Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя. Страница 36

— Такое чувство, что первый раз трахаюсь, — смеется над собой мой сумасшедший Ветер и жадно меня целует.

Я задыхаюсь, потому что этот собственник крадет мой воздух, мое терпение и здравомыслие. Мы словно голодали друг по другу куда больше, чем несколько дней. Сейчас, когда наши языки сплелись в сумасшедшем танце, я ощущаю себя женщиной, которая прошла сотню миров, чтобы только встретить своего единственного. Мне хочется заклеймить его своими поцелуями, своим запахом, оставить на его теле одной мне понятную карту царапин.

— Сумасшедшая, — отрываясь от моего рта, бормочет Ветер, пока я обвиваюсь вокруг него, жадно кусая за шею и плечи.

На смуглой коже остаются следы: тоненькие полумесяцы моего укуса, которые тут же наливаются кровью, превращаясь в странное подобие печати. Я слизываю эту боль языком.

— Я тебе пометила, Ветер, — говорю, покрывая поцелуями каждый миллиметр его кожи и, как обезумевшая кошка, кусаю снова.

Ветер рычит и смеется, смеется и рычит. Хватает меня за волосы, прижимает голову к своей груди, вздрагивая каждый раз, когда мои ногти впиваются ему в спину, а зубы прихватывают крохотные соски. Я так завожусь, что перестаю контролировать силу, с которой вонзаю в него зубы, и в конце концов мой мужчина с силой, словно я жалящая медуза, тянет за волосы, отводя мою голову до упора назад. И снова я беспомощна перед ним, открыта в своих желаниях и потребностях.

— Раздевай меня, — звучит его хриплый приказ, и я послушно стаскиваю с него последнюю деталь одежды. Обхватываю пальцами его каменную эрекцию, захлебываюсь собственным стоном и слышу, как он стонет в ответ, покусывая мои губы. — Сильнее, детка, не сломаешь.

Мы вместе смеемся — и секундная разрядка превращает ураган в настоящее торнадо. Я сжимаю его двумя руками, пока Ветер большим пальцем поглаживает мой болезненно твердый сосок. Мне хочется молить его о поцелуях, хочется, чтобы он обхватил его губами и мягко посасывал, чтобы кусал и лизал.

Я безумная.

Я развратная.

Я вся его настолько сильно, что почти не удивляюсь, когда ветер заменяет пальцы губами и делает все то, о чем я только что беззвучно молила.

Мы разукрашиваем тишину бесконтрольными просьбами ласкать сильнее, жарче, отпустить все внутренние тормоза, вылететь за пределы трассы и отпустить руль.

— Нет, Осень, будет по моему, — говорит мой господин на эту ночь и пресекает мои попытки обнять его ногами. Вместо этого распрямляется, садиться на колени и тянет меня за задницу вверх. Я охаю, когда мои ноги оказываются у него на плечах. И ною, чувствуя поглаживая по влажной развилке. — Я же говорил, что твои ноги будет охуенно смотреться у меня на плечах.

И не давая мне насладиться этой фразой, толкается бедрами вперед: весь сразу, глубоко в меня, словно от этого зависит его жизнь.

Я выкрикиваю его имя, сжимаю простынь в кулаках, потому что с каждым движением в меня мой Ветер словно швыряет меня навстречу солнцу: к той яркой вспышке, которая сводит с ума, обжигает, манит и обещает сладкую смерть.

Мы одновременно покоряем и покоряемся друг другу.

Я прошу еще и еще, он отзывается грубыми толчками, и комната разлетается на атомы от наших стонов, влажным шлепков и ливня за окнами.

Давным-давно я упала так сильно, что больше не пыталась летать.

Но сегодня Ветер подарил мне крылья и выпустил из клетки, свитой из стыда и страха.

И я снова готова поверить в любовь.

Глава двадцать пятая: Ветер

— Может быть, вот это? — Осень задумчиво берет с витрины коробку с игрушечным набором, кажется, спальни, и сосредоточенно изучает содержимое за «пузырем» из твердого пластика.

Пятница, половина пятого вечера и сегодня мы впервые выбрались куда-то вдвоем.

