Голос Немого - Кузнецова Дарья Андреевна. Страница 38

Муж даже не стал избавляться от одежды, только расстегнул штаны, продолжая одной рукой удерживать меня за шею, и почему-то от этого вожделение стало еще более жгучим. Он вошел без прелюдии, одним резким движением подарив мне ощущение наполненности — сладкой, горячей, на грани боли. Прогнув спину, я застонала, подаваясь бедрами мужчине навстречу.

Это было неожиданно, странно, но непривычная грубость Стьёля находила во мне искренний отклик. Какая-то часть меня — древняя, инстинктивная, спрятанная за шелухой морали и условностей — задыхалась от восторга, и сейчас я шла у нее на поводу. Было до дрожи, до темноты в глазах приятно подчиняться, быть слабой, покорной и совершенно беззащитной в сильных, властных руках. Отдаваться ему, принадлежать полностью, без остатка, до кончиков пальцев и самой потаенной мысли. Только ему — и никому больше. Моему первому и единственному — ныне и впредь — мужчине.

Наслаждение в этот раз было острым, мучительно ярким, до разноцветных искр под крепко зажмуренными веками. Я задрожала, судорожно выгнувшись, и громкий хриплый стон сорвался жалким всхлипом.

Еще несколько быстрых движений, и Стьёль тоже кончил, на пару секунд стиснул меня в объятьях так, что я почти успела испугаться за свое здоровье, но тут же ослабил хватку. Уткнулся лбом мне в шею, щекоча кожу рваным, загнанным дыханием. Да я и сама шумно дышала ртом, прикрыв глаза. По телу разливалась густая, вязкая слабость, и, если бы мужчина не прижимал меня к столу, ноги непременно подкосились бы.

Через несколько мгновений Стьёль вдруг поспешно отстранился, мягко развернул меня к себе лицом, глядя пристально, тревожно и даже почти испуганно. Внимательно осмотрел шею, плечи, грудь, отвел складки одежды, рассматривая бедро, и по мере этого осмотра он делался все более потерянным и смятенным.

— Ты чего? — не выдержала я.

«Прости, я не знаю, что на меня нашло. Я причинил тебе боль, и…»

Сообразив, что так встревожило мужчину, я не удержалась от облегченного смешка, перехватила его ладони и качнула головой.

— Ты не сделал ничего такого, что бы мне не понравилось, и мне не было больно. То есть было, но совсем чуть-чуть и скорее приятно.

Я коснулась губами костяшек его пальцев, потом выпустила руки мужчины и прильнула к нему, ощущая непонятную зябкость без тепла его тела. Стьёль тут же обнял меня, а потом, быстро приведя в порядок свою и мою одежду, насколько это было возможно, опять потянул меня к креслу, прихватив с собой и дощечку для письма. Вновь устроившись на коленях у мужчины, я потерлась щекой о твердое плечо, ощущая непередаваемое блаженство и негу.

Вот только муж мой, кажется, расслабиться так просто не мог.

«Прости. Никогда не думал, что догадаюсь сорвать злость подобным образом», — торопливо написал он, бросив на меня новый потерянный и виноватый взгляд. Я не удержалась и рассмеялась в ответ, нежно коснулась губами его губ.

— Стьёль, я точно знаю, что ты никогда не обидишь меня всерьез, и сейчас ты лишний раз это подтвердил. Мне кажется, если бы ты не сдерживал силу и действительно вымещал злость, непременно мне что-нибудь сломал бы. А так… подумаешь, пара синяков! Если ты не заметил, то сообщаю: мне понравилось, — улыбнулась я, погладила его по щеке, а потом вовсе прижалась лбом к виску. — Это было очень неожиданно, но я, оказывается, совсем не возражаю, если мой муж иногда будет таким жестким, грубым и станет подобным образом срывать злость, — промурлыкала я, почти касаясь губами уголка его губ. — Это… возбуждает.

Мужчина вновь шумно вздохнул, с явным облегчением, обхватил ладонью мое лицо и поцеловал меня в губы — чувственно, осторожно, одновременно благодаря и заглаживая недавние грубые прикосновения. Но вскоре я аккуратно отстранилась и задала вопрос, на который так и не получила ответа:

— Стьёль, а все-таки что тебя так разозлило? Конечно, неприятно, что этот мальчишка так вломился, но я не вижу повода для таких бурных эмоций.

