Никто об этом не узнает (СИ) - Навьер Рита. Страница 34

Разозлившись на себя, она попыталась высвободить руку, но Стас уже целенаправленно шагал к эскалатору и тянул её за собой.

— На что пойдём? Сейчас будет какой-то мультик, вроде «Почтальон Пэт», и фантастический боевичок «Люси». Люка Бессона, кстати, — Стас поднял вверх указательный палец.

— Я мультики люблю, — призналась Алёна.

— Ну ты чего? Это ж Бессон! И к тому же там Скарлетт Йоханссон в главной роли. Пойдём лучше на него?

— Ну, как хочешь, — пожала плечами Алёна, осторожно отняв руку.

Фильм, может, и был интересный, но прошёл мимо неё. Алёна выхватывала случайные кадры, но даже не пыталась увязать их в логическую цепочку и хоть немного вникнуть в сюжет.

Все два часа она выстраивала фразы и искала доводы. Потому что после кино она откровенно скажет Стасу всё, что думает. И будь что будет.

Но откровения не получилось — как только они вышли из зала, к ним подлетел Ренат.

Он их явно поджидал и высматривал, но умело сделал вид, что встретились случайно.

— О! Какие люди! — он прямо цвёл в противовес вмиг помрачневшему Стасу. — Вы на «Люси» ходили? Ну и как? Стоящее кинцо?

Затем вздохнул тяжело и горько.

— А я вот с девушкой договорился здесь встретиться, но она меня, похоже, бортанула.

Ренат лицедействовал виртуозно — если б Алёна не знала наверняка, почему он здесь, то, несомненно, поверила и даже всей душой посочувствовала бы.

— Не знаю, куда податься теперь…

— Присоединяйся к нам, раз такое дело, — подхватила игру Алёна.

— А может, ты лучше позвонишь своей девушке? — холодно предложил Стас.

— Да сто раз уже, — пожаловался Ренат. — Абонент не абонент.

Остаток дня они провели втроём. Алёна, вообще, рассчитывала, что с появлением Мансурова Шилов обидится и уйдёт. Это же логично. Тот и правда обиделся, и даже очень рассердился, но уходить не стал. Увы…

Весь вечер прошёл в беспрерывном соперничестве Стаса и Рената. Оба из кожи вон лезли — так старались ей угодить и уесть друг друга. Такого никогда с ней не бывало. Нет, случалось, что влюблялись. В деревне был один мальчик, один — в детдоме. Но так чтобы двое сразу, и чтобы это выглядело прямо как рыцарский турнир за даму сердца — такого никогда. И что уж скрывать, это льстило ей. Было непривычно и немного приятно.

Хотя… будь её воля, она бы не раздумывая обменяла все эти страсти на чуточку внимания Максима.

Эти два гусара даже домой сопровождали её оба, хотя Стасу, например, было даже не по пути.

Домой Алёна вернулась сильно после ужина, но папа, оказывается, поджидал её. Уединился с ней в своём кабинете и на полном серьёзе прочёл целую лекцию о том, что у незрелых юношей, да и у зрелых тоже, на уме. А на уме у них у всех одно. И это «одно» может сломать ей жизнь. Поэтому следует быть начеку, никого к себе не подпускать, и полтора часа в таком духе.

Алёна слушала отца и краснела. Смущаясь, пыталась успокоить его, что ничем «таким» они не занимались и даже не думали заниматься.

Но отец был уж очень разволнован. Твердил о вреде ранних связей, предостерегал, десять раз взял с неё слово, что она ни-ни, пока не встанет на ноги.

Наверное, всему виной виски, который поглощал отец, то и дело плеская в пузатый бокал янтарную жидкость из уже ополовиненного «Джонни Уокера».

Может, это вовсе и не та бутылка. Но при виде этикетки у Алёны внутри всё тоскливо сжалось. Какими же чудными были те два дня всего-то неделю назад. Многое бы она дала, чтоб ещё раз прожить ту субботу.

Когда папа наконец выговорился и смолк, погрузившись глубоко в свои мысли, Алёна потихоньку выскользнула из кабинета.

Она, конечно, любила отца, и пьяный он — совсем не то, что пьяная мать когда-то, но всё равно внутренне она напрягалась. Не нравились ей выпившие люди, хоть что тут поделай. Говорят — сумбурно, реагируют — непредсказуемо, ну и запах… и вообще.

