно из моих предложений ее не устроило. А я не знаю, что еще можно предложить. Я вообще ничего не знаю. И этот ребенок вышибает меня из состояния равновесия. Я рядом с ней сам не свой.

– Тогда я пошел к себе, мне самому надо умыться и переодеться, а к тебе сейчас придет Регина, и вы сами разберетесь.

Я вышел из комнаты и, пройдя мимо ошарашенной Регины и двух тупых охранников (надо их, на хер, уволить, идиотов), пошел к себе.

Сбросил пропахший больницей пиджак на кресло и пошел в ванную. На лице словно осели все эти часы ожидания и волнений, а во рту привкус сигарет и нескончаемых чашек кофе. Сплошная горечь. Я плеснул в лицо холодной водой, протер глаза, а когда открыл их, вздрогнул от неожиданности – из зеркала на меня смотрела маленькая физиономия с огромными глазами. Пришла, чертовка. Надо же… все-таки пришла. Обернулся к ней, а она вытянула руки вверх. И я без слов понял, что это означает – подними меня, чтоб я умылась сама.

Это были самые странные ощущения и самые странные дни в моей жизни. Я словно узнавал себя заново. Знакомился с каким-то совершенно другим человеком. Точнее, она меня с ним знакомила. Маленькая девочка, которая не произнесла ни единого слова, а кажется, что мы с ней говорим двадцать четыре часа в сутки обо всем на свете. Никогда не считал, что с детьми может быть интересно. Они были для меня объектами из другой вселенной, с которыми надо стараться ладить, кормить вкусно и покупать игрушки, возить на прогулки в парки и смотреть, как они катаются на качелях. Но с Машей все было по-другому. Или она была не такая, или я понятия не имел, что значит на самом деле заботиться о ребенке. Когда мы вместе поехали к Ане в больницу, и она села рядом со мной, это было очень странное ощущение. Точнее, понимание, что вот сейчас этот ребенок всецело на мне и больше некому о ней заботиться. А еще какое-то невероятное осознание, что она мне доверилась. Мне. Человеку, который знать не хотел о ее существовании и, можно сказать, ее ненавидел, как результат измены ее матери.

В машине я смотрел на нее, пока она прилипла к окну и с любопытством разглядывала дорожки от дождя на стекле, а я ее. Красивая девочка, какая-то маленькая-взрослая. Это необъяснимо. Вроде понимаешь, что это ребенок, но в то же время важно видеть ее реакцию. Одобрение, например.

На высоких ступенях больницы она дала мне взять себя за руку. И я разнервничался, сжав ее теплую ладошку. Почему-то вспомнилось, как еще совсем недавно она сказала мне, что ненавидит, и даже замахивалась на меня ножом. Мы шли по больничному коридору, и девочка сжала мою руку сильнее, а я в ответ пожал ее пальчики. Черт, это все же адски трудно – не иметь возможности ничего сказать. Потом мы вошли в палату Ани, и я ожидал чего угодно – истерики, неадекватного поведения, слез. Но меня снова удивили. Девочка просто села на стул возле постели и долго смотрела на Аню. Потом сплела свои пальчики с ее пальцами и прижала ладонь матери к щеке. У меня засаднило в груди и начало жечь глаза. Я бы вышел в коридор, но это было бы странным поступком. Трусливым. Поэтому просто старался взять себя в руки, и этот паршивый стыд вернулся… ужасно сильно. Рядом с ней он появлялся все чаще. Накрыл с головой. Не знаю, сколько времени она сидела вот так, а я стоял у стены и просто смотрел на них. Мне до сумасшествия хотелось, чтоб Аня прямо сейчас открыла глаза, проснулась и увидела рядом с собой дочь, но чуда не произошло. Мне все еще говорили ожидать. Нужно время. И я не знаю, как бы я смог ожидать, если бы не Маша.

И сейчас, глядя на них со стороны, я ощущал себя совершенно лишним, им было хорошо вдвоем. Маша как будто говорила с Аней на каком-то ментальном уровне, не слышимом человеку. Потом она сама встала со стула, поправила одеяло и подошла ко мне. Я автоматически присел на корточки и посмотрел ей в глаза.

И неожиданно сам для себя сказал, словно точно знал, что она хотела спросить.

– Она поправится. Доктор сказал, что обязательно поправится. Надо немного потерпеть. Мы будем приходить каждый день, она поймет, что ты ждешь ее, и обязательно проснется. Вот увидишь.

Маша ткнула в меня пальцем и вопросительно посмотрела мне в глаза.

– Я?

Кивнула.

– Да. Я тоже ее жду, – судорожно сглотнул и проклял все на свете, проклял свою ненависть и жажду мести. Сейчас я действительно ждал, чтоб она вернулась и… мне больше ничего не нужно. – Очень жду.

А Маша вдруг достала из своего потрепанного джинсового рюкзака книгу и протянула мне. Сказки Андерсена. Я понятия не имел, что она от меня хочет и что мне делать с этой книгой, но она сунула ее мне в руки и кивнула на Аню.

– Мама подарила тебе книгу?

Отрицательно качнула головой, взяла у меня сказки, открыла и снова дала мне.

– Читать?

Кивнула. И я вдруг вспомнил, что Аня говорила, что читает ей сказки и поет песни. Тогда я совершенно не понял, зачем это делать с глухонемым ребенком… а сейчас не мог понять, зачем читать книгу кому-то, кто лежит без сознания и ничего не слышит.

– Я… я не знаю. У меня ужасный голос. Да и зачем? Твоя мама меня сейчас не…

Маша не дала мне договорить. В ее глазах блеснули упрямые слезы. Она стукнула меня по рукам и снова показала на Аню.

Ладно. Окей, маленький деспот. Я это сделаю. Да, я это сделаю, потому что от меня ничего не отвалится, а подружиться нам с тобой придется. Иначе я ума не приложу, что мне с тобой делать.

Я сел возле кровати на стул, а она притащила второй и уселась рядом. Как всегда, вместе с ногами, подперла голову кулачками. И я читал. Сказку, которую знал еще с детства… и мне в этот момент было так легко. Мне вдруг показалось, что я стал моложе лет на сто, а те камни, которыми меня завалило в эти годы, постепенно кто-то снимает и отбрасывает в сторону.

А потом были похороны мамы… они снова вернули меня обратно в яму, засыпанную камнями, и сколько я не пытался сбросить хоть один, так и не смог. Для меня эта церемония ничего не значила. Я с ней попрощался задолго до нее, и меня раздражали пафосные речи гостей, поминки с обжорством и выпивкой, пьяные, которые к концу вечера забыли, где они находятся и по какому поводу пили. И Лена. Вездесущая Лена в черном платье с траурной миной, пытающаяся повиснуть у меня на шее и жалеть. От чего еще сильнее хочется сдохнуть.

***

Приехал после церемонии домой и, как всегда, уселся с бутылкой в кабинете. Но одному мне остаться не дали. В этот раз я ее прекрасно услышал. Она нагло открыла дверь, вошла, отобрала у меня бутылку и поставила обратно в шкаф. Первым порывом было выставить ее к чертовой матери, запереться изнутри и вылакать все спиртное в доме, но она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой. Когда пришли в ее комнату, девчонка включила телевизор и усадила меня на свою кровать.

Откуда-то из недр шкафа притащила две пачки чипсов… И я… а я остался там вместе с ней. Мы смотрели мультики. И она беззвучно смеялась… а я понять не мог, как у этого крошечного существа есть столько энергии жить. Ведь она даже не слышит, что говорят герои мультфильма, она не слышит музыку… но ведь радуется, смеется и хлопает в ладоши. Я не заметил, как умял пачку какой-то гадости, которую так любят дети, не заметил, что мы смотрим уже третий по счёту мультик… а потом она уснула. И я укрыл ее одеялом, выключил телевизор и ощутил странную тоску. Мне не хотелось возвращаться к себе. В свой кабинет, в свою комнату. Мне было хорошо рядом с ней.