Поцелуй победителя - Руткоски Мари. Страница 4

Колени подогнулись, и она безвольно осела на землю. Стражники, выругавшись, наклонились и попытались поднять ее, но Кестрель резко выпрямилась, ударив головой в лицо одного и оттолкнув второго.

Из всех попыток побега эта — самая бессмысленная. Глупо пытаться вырваться прямо у стен лагеря, охраняемого внушительным валорианским гарнизоном. Но даже когда подоспевшие на подмогу солдаты скрутили ее, Кестрель не раскаялась в своем поступке. Она просто не могла иначе.

Ее даже не избили. Очень по-валориански, ведь Кестрель привезли сюда трудиться на благо империи, а от покалеченных узников мало пользы. Кестрель загнали в ворота, протащили по грязному двору и толкнули к надзирательнице, которая посмотрела на нее с почти дружелюбной усмешкой.

— Ну, принцесса, — сказала она, — ты-то как сюда попала?

Волосы Кестрель давно засалились и растрепались. Внимательный глаз рассмотрел бы остатки изысканной прически, которая украшала голову невесты принца в день, когда раскрылось ее предательство. Кестрель вспомнила, как в легком синем платье сидела за фортепиано в последний свой вечер во дворце… Когда это было? Кажется, неделю назад. Неужели так много времени прошло с тех пор, как она пошла на глупый, неоправданный риск и написала это несчастное письмо? Целая неделя! Или всего неделя? Какое стремительное падение!

Кестрель словно окунули в ледяной колодец. Оцепенев от ужаса, она не пошевелилась, когда надзирательница достала из ножен кинжал.

— Не дергайся, — предупредила та. Ловким движением женщина располосовала юбку между ног Кестрель. Потом достала моток тонкой веревки, отрезала несколько коротких кусочков и обвязала остатки юбки вокруг ног — получилось подобие штанов. — Это чтобы ты не спотыкалась.

Кестрель коснулась узла на бедре. Дыхание выровнялось, ей стало немного легче.

— Есть хочешь, принцесса?

— Да.

Она набросилась на еду и проглотила все так быстро, что не различила вкуса. Потом большими глотками выпила воду.

— Тише, тише, — предостерегла надзирательница, — а то стошнит.

Кестрель не слушала. Звеня кандалами, она подняла флягу повыше, стараясь поймать последние капли.

— Пожалуй, они тебе не нужны, — решила надзирательница и освободила Кестрель руки.

Тяжесть на запястьях, ставшая уже привычной, исчезла, оставив лишь припухшие рубцы. Руки казались такими легкими, будто вот-вот улетят. Они и выглядели чужими: грязные, с поломанными ногтями, ссадинами на костяшках. Неужели когда-то эти пальцы порхали по клавишам? Кожу начало покалывать. Желудок сжался. Пожалуй, и впрямь не следовало так быстро есть. Кестрель обняла себя.

— Ничего, все пройдет, — утешила надзирательница. — Говорят, по дороге ты натворила дел, но я уверена, скоро угомонишься. У нас все справедливо. Делай, что говорят, и никто тебя не обидит.

— Почему… — Кестрель едва ворочала языком, — почему вы назвали меня принцессой? Вы знаете, кто я?

Женщина усмехнулась:

— Милочка, мне все равно, кто ты. Скоро и тебе это станет безразлично.

Волоски на коже приподнялись. Кестрель вдруг живо представила, как по ее венам ползут крохотные жучки. Она даже посмотрела на руки, чтобы убедиться в этом. И вдруг страх ушел. Она… Но что это? Мысли путались и сливались, как разноцветные платки, которые фокусник один за другим вытаскивает изо рта…

— Что вы добавили в еду? — с трудом выговорила Кестрель. — И в воду.

— Лекарство. Оно поможет.

— Вы дали мне наркотик. — Сердце Кестрель билось как сумасшедшее, в груди все дрожало. Лагерный двор вдруг показался ей совсем маленьким. Кестрель уставилась на надзирательницу, попыталась сосредоточиться на чертах ее лица — большой рот, волосы с серебристыми нитями, слегка опущенные уголки глаз, две вертикальные морщинки между бровей, полуулыбка. Но лицо расплывалось, то растягиваясь, то сжимаясь, и в какой-то момент Кестрель подумала: если она протянет руку, то ее пальцы просто пройдут сквозь женщину. Та улыбнулась шире.

— Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше.

Кестрель не помнила, как оказалась в камере. Она взволнованно мерила шагами комнатку, сжимая и разжимая кулаки, круг за кругом без остановки. Кровь стучала в ушах все громче и быстрее.

Наконец действие наркотика закончилось. Кестрель совершенно обессилела. Она помнила, что очень долго металась по камере, но теперь не понимала, как умудрилась так устать: в императорском дворце шкафы и то просторнее ее камеры. Ноги болели. Тонкие подошвы изящных туфелек совсем стерлись. Сердце налилось свинцом. Кестрель начала мерзнуть. Она опустилась на земляной пол и уставилась на стены, все в яркой плесени, будто облепленные крохотными зелеными морскими звездами. Кестрель провела пальцами по веревкам, половинкам юбки. Этот жест странным образом привел ее в чувство.

Она понимала: попытки спастись по дороге сюда были обречены на провал. И все же дочь генерала надеялась. Самый первый жест, такой же отчаянный, как и последующие, тем не менее мог принести плоды. В первое утро долгого пути на север стражники остановили повозку, чтобы напоить лошадей. Кестрель услышала, как кто-то говорит по-гэррански, шепотом подозвала незнакомца и протянула ему через окошко мертвого мотылька. Она до сих пор отчетливо помнила, как сжимала крохотные крылышки кончиками пальцев. В глубине души ей не хотелось выпускать моль из рук, будто это был ключ к прошлому, возможность все вернуть назад и исправить. В музыкальной комнате Кестрель сказала бы Арину другие слова. Меньше суток прошло с тех пор, как она сидела за фортепиано в синем платье и плела паутину лжи.

Кестрель разжала пальцы и уронила мотылька незнакомцу в руку. «Отдайте это вашему губернатору, — произнесла она. — Скажите Арину…» Договорить ей не дали. Стражники заметили, что Кестрель просунула руку через решетку. Они обыскали гэррани, но отпустили, поскольку ничего не нашли. Что, если мотылек утонул в грязи, и стража его не заметила. Окно было высоко. Кестрель не могла разглядеть.

Но если гэррани добрался до Арина и передал ему послание, разве тот не поймет, что она сделала и почему отправилась в изгнание? Кестрель перебрала в уме фрагменты своей истории. Мотылек — знак безымянного шпиона Арина. Повозка, которая направляется на север. Даже если незнакомец, встреченный на дороге, не узнал Кестрель, он сможет описать ее губернатору, верно? По крайней мере, скажет, что валорианка дала ему мертвого мотылька. Арин умен, он догадается. Он всегда был догадливым. И слепым.

«Ради тебя я готова на все», — написала Кестрель в письме, которое попало в руки ее отцу. Она верила в эти слова, когда торопливо царапала их на листке бумаги, но на самом деле солгала. Кестрель не сделала того, о чем просил Арин. Она отказала ему в честности, даже когда он умолял сказать правду. Притворилась жестокой и бессердечной пустышкой. И Арин поверил. Думая об этом, Кестрель начинала его ненавидеть. Поэтому она поспешила отбросить слабую надежду на то, что Арин узнает о ее беде и придет на помощь. Дурацкий план. Вернее, это и планом-то назвать нельзя. Следовало придумать что-нибудь получше.

Наркотики добавляли во всю еду и воду. В первое утро в лагере Кестрель покормили во дворе вместе с другими узниками, которые вышли из своих камер. Они были словно глухи и немы, их лица застыли. Колонна потянулась за ворота лагеря, и в этот момент Кестрель почувствовала, как наркотик проник в кровь. Сердце бешено застучало.

Она не помнила, как оказалась у входа в шахту, но это ее почему-то совсем не испугало. Смутно осознав, что ей все равно, она испытала чувство сродни удовольствию. Ей хотелось двигаться. Взявшись за работу, Кестрель испытала облегчение. Кто-то — надзиратель? — дал ей две корзины. Кестрель охотно принялась наполнять их крошащимися кусками желтой серы, которые кучами лежали на земле. Туннели вели в глубь вулкана, и узники, что шли туда, были вооружены кирками. Кестрель оставили работать на поверхности. Одна мысль — камешек, выхваченный со дна мутной реки наркотического дурмана, — мелькнула у нее в голове: пока она новенькая, кирку ей не доверят.