Осень вся на иголках, потому что завтра большой праздник — День рождения Марины. Я знаю — вижу и чувствую — сколько всего Ева делает, чтобы он получился незабываемым. Даже в шутку называет его «первым юбилеем Мышки». Иногда мне кажется, что ее любовь к Марине слишком безоговорочная, но потом я вспоминаю, что дочка стала для нее спасением — и сажаю на поводок своего внутреннего циника.

И потом: это ведь Марина. Тот самый ребенок, которого я ни разу не видел в слезах, капризной или истерично что-то выпрашивающей. Если кто и заслужил настоящее волшебство на свой первый юбилей, как это она.

— Дом для карлика? — спрашиваю я, укладывая голову на плечо Осени, с видом знатока рассматривая каждый стежек на одеяльце, которое идет в комплекте к кровати из набора.

— Это для ее хомячьей семьи, — серьезно отвечает Осень и я, чтобы выудить из нее улыбку, осторожно прикусываю ее за ухо. Она тут же прижимается щекой к плечу и тянется для поцелуя.

Мы целуемся постоянно. Так много, жадно и часто, что сегодня, когда час назад встретились в сквере, Ева с гордостью заявила: «Ты мне дыру на подбородке протер, колючий южный мужчина!» Пришлось целовать ее несчастный, замазанный каким-то косметическим средством подбородок. Предложил побриться — и тут же услышал категорическое: «Вот еще!»

Наверное, рано или поздно наступит тот день, когда я перестану удивляться ее реакциям и словечкам, ее умению говорить просто о сложном и усложнять простое, но сейчас я готов наслаждаться этой непредсказуемостью вечность. Нет, пожалуй, две вечности.

В конце концов, Осень останавливает выбор на двух таких пластиковый коробках с мебелью для семьи игрушечных хомяков, и мы идем к кассе. Я не даю ей расплатиться, а когда Ева начинает хмуриться, едва заметно качаю головой, надеясь, что не придется произносить этого вслух. Осень поджимает губу, и больше не мешает. А когда мы выходим из отдела с игрушками, выглядит такой растерянной, что я все-таки останавливаюсь.

— Ты не должен был… — говорит она с видом человека, который вдруг узнал, что солнце — это большая огненная звезда.

— Почему? — интересуюсь я. Мне правда интересно услышать ответ.

— Потому что… это ведь я… То есть…

Она вздыхает, мотает головой и я, взяв ее за руку, иду к книжному отделу.

Вчера она передала мне пригласительную открытку на праздник дочери, сказав, что лишь передает просьбу дочери, и у меня не возникло ни единого повода ей не верить. Но мы оба знаем, что происходящее между нами еще слишком зыбко и эфемерно, чтобы нестись галопом в карьер. Знаем — и поэтому запросто говорим об этом, и приходим к решению, что пока будет достаточно просто передать Марине подарок и мои извинения, что не смогу помочь ей задувать свечи.

— Пусть будет от тебя, — предлагает Осень, и я громко смеюсь в ответ. — Что? — не понимает она.

— Сама дари ей глупости, Осень, а я подарю то, что Марине действительно понравится.

Мы ныряем в отдел с фэнтези, и я почти сразу нахожу нужную книгу, не обращая внимание на всяких Гарри Поттеров и слишком уж напичканную религиозными аллюзиями Нарнию.

— Вот, — показываю свой выбор.

— «Хоббит»? — переспрашивает она, как будто это не написано на обложке крупным витиеватым шрифтом.

— Лучшая книга для маленькой умной девочки, — киваю я.

— Боюсь, она еще не так хорошо читает.

Я хочу сказать, что мне бы хотелось читать ей перед сном, но в этом нет необходимости — Осень прекрасно читает мой взгляд. И упирается лбом мне в плечо, думая, что я не увидел слез в ее глазах.

Мы задерживаемся в книжном еще немного: я выбираю закладку с тяжелым медальоном в виде колпака волшебника и маленький блокнот с оберткой из кроличьего меха персикового цвета.

— Марина читает те сказки, что ты сказал, — говорит Осень очень осторожно, как будто мы переходим на запретную территорию. — Немножко и очень медленно, но читает.

Я собираюсь сказать, что в усидчивости ее дочери нет моей заслуги, но в ноздри ударяет знакомый, единственный в своем роде терпкий аромат духов. И мне даже не нужно угадывать, кому он принадлежит, потому что взгляд упирается в знакомые черные волосы, кроваво-красные губы и взбешенный темный взгляд.