Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна. Страница 78
На садовой дорожке зашуршал гравий, не спеша, в развалку навстречу им шел Гамов в распахнутой бекеше и матерчатых, на толстой войлочной подошве, туфлях. На его губах играла благодушная усмешка.
— Ты бы, Марина, кормила нас скорей, — сказал он, беспечно помахивая цепочкой с ключами. — Беги, вели на стол подавать. Да чтобы все кипело, с паром, с жаром, только бы с огня!
— Все у тебя еда на уме, — недовольно поморщилась Марина и заторопилась: — Я сейчас, сейчас… — Она почти бежала по дорожке. Мужчины шли за нею следом, любуясь легкостью походки и очертаниями тающей в синеватом сумраке стройной фигуры.
— Какова? — сказал, посмеиваясь, Гамов. — Это я ее нарочно поддел. Люблю, когда сердится! Королева, а?!
— О, да! Вам повезло, атаман. — Сахаров не нашелся, что еще добавить. Ему вдруг стало невыразимо тоскливо, и он с предельной ясностью ощутил, что, завладей он сейчас не только миллионами Гамова и Хорвата, но и всеми сокровищами Голконды, не вернет он этой женщине кусок родной земли, где она впервые увидела свет и в которой хотела бы покоиться после смертного часа. Сахаров хмурился и смотрел себе под ноги. Под деревьями было темно, и, не видя лица расстроенного генерала, Гамов стал поддерживать его под локоток, опасаясь, что тот может споткнуться.
— Распорядитесь, чтобы в девять просигналили на ту сторону, — сказал сухо Сахаров. — Я жду Беркутова уже третий день. — Он остановился, вслушиваясь в дробный перестук молотков. — Где это заколачивают… будто крышку гроба? — спросил брюзгливо генерал.
— Должно, мальчонка озорует, пойти надрать постреленку уши! — Гамов быстро зашагал к дому. Сахарову вовсе незачем было знать, что в задних комнатах готовят к отъезду сундуки. Экс-атаман решил уехать без помпы, попросту говоря, тайно. Куда? Об этом не знала пока даже Марина. Покидая старых друзей, Иван Михайлович вовсе не собирался заводить новых.
Остановившись под огромным вязом, Сахаров закурил папиросу и, любуясь деревом, провел рукой по коре.
«Экий исполин! — Вдруг он вздрогнул, вспомнив, что в тот злополучный день, когда были убиты на левом берегу дети, под этим деревом застрелился старый полковник Краевич. — Чудак… сдали нервишки. Смерть — это тлен… распад… забвение! А в жизни есть все для того, чтобы быть счастливым, и нужно овладеть только одним искусством: брать, ничего не давая взамен».
Беспечно насвистывая арию из «Русалки», генерал направился на призывные огни незашторенных окон гамовской столовой.
…Беркутов вернулся бы в тот вечер и без сигналов. С ним должны были приехать связные, проникшие в Амурскую область со стороны Якутии. Их он и поджидал у мола, когда засигналили из Сахаляна, а он имел глупость ответить. Пришлось уходить одному. А как же иначе? Броситься на выручку, подставить лоб под пулю? Нет уж, пожалуйста, увольте…
Донат выпрыгнул из лодки. Она покружилась на месте, и течение медленно повлекло ее вниз. Весла в уключинах то поднимались, то опускались, как крылья подбитой птицы, которой никогда уже не взлететь.
Увязая по щиколотку в рыхлом песке, Беркутов выбрался на крутую извилистую улочку и начал подниматься вверх. Сахалян, казалось, спал, по это был дурной и тревожный сои. За щелястыми ставнями хибарок слышались стук игральных костей и возбужденные гортанные голоса. Хозяин опиекурильни, уложив гостей, сидел на пороге, обхватив руками иссохшие колени, и, тихонько подвывая, мечтал о лучших временах.
Было уже за полночь, когда Беркутов добрался до пристанища. Белый дом с железными ставнями походил на маленькую крепость. В саду потрескивали ветки и шуршала сухая листва. «Мой дом — ваш дом», — любит приговаривать, потирая ручки, генерал Сычев. Врет! Когда-нибудь он отыграется на своем гостеприимстве.
Донат открыл дверь своим ключом. Дремавший на покрытых вытертой лосиной баулах денщик вскочил и обалдело уставился на офицера.
— Ладно уж, дрыхни, чертов защитник. Впрочем, приготовь мне помыться. — Беркутов опустился на низенькую скамейку: — Сними сапоги.
