Календарь Морзе (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич. Страница 22

— Нет, никогда, — сказал я честно. — У нас и так довольно сложные отношения.

— И все же, если будет такая оказия… Ну, знаете, подходящий момент… — он посмотрел мне в глаза. — Спросите, не сочтите за труд. Ведь вам и самому интересно…

— Не обещаю, но если, как вы говорите, подходящий момент…

— Да-да, только ни в коем случае не настаивайте на ответе! Договорились?

— Как скажете… — ответил я удивленно. — Это я вам определённо обещаю.

— Благодарю вас, это была очень интересная и познавательная беседа, — Александр Анатольевич отложил блокнот. — Вот вам пропуск на выход. Если что-то еще припомните — звоните, не стесняйтесь, вот визитка.

Он протянул мне невзрачную бумажку с печатью — пропуск и стандартную визитку без логотипа.

«Александр Анатольевич Вассагов» — ни должности, ни звания.

— Знаете, еще один момент…

— Что?

— День, условно говоря, назад в дом к семье Марамоевых явились два человека, представившихся сотрудниками Службы Безопасности и предъявивших соответствующие удостоверения…

…Один из СБ-шников был, хочется верить, высокий, умный, красивый, мужественный и сексуальный мужчина в самом расцвете сил. Правда, его немного портили тонтон-макутовские черные очки на пол-лица и мерзкие усики. Другой — на первый взгляд, невзрачный, невысокий, лысоватый, в потертом мятом костюме. С серой папочкой под мышкой, и сам какой-то серый, но отчего-то очень пугающий.

Они синхронно взмахнули в воздухе удостоверениями и отработанным жестом убрали их в карманы, не дав разглядеть.

— Служба безопасности, лейтетан Блаблабланов и капинант Дырбырдырзов… — впоследствии растерянные Марамоевы так и не смогли толком вспомнить, как именно представились пришедшие.

— Вам известен некий Евгений Продулов? — сурово спросил тот, что повыше.

— Э… да, слушай… — сказал старший брат Марамоев.

— Мы его как раз ждем… — начал было младший, но подоспевший глава семейства быстро и незаметно ткнул его кулаком в спину. Младший заткнулся, выпучив глаза.

— Ждете? — прищурился высокий СБ-шник, а низенький, раскрыв папку, достал ручку и что-то там написал. Вроде бы обычное действие, но от того, как он это сделал, по спинам Марамоевых внезапно пробежал мороз. Очень страшный какой-то был этот низенький.

— Э, слушай, не то чтобы ждем…

— Не ждем, слушай, совсем не ждем! — поторопился исправиться младший. — Шайтан его разбери!

— А в чем, собственно, дело? — пытаясь держаться уверенно, спросил глава семейства, оттесняя в сторону сыновей.

— Вопросы здесь задаем мы, — тихо, но веско сказал низенький голосом таким же серым и страшным, как он сам.

— Есть сигналы… — высокий СБ-шник показал пальцем куда-то наверх. — Есть сигналы, что вы неоднократно контактировали с Евгением Продуловым. Это так?

— Э… ну как контактировали-шмантактировали…

— Отвечать! — в тоне серого лязгнули затворы расстрельной команды.

— Э… не надо так страшно говорить, слушай! Знаем такого… Совсем немножко знаем! Совсем чужой человек, совсем! — старший Марамоев побледнел и прислонился к стенке, чтобы не упасть.

— Есть подозрения, что он связан с… неважно, — высокий покачал головой. — В очень нехорошие дела вы влезли, очень… За это знаете что бывает?

— Что? — обмирая голосом спросил младший.

— По всей строгости, — непонятно, но очень зловеще сказал низкий.

— Не надо по строгости! — заторопился Марамоев-старший, — совсем не надо! Мы не причем! Мы не знали, слушай!

— Так вы утверждаете, что не имели информации о…

— Не имели, мамой клянусь! Никогда никого не имели и иметь не будем!

— И вам нечего рассказать органам?

— Нечего, слушай, совсем нечего!

— Чистосердечное признание облегчает душу, — сказал низкий своим жутким серым голосом. — Подумайте об этом до вечера…

Он закрыл папку с сухим хлопком твердого картона, от чего семейство Марамоевых нервно вздрогнуло. СБ-шники развернулись и молча вышли вон.

— Чтобы духу здесь больше не было этой задницы осла, этого Продулова! — держась за сердце, сказал сыновьям Марамоев-старший.

