Заре навстречу (Роман) - Попова Нина Аркадьевна. Страница 80

— Иди поспи, Ира!

Она покачала головой и теснее прижалась к мужу. Она сидела так тихо, что Илья подумал: спит… Заглянул в лицо и встретил взгляд широко раскрытых глаз.

Спросила несмело:

— Ты был счастлив со мной?

Обнимая жену, Илья снова заглянул ей в лицо, увидел на глазах слезы, сказал сурово и нежно:

— Ира! Ну, можно ли унывать? Посмотри: Сергей едет, оставляет Марусю… Роман — свою Анфису, а она скоро родить должна!.. А мы с тобой вместе, вместе будем! Ведь это — счастье!

Настойчиво она повторила:

— Ответь! Был ты счастлив со мной?

— Всегда.

— Любишь?

— Да, Ира. Глубоко…

— И… если… все может случиться… будешь горевать?

Расплакалась, уткнувшись ему в грудь.

Он гладил ее, нежно просил успокоиться, овладеть собой:

— Ирочка, ведь ты — боец!

— Какой я боец! Мне вот кажется, город сдадим — и все погибло. Знаю, что это не так… но вот болит, болит сердце…

— Ира! Ничего не погибло! — с силой сказал Илья и, оторвав ее руки от лица, глянул ей в глаза сильным, горячим взглядом. — Ира, верь! Если народные силы пришли в движение, ничто их не остановит! Через месяц, через полгода, через год будем в Перевале! Залечим раны! Оживем!..

Сборный пункт отряда был в клубе. Сюда собрались коммунисты со всех предприятий Перевала.

Бойцов разбили по ротам, взводам, отделениям. Выдали винтовки, патроны, котелки. Часть получила обмундирование, но большинство пошло на фронт в «своем», — обмундирования не хватало.

В отряде было четыре сестры милосердия: Ирина Светлакова, пожилая дородная «тетя», старая большевичка, Наталья Даурцева и совсем молоденькая, тонкая, как вербочка, светловолосая Аганя, работница ткацкой фабрики. Все они окончили курсы сестер, организованные еще зимой, после первого выступления Дутова.

Командовал отрядом Василий Толкачев. Построились, двинулись пешком по Вознесенскому проспекту, потом по Арсеньевской улице, идущей к вокзалу.

На вокзале особенно чувствовалась эвакуация. Из депо, тяжело пыхтя, выходили паровозы, подтягивали пустые составы. В товарные вагоны сотни людей спешно грузили снаряжение, боеприпасы, продовольствие. На платформы по гнущимся и скрипящим доскам вползали броневые автомобили, тяжелые орудия.

То и дело в сторону Мохова уходили груженые составы. Встречные поезда, не задерживаясь на станции, проходили до следующего разъезда, где начиналась «линия фронта». Пятясь с разъезда, привозили раненых. В Перевале их переносили в санитарный поезд, а порожний состав ставили под погрузку.

Толкачев вместе с Ильей несколько раз выходили на платформу, останавливали дежурного по станции:

— Когда наконец нас погрузят?

Пожилой, толстый, измученный дежурный отвечал плачущим голосом, вытирая пот с лица:

— Вы видите, видите, товарищи? Видите, что делается? Идите к начальнику!

Шли к начальнику станции, принимались доказывать, что отряд надо отправить немедленно, что заслон на Лузино — первоочередная мера. Если белые перехватят линию, грузы, боеприпасы, продовольствие — все попадет в руки врага.

Начальник станции соглашался с этим, обещал: «Вот только отправлю этот эшелон, подтянем ваш…» Но время шло, а посадки не было.

— Пойду к коменданту, — сказал Толкачев, сердито хмуря светлые брови. — А тебе советую брякнуть в обком… может, еще не уехали.

Илья позвонил в обком, в Совет, никто не отозвался.

Бойцы пообедали. Солнце пошло к закату. Состав все не подавали.

К вокзалу уже перестали подъезжать груженые возы. Прибежал Толкачев, взбешенный до крайности.

— Сколько времени потеряно! Искал коменданта… все в него упирается… боюсь утверждать, но, мне кажется, дело неладно…

— Комендант Зотиков — бывший поручик… все возможно в такое время, — медленно сказал Илья. — Пойдем, Василий! Ждать дольше — преступно!

Сказано — сделано… через пятнадцать минут раздалась команда:

— На посадку!

