Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя. Страница 38

— Почитай мне, Кира, — приказывает Эл, закрывая глаза тыльной стороной руки. — Спать хочу, сейчас просто вырублюсь.

Он говорил мне много разных вещей. И грубых, и откровенно издевательских, и нарочито горьких, бьющих точно в мою гордость. И почтив всегда я в конечном счете знала, что ответить или как не ответить, чтобы не потерять лицо и отбить у Эла желание продолжить издевательство.

Но сейчас он загоняет меня в полный ступор. Как будто внезапно начал говорить на марсианском. Эл нее ждет моего согласия, и как обычно не просит: он пришел, устроился так, как ему удобно, и отдал очередной приказ. А меня раздирает изнутри желание разбить планшет ему об голову.

— Тебе не кажется, что ты ведешь себя как тиран? — спрашиваю сухо, так, что каждое слово дерет горло песком.

— Мне не кажется, потому что я и есть тиран, — не отпирается Габриэль.

А я, вместо того, чтобы подбирать убийственные аргументы, почему он должен прямо сейчас убираться вон из моего номера, примерзаю взглядом к его животу, который выглядывает из-под задранной футболки. И желание поцеловать его ниже пупка, там, где за резинку штанов стыдливо прячется дорожка волос, растет с каждой секундой.

— Кира, я, блядь, реально устал, — начинает беситься Крюгер. — Перестань корчить гордую гусыню и просто почитай мне что-нибудь?

— Прости, Крюгер, но я не знала, что мне придется петь колыбельные дракону и не в голосе сегодня.

— Мне хватит и пары рецептов из поваренной книги «Как приготовить рыцаря».

Господи, это что — шутка?

Нет, нет, нет, Крюгер я не куплюсь на эту попытку усыпить мою бдительность, хоть она настолько хорошая, что от желания улыбнуться сводит челюсти.

— Я все равно останусь спать в твоем номере, упрямица, и мы оба знаем, что у тебя не хватит сил вытолкать меня за порог.

— А куда же подевалась «Кира-блядь»? Почему не «грязнуля»?

— Тебе бы хотелось, чтобы я называл тебя так?

Это нарочитый вопрос, выверенный удар, которым Габриэль, словно умелый игрок, загоняет мня в лузу. Что мне ответить? Что я просто не знаю, как вести себя с этим странным Габриэлем, который не обещает поиметь меня на любой подходящей поверхности? И что мне было бы спокойнее, если бы ничего не менялось, и он был все тем же мерзавцем, которого я могу ненавидеть так же сильно, как и любить? И что у меня голова кружиться от его запаха, хоть это всего лишь гель для душа?

— Мне бы хотелось, чтобы тебя не было рядом, — говорю я, и это чистая правда. Потому что его присутствие выбивает почву у меня из-под ног, и привычные модели поведения больше не работают.

— К счастью, Кира, мне глубоко плевать на твое «хотелось», — бубнит он, сдвигает руку на лоб и хлещет меня отрезвляющей пощечиной янтарного взгляда. Так сильно, что голова непроизвольно дергается. — А теперь перестань меня раздражать и сделай, что я хочу, пока я не вспомнил о том, что у тебя есть еще как минимум рот, и вчера, насколько я помню, он остался девственным.

Я не успеваю разгадать уловку, а Габриэль уже фиксирует мой подбородок двум пальцами, заставляет смотреть ему в глаза. Смотрит так пристально, так глубоко, словно ныряет в самую душу. Через несколько секунд я надежно зафиксирована его взглядом, приколочена, как бабочка, к бархатной витрине и даже если Габриэль вздумает исполнить свою угрозу, я вряд ли смогу сопротивляться.

Его большой палец гладит кожу на подбородке, растирает почти до красноты и поднимается выше. Шершавая кожа медленно чертит контур нижней губы, оттягивает ее с односложным приказом:

— Открой рот, Кира.

Я не послушаюсь. У него нет надо мной такой власти, я не буду играть в его грязные игры и не буду сосать его палец.

Но все это — просто мусор на пути катка по имени «Крюгер», потому что он размазывает меня в считанные секунды, сминая непослушание. Это какой-то гипноз.

Наваждение. Это просто мистика, потому что у меня нет другого объяснения, почему мой рот открывается, и я нервно сглатываю, когда Эл проталкивает палец между губами.