Чото был спасен.

— Почему до вечера-то? — спросил я Филимона Самигина, актера местного драмтеатра, чьей помощью я беззастенчиво воспользовался.

— Не знаю, Антох, — легкомысленно отмахнулся тот, выйдя из образа. — Роль требовала.

Филя — сильно пьющий и довольно неказистый труженик региональной Мельпомены. Вершиной своей театральной карьеры он мог считать разве что роль репки на детском утреннике. Однако тринадцатого июля в нем проснулся талант. Его имперсонализации стали так совершенны, что Станиславский ему бы не то что поверил — уверовал бы, покаялся и принял постриг. На представлениях Филе приходилось умерять свою убедительность чтобы Дездемона — бальзаковского возраста прима Нинель Козолупова, — не обсиралась с испуга при виде этакого мавра. За бутылку хорошего вискаря Филимон охотно согласился предоставить напрокат накладные усы и немного грима, а заодно и сыграть архетипического чекиста эпохи черных воронков. Как по мне, вышло даже слишком натурально — но талант есть талант.

— Продулов же ваш помощник? — мягко поинтересовался Александр Анатольевич.

— Чото? То есть Женя? Да, ассистент, — подтвердил я. — Никогда бы не подумал, что он во что-то замешан. Кроме некоторой легкомысленности и неразборчивости в связях — очень положительный молодой человек.

— То есть вам ничего не известно об этой странной истории?

— Откуда? — изумился я. — Это просто детектив какой-то! Но пострадавших, как я понимаю, нет?

— Как сказать… — покачал головой Вассагов. — К вечеру семейство Марамоевых хорошенько подумало. Первой в нашу дверь постучалась девица. Она принесла донос на отца и братьев. Потом пришел младший брат, сдавший папу и старшего. Потом старший поспешил заложить остальных. Глава семейства, надо сказать, явился последним, и сдался сам, не забыв заранее написанные показания на всех родственников.

— Шпионы? Террористы? Заговорщики? — удивился я.

— Никакие они, конечно, не террористы и не заговорщики, — отмахнулся Александр Анатольевич. — Но коррупционные действия в отношении проверяющих органов, а также мелкий рэкет в наличии. Даже у девицы рыльце в пушку — давала взятки за экзамены в техникуме. Все во всём признались, наперебой давая показания.

— Надо же, какая похвальная откровенность! — посочувствовал я. — Какое глубокое искреннее раскаяние!

— Кто-то, понимаете ли, очень сильно их напугал… Знать бы кто…

— Удивительная история, удивительная. Но мне пора на работу, если не возражаете.

— Не возражаю… Но, если вам встретится что-то странное… Сразу звоните.

— Более странное, чем обычно?

— Именно.

— Непременно.

Я уже направился к двери, когда Вассагов окликнул меня:

— Антон, какой у вас талант?

— Не раскрылся, — соврал я, не моргнув глазом. — Но даже если бы и…

— Вы бы не сказали, понимаю. Вы никогда не думали, Антон, почему обсуждение талантов у нас настолько табуировано? Казалось бы — осенило тебя, гордиться должен! Но нет у нас интимнее темы, чем талант. Очень немногие готовы признаться.

— Наверно потому, что уж больно сокровенные желания в них раскрылись, — сказал я. — А люди и себе-то боятся признаться, чего им на самом деле хочется. Потому что обычно им хочется всякой странной херни.

Действительно, то, что у нас называют июльскими талантами обсуждать как-то не принято. Удивительные, иной раз довольно причудливые способности почти никогда не приносили пользы самому одаренному, и почти всегда очень много говорили о нем окружающим. Как виртуальная аккомпаниаторша Мартына Менделева, которую видят все, кроме него. Визуализация его одиночества. Или небывалый лекарский дар Терентия Ситрина, который может вылечить что угодно — от прыщей до цирроза, — но только у женщин и только одним способом. А способ этот, надо сказать, не всех женщин устраивает — уж больно неказист лекарь, да и замужним как-то неловко. Терентий, хотя поначалу весьма был доволен, но теперь и сам уж не рад — иной раз такая пациентка попадется, что его медицинский прибор никак не включается. Многие обижаются, скандалят, требуют. Ревнивые мужья излеченных несколько раз рихтовали целителю физиономию, считая лечебный эффект несоразмерным моральному ущербу. Так и ходил с фингалами — самому себя полечить анатомия не позволяет.