Поезд готов был отойти, как вдруг на платформу выскочил маленький рыжий человек и, увидев Илью, вскочил на площадку вагона.

Это был Рысьев.

— Почему вы, товарищ Рысьев, отстали от своего эшелона?

— С семьей прощался, — отрывисто ответил тот.

— Разве ваша семья здесь осталась?

— Ребенок болен, — так же отрывисто ответил Рысьев, пряча глаза.

Чуть было не сказал Илья, что семье ответственного работника опасно оставаться в городе, обреченном на сдачу… но вспомнил, что к семье Рысьева это не относится, у этой семьи найдутся защитники!

— Напрасно вы с нами поехали, — сказала Ирина. — Наш поезд, как вы знаете, не дальнего следования.

— Это ничего. Разведку вам налажу, — сказал Рысьев. — Побуду у вас… а может, и останусь с вами… Там видно будет. — Он отдышался от быстрого бега и уже владел собой. — Ну, как, Ирина? Отправляемся в partie de plaisir? [6]

Ирина не ответила. Ее покоробил насмешливый тон Рысьева. Она взглянула на мужа. Тот не слушал. Задумчиво глядел на удаляющийся город, точно окутанный пыльной завесой.

Без кожаной тужурки, в изодранной гимнастерке, безоружный, шел Рысьев по лесу, едва волочил ноги. Чувство глухой, неотпускающей боли, безразличие к окружающему, слабость, как после ранения… но ведь раны-то нет, нет ничего, кроме синяков и ссадин, полученных в первой схватке. Да и боли, в сущности, нет… так, одно воображение!

Но вот Рысьев зажмурился, оскалил зубы, рванул волосы и бросился к подножию сосны лицом в ржавую, теплую колючую хвою.

«Так глупо… так глупо попасться».

Он сжал зубы.

Прошедшие полсуток круто переломили его жизнь.

…В полночь, когда поезд приближался к станции Лузино и отряд готовился к высадке, из темноты начался обстрел… Поезд ускорил ход и буквально проскочил мимо станции.

С опасностью для жизни Толкачев и Рысьев, перебираясь из вагона в вагон по буферам, добрались через тендер до паровоза, приказали машинисту остановиться.

Поезд встал в железнодорожной выемке. Бойцы повыскакивали из вагонов.

Положение создалось затруднительное: отряд не знал, где свои, где враги. Необходимо было разведать расположение белых, связаться с отрядами Верхнего и Лосевского заводов и с эсеровской дружиной, то есть с частями, которые должны проводить операций во взаимодействии с Коммунистическим отрядом.

Рысьев вызвался идти в разведку по направлению к Лузино. Взял с собою двух бойцов. Они пошли по лесу, пользуясь предрассветной темнотой.

«Так глупо влопаться!»

Острый приступ злости заставил Рысьева застонать. Затем он попытался успокоить себя такими рассуждениями:

«Но если бы на месте Стефанского оказался другой, я теперь валялся бы продырявленный… Хоть он и взял эту проклятую подписку, но, в общем, поступил гуманно… И подписку бы не взял, если бы не тот плешивый черт!»

Рысьев зажмурился от отвращения и, перевернувшись на бок, подпер голову кулаком.

«Что я так терзаюсь? Отчего? Что особенного случилось? Рассказал об отряде и о смежных частях? Но что значит „рассказал“? Только подтвердил и уточнил сведения, которыми они располагали… И нечего об этом думать и переживать… Сделано — и все!.. Зато я жив, Августа в безопасности, Кира… Подписка? А кто о ней узнает? Итак, все идет ладно, идет даже лучше, чем шло! И нечего распускаться. Надо встать, идти до первого селения, изобразить бежавшего из плена…»

«Нет, стоп! Скажу „из плена“ — и тут не оберешься подозрений. Итак, что же со мною было?.. Ага! Мы дошли… нет, мы на подходе к Лузино столкнулись с вражеской разведкой. Схватились врукопашную. Бойцы убиты, я контужен, лежу без сознания, принят за мертвого. Это более складно… Очнулся — долго не мог ориентироваться. Попробуйте расследуйте, если сумеете вести следствие на вражеской территории! Я ползу к своим, но в это время… Конечно, Стефанский моргать не будет, он нападет на отряд врасплох. Если кто и уцелеет, вынуждены будут прятаться по лесам. И я… надо примкнуть к уцелевшим… и уцелеть самому во время боя…»