Чужая Земля - Дивов Олег. Страница 12

Во Внеземелье не принято верить на слово: человек мог собраться что-то сделать, но отвлечься и забыть. Контролируй человека, оба целее будете.

Во Внеземелье все очень четкие, заботливые и предусмотрительные. Это не значит «вежливые». Братья не обязаны быть вежливыми друг с другом. Хотя и стараются. Неписаный кодекс чести МВО предполагает, что жизнь товарища по умолчанию важнее твоей, поэтому надо о товарище заботиться и чуть что – бежать на выручку. А чтобы не пришлось выручать на ровном месте – незачем человека попусту изводить и доводить. Он станет дерганый, наделает глупостей. Кому это надо? Да никому. Я знаю, меня в экспедиции не особенно любят. Но уверен, что каждый здесь, не задумываясь, рискнет жизнью, спасая мою шкуру.

Вряд ли они подозревают, что я еще перед второй командировкой ознакомился с персональной секретной инструкцией МИДа, согласно которой должен беречь себя как зеницу ока. Никуда не лезть, никого не спасать, и в самом худшем случае – пускай весь отряд погибнет, а советник Русаков обязан выжить любой ценой. Вообще любой ценой, без моральных ограничений, если вы понимаете, о чем я. Солдат и полковников еще много, ученых у нас тоже полно, да и дипломата может родить самая обыкновенная женщина, а советник Русаков – он незаменимый – когда все сдохнут, ему тут одному поддерживать контакт. В смысле государственной пользы идея правильная и рациональная. В чисто человеческом измерении – меня тошнит. Я вообще стараюсь не вспоминать, что эту пакостную инструкцию видел, но, извините, под ней стоит моя подпись. И когда отдельные коллеги по экспедиции подчеркнуто держат со мной дистанцию, я думаю: что-то они чуют. Ничего у меня на лице не может быть написано, но если таскаешь в себе некий стыдный грешок и маешься из-за него, люди чувствуют, как с тобой неладно. Год уже не могу отделаться от ощущения, что согласился, пускай и в принципе, чисто умозрительно, на подлость, которую можно только кровью смыть.

Одного не понимаю: как меня накажут, если я нарушу инструкцию и отдам концы?

И никому ведь не поплачешься в жилетку. Ни маме родной, ни даже Калугину. Вон сидит довольный, щурится на солнце, чемодан уже собрал, мечтает небось о спокойной работе в офисе. И не уломают его в департаменте, только я могу упросить чисто по-товарищески отсидеть здесь еще срок. А он возьмет да пошлет меня. Тоже чисто по-товарищески. Далеко и надолго. Совесть у него, видите ли. Да не совесть это, дружище, а неудовлетворенные амбиции. И не дай бог – зависть. Очень мне не понравилось, как он выпалил: «Тебя хотя бы любят!» Как будто его не любят. Насколько я знаю, он всем во дворце нравится. Честный и открытый, иногда чуть-чуть слишком искренний парень, таких здесь ценят, им доверяют. А сам-то ты ценишь этот важнейший ресурс? Пойми, дурачок, пока ты на своем посту, симпатия аборигенов – не игрушка и не приятное дополнение к работе, она вообще тебе не принадлежит, она собственность России. Ты эти теплые чувства обязан беречь и развивать, а не пытаться бежать от трудностей.

И ведь если я сейчас ему скажу такое, он еще быстрее удерет.

Дезертир.

– Ну как, вспоминаешь?

– Будто и не уезжал, – сказал я.

Под нами была река, широкая и мелкая, не судоходная по определению, а сейчас едва не пересохшая. В реке, как всегда, бултыхались гнедые кони и черные дети. Кони мычали, дети помахали нам издали.

Если лошади кочевников, пожалуй, верблюды – я сейчас очень приблизителен, – то тягловая сила оседлых племен трудно поддается классификации и описанию. По строению тела близка к буйволу, но на морду скорее бегемот. Широченным своим хайлом она стесывает ковыль под корень, буквально выстригая степь. Самое интересное, что лошадка хотя и травоядная, но «факультативный хищник», если вы понимаете, о чем я. И достаточно один раз приглядеться к ее мощнейшим клыкам, а потом вспомнить, какую внушительную скорость она развивает на рывке и как резко набирает ее при старте с места, чтобы в душе поселилось глубокое недоверие к этому на редкость спокойному и добродушному существу. И подозрения всякие нехорошие. Что, например, не просто так оно добродушное и любит, когда его чешут за ушами.

Это оно усыпляет вашу бдительность.