Став на колени и стараясь не дышать, солдат осторожно стащил намокшую обувь. Беркутов в шерстяных носках прошел в облицованную кафелем ванную. Денщик вошел за ним следом, пошуровал в узкой печурке, подкинул смолистых поленьев. Под серым пеплом забегали огоньки, вывернулись, охватили дровишки.
Вода лилась из обоих кранов. Беркутов, медленно раздеваясь, смотрел на нее не мигая. Много воды утекло с тех пор, как он вылетел из родного гнезда и стал скитаться по чужим городам. О если бы так же текуча и невозвратима была память! Игорь Городецкий истлел в маньчжурской земле. Рифман расплевался с Сычевым и удрал в Приморье. Парнишка с булыжной фамилией оказался большевиком. Гамберг подвизается в красной прессе. И только в его судьбе нет зримых перемен. Видно, черт и на самом деле его с Сахаровым веревочкой связал…
— Ваше благородие, горячо?..
— Спрашивают тебя, дубина! Поди прочь! — Только когда за денщиком закрылась дверь, Донат осознал, что солдат спрашивал, какой должна быть вода, а ему почудилась насмешка. Нервы!..
Горячая вода подействовала успокаивающе. Все-таки хорошо, что, бывая наездами в Сахаляне, можно не пользоваться услугами гостиницы «Черный Дракон».
Донат расчесал волосы. Побрился. Сунув ноги в мягкие туфли, приоткрыл дверь и выглянул в столовую, из которой был ход в мезонин. Сычев истуканом сидел у остывшего самовара, уткнув нос в книгу. Лицо у него было жеваное. На круглые плечи поверх шерстяного белья накинут стеганый атласный халат. Скрипнула половица. Истукан вскинул мутные глаза. Губы поползли вверх, лицо оживилось.
— Вы?! Неожиданно и мило. Ну как съездилось? От Сахарова за вами присылали уже дважды. Сейчас прикажу подать ужин! Так каковы успехи?
— Как видите, здрав и невредим. — Донат ухватился за перильца лестницы. — Прошу не беспокоиться. Я не голоден. Чертовски хочется спать!
— А я, знаете, страдаю бессонницей. Перечитываю Мольтке. Вы знакомы с трудами Мольтке?
Гася улыбку, Беркутов ответил как по разговорнику:
— Нет, я не знаком с трудами Мольтке.
— Жаль. Очень жаль.
— Я тоже сожалею, — ответил Донат и стал подниматься к себе.
В мезонине, пропитанном застарелыми запахами псины, табака и пыли, он расстелил на тахте клетчатый плед и лег, не раздеваясь.
Ужин, столь поспешно отвергнутый, тревожил воображение. Спуститься вниз? Но Сычев вопьется, как голодная пиявка. Ему нужен собеседник, вернее, терпеливый слушатель. Возникнет нудный, как жевательная резинка, разговор. Значит, Сахаров снова в Сахаляне? К черту! Сведения, добытые на той стороне, едва ли всерьез обрадуют генерала.
Валяешься здесь, как собака, и башка трещит от раздумий, а часом раньше ее чуть не просверлили пулей. И эта вот рука опять кого-то там укокошила. Черт их носит вдоль Амура, эти патрули. И те два дурака наверняка погибли, А генералы тешат себя химерой, что в Амурской области можно подготовить взрыв изнутри. Черта с два! Те, кто был нетерпим к Советам, давно оттуда убрались. А те, кто остался, при буфере перекрасились и не хотят замечать, что он красный, красный!.. У одних сохранились собственные выезды, другие имеют еще пароходы. Отцы семейств откровенно признаются, что разруха на транспорте приносит им большие барыши. Еще бы! Амурский хлеб не попадает в Советскую Россию, а устремляется через Амур в Маньчжурию. Бойкие негоцианты перепродают смолотую в Харбине из амурской пшеницы муку в Забайкалье. Забайкальский скот опять-таки гонится в Маньчжурию, а белое Приморье закупает у китайцев мясо. Попробуй разберись в этом круговороте! Но те, у кого крепки старые связи, отлично разбираются и делают дела. А их милые чада, томясь по «настоящей жизни», танцуют в уютных особнячках танго, невнятно бормоча, что «все это ненадолго, вот придут наши». И этот стонущий, надрывный, перемахнувший Амур мотивчик, и эти мерзостные слова: