Спящие красавицы - Кинг Стивен. Страница 15

– Вы ранены, мэм?

– Еще нет, – ответила Иви. – Но, хей! Трипл-дабл. Очень даже неплохо.

Что-то сверкнуло в голове Лайлы, мысленный эквивалент блестящего пятнышка на песке, тут же смытого следующей волной.

Она вновь посмотрела в зеркало заднего вида. Иви закрыла глаза и откинулась на спинку. Надумала отключиться?

– Мэм, вас тошнит?

– Вам лучше поцеловать вашего мужа перед сном. Поцелуйте его на прощание, пока у вас еще есть шанс.

– Конечно… – начала Лайла, но тут женщина метнулась вперед, врезавшись головой в разделительную сетку. Лайла инстинктивно дернулась при ударе. Сетчатый барьер зазвенел и завибрировал. – А ну хватит! – крикнула она, аккурат перед тем, как Иви врезалась в сетку второй раз. Лайла заметила улыбку на лице, кровь на зубах, потом сетку сотряс третий удар.

Лайла уже собралась вылезти, чтобы обойти машину сзади и обездвижить женщину разрядом тазера, для ее же собственного блага, но третий удар оказался последним. Иви упала на заднее сиденье, шумно и радостно дыша, словно бегунья, только что пересекшая финишную черту. Кровь текла у нее изо рта, носа, пореза на лбу.

– Трипл-дабл! Все точно! – воскликнула Иви. – Трипл-дабл! Трудный день!

Лайла взяла микрофон и сообщила Линни о перемене планов. Она хотела, чтобы по приезде их встретил государственный защитник. И судья Сильвер, если старик сделает им одолжение и придет в управление шерифа.

Лис наблюдал из зарослей комптонии, доходившей ему до живота, как Эсси распаковывает тележку.

Конечно, он не называл ее Эсси или каким-то другим именем. Для него она была еще одним человеческим существом. Но в любом случае лис наблюдал за ней достаточно давно – как под солнцем, так и под луной, – чтобы считать жалкий навес из полиэтиленовой пленки и кусков брезента лисьей норой. Лис также понимал, что четыре куска зеленого стекла, которые она расставила полукругом и называла «девочками», имели для нее большое значение. В отсутствие Эсси лис обнюхал их – никакой жизни – и ознакомился со всеми ее небогатыми пожитками. Его внимание привлекли только банки из-под супа, которые он тщательно вылизал.

Он точно знал, что Эсси не представляет угрозы, но он был старым лисом, а с избытком уверенности старым лисом не стать. Таковым становятся благодаря осмотрительности и предприимчивости, спариваясь как можно чаще, но избегая постоянства, никогда не пересекая дорогу при дневном свете и зарываясь как можно глубже в добрый мягкий суглинок.

Однако этим утром он мог особо не осторожничать. Поведение Эсси целиком и полностью укладывалось в привычные рамки. Вытащив из тележки мешки и различные загадочные предметы, она сообщила стекляшкам, что мамочке нужно немного вздремнуть. «Не дурачьтесь, девочки», – предупредила Эсси, залезла под навес и легла на кучу чехлов для перевозки мебели, которая служила ей матрасом, при этом ее голова оказалась за пределами навеса.

Пока Эсси засыпала, лис молчаливо оскалился на верхнюю половину мужского манекена, которую бомжиха поставила на листья у навеса, но манекен никак не отреагировал. Вероятно, был таким же дохлым, как зеленое стекло. Лис грыз лапу и ждал.

Скоро дыхание старой женщины обрело ритм сна: после каждого глубокого вдоха следовал свистящий выдох. Лис неторопливо поднялся с комптонии и сделал несколько шагов к навесу. Ему требовалось точно просчитать, каковы намерения манекена, или убедиться в полном их отсутствии. Лис оскалился шире. Манекен не отреагировал и на это. Да, определенно дохлый.

Лис подошел к навесу поближе и остановился. Что-то белое появлялось на голове спящей женщины, какие-то белые нити, вроде паутины. Поднимались со щек, расправлялись, прилипали к коже, покрывая ее. Новые нити вытягивались из тех, что уже лежали, быстро формируя маску, которая сначала закрыла лицо, а потом и всю голову. В сумраке навеса кружили мотыльки.