Муж недовольно поморщился, но потом все же махнул рукой и написал ответ.

«Никак не могу привыкнуть, насколько легко вы относитесь к этой грани личных отношений».

Я глубокомысленно кашлянула, разглядывая то надпись, то ее автора.

— То есть ты так рассердился на меня, потому что нас застукали в неприличном положении и я вместо того, чтобы испуганно шарахнуться и смутиться, сохранила спокойствие и даже решила продолжить? — весело ухмыльнулась я в ответ.

Мужчина тоже усмехнулся, неопределенно качнул головой, а потом все же пояснил: «Не на тебя, а скорее на себя, что допустил подобную сцену».

— Тогда это действительно проблема, — протянула я задумчиво и пояснила с притворным сочувствием: — Придется тебе как-то привыкать. А то я уже приобрела привычку каждый удобный момент трогать тебя, обнимать и целовать и совершенно не хочу от нее избавляться. По-моему, будет смотреться не очень хорошо, если я вдруг попытаюсь к тебе прижаться, а ты начнешь меня отпихивать.

Он хмыкнул, видимо, тоже представив эту картину, а потом все же ответил: «Привыкну, куда я денусь! Просто сейчас все получилось слишком неожиданно».

Мы еще несколько минут молча посидели, обмениваясь короткими нежными поцелуями и прикосновениями, а потом все же приняли волевое решение покинуть кресло. До встречи оставалось еще больше часа, но за это время надо было успеть привести себя в порядок, то есть помыться и переодеться, причем нам обоим.

Ради всеобщего спокойствия мы со Стьёлем заранее договорились, что для шаха я побуду «переводчиком» при муже, то есть он будет говорить жестами, а я — делать вид, что передаю его слова. Тактика оказалась верной, претец был благодушен и с удовольствием обсуждал со мной театр, книги, музыку, историю.

Разговор с Ламилималом протекал спокойно и буднично. Моего образования и умений вполне хватало, чтобы уверенно поддерживать беседу на любую заданную тему, уводя разговор от тех вопросов, которые были неудобны мне или далеки от меня. И вскоре я с некоторым удивлением пришла к выводу, что при всей своей избалованности и лени Ламилимал отнюдь не глуп и прекрасно образован. При этом, правда, чрезмерно, до крайности себялюбив и принадлежит к числу людей, для кого существует два мнения — собственное и неправильное, и это сводило все его достоинства на нет.

Не считая того, что на разговор я потратила драгоценное время, которому могла найти более полезное и приятное применение, можно было сказать, что эту пару часов я провела вполне неплохо. А вот финал беседы оказался… неожиданным.

— В соответствии со старой традицией моего народа, я бы хотел преподнести вам дар, — проговорил шах, совершая повелительный жест рукой.

В комнате, помимо нас троих, присутствовало еще трое ближайших слуг гостя: мальчишка-дегустатор и пара юношей постарше на подхвате. Первый сидел на полу у ног шаха, остальные стояли у стены, таращась прямо перед собой и явно пытаясь слиться со стеной. По взмаху ладони хозяина они торопливо покинули свои места и, постоянно кланяясь, выставили на столешницу керамическую вазу и приличных размеров ларец, которые до сих пор стояли на небольших изящных столиках в углу. Я заметила их в начале беседы, но не придала значения; оказывается, напрасно.

Оба сосуда выглядели довольно странно для претского подарка: выполнены хоть и изящно, но совсем не с шахской роскошью, и это уже был большой повод насторожиться. Не говоря о том, что по всем известным мне традициям претцы предпочитали дарить подарки в начале беседы, а значит, Ламилимал опять откопал нечто старинное и забытое. А я и о наших старых традициях слышала немногое, что уж говорить о соседских!

— Прах пса принадлежит его хозяину, и мой долг — вернуть его, — сообщил шах. Повинуясь новому его жесту, слуга нажал на какой-то элемент резьбы, ларец открылся подобно цветку — и я встретилась с остекленевшим взглядом черных претских глаз.

В ларце лежала отрубленная голова какого-то немолодого мужчины, на подбородке и щеках бурела запекшаяся кровь, веки были перекошены — одно полностью поднято, а второе полуопущено.