Честное слово, мне гораздо больше нравятся степные псы. С ними хотя бы все понятно. Живодеры и трупоеды. Совсем как люди, такая же сволочь. Тунгусу они, кстати, по душе, великий вождь иногда, гуляя по степи, разговаривает с ними, а собачки, ростом ему выше пояса, внимательно слушают и преданно виляют хвостиками. Двое нас таких, кому степные псы симпатичны, Тунгусу вблизи, а мне на расстоянии. Биологов я не считаю, они все сумасшедшие, им и кони – красавцы.

Что еще полезно знать: лошадей тут приручили в незапамятные времена, а степных псов даже не пытаются. Религия аборигенов – если можно ее назвать религией – анимизм, они верят в одушевленность всего живого, видят отражение себя во всем, и степные псы занимают очень важное место в их системе взаимодействия с миром. Псы не священные животные, всего лишь подсобная сила, но без нее никак. Иначе собачек давно бы извели под корень или одомашнили и приспособили к делу – стада пасти, допустим. Но нельзя. Степные псы – проводники усопших в мир духов…

Я помахал детям в ответ. Пригляделся к садам за рекой – они не то чтобы цвели буйным цветом, но урожай будет. Очень засушливое лето нынче. Повернулся лицом к столице. И так знаю, что все на месте и ничего не изменилось, я же неделю на подлете к «Зэ-два» изучал отчеты Калугина и смотрел видео с камер слежения, но самому пробежаться свежим глазом – надо.

Город легонько коптил небо, тихонько гудел на много голосов, еле слышно позвякивал и постукивал тем, что они тут считают музыкой. Главные ворота были привольно распахнуты настежь, заходи – не хочу. Никакой видимой охраны, она в тоннеле за воротами прячется, там хотя бы тень. Та еще мясорубка этот тоннель, в него за один присест заходит на досмотр торговый караван, и не дай бог это окажется диверсия – нашинкуют злодеев вместе с транспортом, а сверху еще и потолок упадет. Тунгус, правда, говорит, такие эксцессы в далеком прошлом. Ну так и городу лет немерено. Предки Тунгуса, бывшие кочевые скотоводы и охотники, закрепились в нем лет триста-четыреста назад, и он тогда уже был по здешним меркам велик.

Занятный город. Под властью династии Ун он перестал расти и начал размножаться почкованием. Время от времени из него выходят отряды поселенцев и направляются кто вверх по реке, кто вниз, кто в глубь континента. Насколько мы понимаем, каждый отряд – то ли семья, то ли похожая родовая структура, имитирующая династию Ун в миниатюре. А здесь штаб-квартира и деловой центр всей этой мафии. И никакой феодальной раздробленности даже в намеках, хотя, казалось бы, есть предпосылки, включая подрывную деятельность кочевых вождей, которые вроде бы сотрудничают с династией Ун, а вроде бы агитируют окраинные поселения за сепаратизм, обещая им свою защиту. Но никто не согласен отложиться от клана, а всерьез потрепать дальние провинции у кочевников кишка тонка. Их век подходит к концу, вожди это чувствуют, вот и трепыхаются.

Самое-то интересное, что экспансия оседлых племен ничего страшного для кочевников не означает, уж в ближайшую тысячу лет точно, степи на всех хватит. И на данном этапе чем больше новых поселений, тем выше качество жизни степняков – растет доход от проводки караванов, ближе ездить торговать, больше хороших товаров. Им бы, если совсем по уму, взять да вписаться в династию на правах младших партнеров. Тем более нынешние кочевые лидеры сплошь дальние родственники Унгусмана, пускай седьмая вода на киселе, но все равно уважаемые люди, с которыми великий вождь говорит слегка иронично, однако на равных. Кажется, они просто морально не готовы к такому серьезному решению. Дергаются и нервничают.

Трудно оставаться спокойным, когда тебе неумолимо наступает на пятки империя. Она так не называется, она не похожа на империю по привычным для нас внешним признакам, да она вообще черт знает на что похожа, но вот по духу – это самое. Империя как инструмент связности – и, внезапно, поддержки разнообразия. За время своего правления Унгусман спокойно, без мордобоя, присоединил несколько дальнородственных племен и, наладив там управление, оборону, финансы и коммуникацию по заведенному образцу, ничего больше пальцем не тронул. Наоборот, вложился в эндемичную культуру, если ее можно так назвать, и не позволяет ей заглохнуть. Людям только дай, они начнут во всем копировать столицу и быстро забудут свое родное – это мне сам великий вождь сказал. И ведь Унгусман откуда-то знает, что допускать такого нельзя. Может, оттуда, что он – великий вождь?..