Его кожа теплая, почему-то со вкусом табака, хоть я уверена, что он пришел сюда только в облаке какого-то соленого геля для душа. Эл снова начал курить?

Я пытаюсь сосредоточиться, поймать хоть одну трезвую мысль и вынырнуть с ней на поверхность, глотнуть отрезвляющую реальность. Пытаюсь мысленно обзывать его «Крюгером», но в этом всем нет ни капли спасения, потому что собственная беспомощность — как гиря на щиколотке, и теперь мое падение неизбежно.

— Сожми губы.

Я послушна и бессильна рядом с ним, хоть в моих руках есть все инструменты, чтобы отрезвить Крюгера одним точным ударом, бросить грешника обратно в ад, вместо того, чтобы ловить каждый звук его голоса.

— Многообещающий рот, Кира, — гортанно выстывает он, проталкивая палец до самого основания. И ведет бедрами вверх, на секунду жмурится.

Вот он, мой шанс вырваться из-под влияния его гипнотического взгляда, и я уже мысленно праздную победу. Но… вместо этого зачарованно слежу за тем, как его вторая ладонь опускается на живот, пальцы тянут резинку штанов вниз, и она практически без сопротивления опускается.

Как бы я ни относилась к Элу, его руки всегда поражали меня: длинные крепкие пальцы, не тонкие, как у пианиста, но аккуратные, со структурными фалангами, и одной выразительно-выпирающей косточкой в вершине большого пальца. Он сжимает полностью возбужденный член в кулаке и вены вздуваются под кожей, а из горла скользит злое шипение.

— Давай, Кира, поработай ртом, — требует Эл. Трется подушечкой о мой замерший язык и снова прихлопывает требовательным взглядом.

Я могу ему сопротивляться.

Могу и буду.

Но не сегодня, господи, только не сегодня, потому что сейчас я слишком в его власти.

Если Эл скажет продать ему душу за горсть соли — я сделаю это, не раздумывая. И я так сильно ненавижу себя за эту слабость, что цепляюсь зубами в его кожу, чтобы разделить с мерзавцем эту боль. Но Габриэль лишь ухмыляется, и его рука начинает двигаться быстрее.

Я никогда не видела ничего подобного. Чтобы мужчина вот так… словно он в компании порнофильма. Но в этом он весь — мой Темный ангел. И мы вместе падаем туда, где есть только я, он и закрытая дверь, за которой запреты и мораль сбрасывают макси.

Туда, где мы можем быть собой.

Я практически всасываюсь в его палец, сжимаю губы так плотно, что немеет рот. Мой порочный Ангел закрывает глаза: ресницы дрожат, зубы цепляются в нижнюю губу, а бедра энергично толкаются навстречу движению кулака. Живот дрожит, пресс натягивается так сильно, что каждая мышцы выступает тугими четким контуром.

Новый толчок — и я непроизвольно охаю, потому что перед мысленным взглядом мелькают пошлые картинки, в которых мои губы сосут вовсе не его палец. Собственная потребность обжигает так сильно, что внутренние преграды раскаляются, чтобы лопнуть с позорным треском.

В тишине слышны только наши сдавленные звуки: его низкий стон, мои расшатанные всхлипы. Я словно голодная, ловлю каждое движение, каждый толчок члена в сжатые пальцы, с извращенным удовольствием впитываю зрелище вставших дыбом волосков.

Я хочу, чтобы это было только между нами: порочное, пошлое, ненормальное.

Совершенное.

Правильное.

Эл кончает с громким, «Бляяяяядь!», выгибает спину и крепче хватает ладонью мои скулы, словно боится, что именно в эту минуту я передумаю и выпущу его палец изо рта.

Глава тридцать вторая: Габриэль

Я сбрасываю напряжение так мощно и сильно, что проламывает поясницу.

В горле сухо до болезненной хрипоты, нёбо занемело. Я хочу проглотить непрошенный стон, но он разрывает табу на губах.

Бля…

Нужно отдышаться, нужно вспомнить, что я пообещал себе и пальцем ее больше трогать, пока сама не придет и не попросит. Идиотский план. Теперь я это точно знаю, потому что весь день только то и делал, что держал себя в клетке тотального контроля.