Лис отступил на несколько шагов, принюхался. Ему не нравились эти белые нити. Они точно были живые, но с такой живностью он еще не сталкивался. Даже на расстоянии от этой белизны шел сильный запах, который тревожил лиса: в нем смешивались плоть и кровь, разум и голод, а еще пахло глубокой-преглубокой землей, норой всех лисьих нор. И кто спал в этой великой норе? Не лис, насчет этого двух мнений быть не могло.

Принюхивание перешло в скулеж, лис развернулся и потрусил на запад. Уловил новые звуки – кто-то шел по лесу следом за ним – и помчался со всех лап.

После того как он помог Оскару Сильверу предать завернутую в потертое махровое полотенце Какао земле, Фрэнк проехал два коротких квартала до дома 51 по Смит-лейн, за который продолжал выплачивать ипотеку и в котором, после их с Элейн разрыва, жили только она и их двенадцатилетняя дочь.

Еще два года назад, пока бюджет штата это позволял, Элейн была социальным работником, но теперь работала на полставки в одном из магазинов благотворительной организации «Гудвилл» и была волонтером на двух продуктовых складах и в Центре планирования семьи в Мейлоке. Плюс заключался в том, что отпала необходимость нанимать человека, который присматривал бы за Наной. Когда заканчивался учебный день, никто не возражал, если Нана находилась в магазине с матерью. Минус состоял в другом: они могли лишиться дома.

Фрэнка это тревожило больше, чем Элейн. Собственно, ее это, похоже, совершенно не тревожило. Она, конечно, все отрицала, но Фрэнк подозревал, что она рассчитывала использовать продажу дома как предлог для переезда в другой регион, возможно, в Пенсильванию, где проживала ее сестра. Если бы это произошло, Фрэнк виделся бы с дочерью не раз в две недели по выходным, а раз в два месяца, в лучшем случае.

За исключением этих гостевых дней он всеми силами старался избегать дома. А если удавалось договориться с Элейн, чтобы та привезла дочь к нему, предпочитал этот вариант. Воспоминания, связанные с домом, рвали душу: чувство несправедливости и неудачи, заделанная дыра в стене на кухне. Фрэнк чувствовал, что его обманом вышвырнули из собственной жизни, лучшая часть которой прошла именно в доме 51 по Смит-лейн, аккуратном, простеньком фермерском доме с уткой на почтовом ящике, которую нарисовала его дочь.

Однако из-за зеленого «мерседеса» визит стал неизбежным.

Сворачивая к тротуару, он заметил Нану, рисовавшую мелом на подъездной дорожке. Этим обычно занимались дети помладше, но у его дочери открылся талант к рисованию. В прошлом учебном году она получила второй приз на конкурсе закладок, который провела местная библиотека. Нана нарисовала «стаю» книг, летящих, как птицы, на фоне облаков. Фрэнк заказал для рисунка рамку и поставил в своем кабинете. Он все время на него смотрел. Это же прекрасно – книги, летящие в воображении маленькой девочки.

Нана сидела, скрестив ноги, в солнечном свете, подсунув под попу автомобильную шину и разложив веером радугу мелков. Помимо художественного дара, а может, именно благодаря ему, Нана умела везде устраиваться поудобнее. Она была неторопливым, мечтательным ребенком, скорее в отца, чем в энергичную мать, которая никогда не ходила вокруг да около, а сразу брала быка за рога.

Фрэнк наклонился, распахнул дверцу пикапа.

– Эй, Ясноглазка. Подойди сюда.

Она прищурилась, глядя на него.

– Папуля?

– Насколько мне известно, да. – Он старательно улыбнулся. – Пожалуйста, подойди.

– Прямо сейчас? – Она уже смотрела на свой рисунок.

– Да. Немедленно. – Фрэнк глубоко вдохнул.

Он начал, как выражалась Элейн, «заводиться», только когда собрался уезжать от судьи. То есть начал выходить из себя. Но с ним такое случалось крайне редко, что бы она ни думала. А сегодня? Поначалу все было хорошо. Потом, сделав пять шагов по лужайке Оскара Сильвера, он словно задел невидимый переключатель. Иногда такое происходило. Как в тот вечер, когда Элейн достала его из-за криков на родительском собрании и он пробил дыру в стене. Нана убежала наверх, плача, не понимая, что иногда ты бьешь что-то, чтобы не ударить кого-то. Или эта история с Фрицем Мишемом, когда он действительно отчасти потерял контроль над собой. Но Мишем получил по заслугам. Любой, кто делает такое с животным, заслуживает наказания.