Пожалуй, только Максим, набравшись в ту пятницу этого же «Джонни Уокера», не вызывал в ней неприязни. Наоборот, он, вечно ершистый, взрывной, тогда как будто расслабился и стал простым, понятным, умиротворённым и… вполне досягаемым. Папа же нудил и повторялся, а глаза его казались странно-остекленевшими.

Несмотря на поздний час и на то, что завтра рано вставать в школу, у Максима громыхала музыка. Какой-то зарубежный рок, тяжёлый и агрессивный.

Наверняка и Артёму, и Жанне Валерьевне этот грохот тоже мешал, но никто из них не осмеливался сунуться к нему с замечаниями. Если бы отец не заливал внизу, то он уж наверняка пришёл бы и учинил скандал. Но эти безмолвно терпели.

Вечером Максим вёл себя совершенно несносно. Грубил и отцу, и матери, и брату. Алёну же, когда она вернулась, демонстративно игнорировал, что, в общем-то, и хорошо — когда он такой, безбашенно-злой и психованный, лучше ему не попадаться на прицел. Но и плохо тоже. Просто потому что обидно. Потому что равнодушие оно хуже всего. Даже хуже открытой враждебности. Ну а равнодушие того, к кому сам не равнодушен, — это, наверное, самое болезненное.

Вот он её и не замечал весь вечер. И это выходило у него настолько естественно, что она и впрямь себя чувствовала пустым местом. Теперь ещё музыка эта адская. Впрочем, похоже, что она и в тишине не уснула бы. И думала всё равно о нём же. Вот он так вызывающе себя ведёт, почему? Зачем всех вечно провоцирует? Почему нельзя просто спокойно и мирно жить?

Но что самое нелепое во всей этой ситуации — как бы он себя ни вёл, что бы ни творил и ни говорил, её отношение к нему не меняется. То есть сама себе она внушает правильные мысли: надо быть порядочной, достойной, гордой. Надо не думать о нём, не тосковать, не обращать внимания. Но разум её с сердцем совсем, очевидно, не в ладах. Выкинуть его из головы не получается, не думать о нём — тоже. И если уж на то пошло, о гордости и вовсе говорить смешно. Ведь случись вдруг так, что он подойдёт к ней или захочет быть с ней, ну разве она сумеет отказать? Наверное, нет. Конечно, нет! Да она рада будет послать гордость куда подальше. Потому что гордость не делает тебя счастливым, а хочется-то счастья. И это как-то и горько, и удивительно, и весело осознавать, что есть человек, которому ты готов почти всё простить. Вот только этому человеку, похоже, плевать.

Три часа ночи. Сна осталось — всего ничего, а Максим разве что немного потише музыку сделал. Или просто уши уже привыкли. Впрочем, не настолько, чтоб уснуть.

Алёна устала ворочаться. И была бы хоть музыка красивая, мелодичная. А то кровать аж вибрировала от его ударников.

Может, набраться смелости, зайти и высказать? Ну это же издевательство, в конце-то концов.

Алёна перевернулась на левый бок, заложив голову сверху подушкой.

В четвёртом часу раздражение достигло того пика, когда «неудобно, стыдно, страшно» побледнело окончательно.

Она накинула синий шёлковый халат — папин подарок — и решительно двинулась к Максиму. Постучала для проформы, хотя даже сама свой стук в таком грохоте не услышала. Толкнула дверь — оказалось, не заперто. Вошла.

Максим лежал с закрытыми глазами поперёк кровати. Уснул? В таком шуме? А все остальные пусть мучаются?

Алёна подошла к сабвуферу — от него самое зло… Но никаких кнопок, тумблеров или выключателей не обнаружила. Обследовала ещё две колонки, потом догадалась, что рулит этой вакханалией ноутбук. Тронула тачпад — экран ожил. Как тут что остановить, она не знала, поэтому просто отключила микшер ноутбука.

Внезапная тишина показалась не менее оглушительной, и голос за спиной, грубый, хриплый, прозвучал как выстрел:

— Какого хрена?

Алёна вздрогнула и обернулась. Приподнявшись на локтях, на неё в упор, исподлобья смотрел Максим, и сна у него при этом ни в одном глазу.

— Ты что здесь забыла? — хмурился он.

— Мне твоя музыка спать мешает, — пролепетала Алёна, сгорая от стыда.

Он что подумал — она тут прокралась к нему в комнату и шарит в его вещах, в его ноутбуке? В общем-то, наверняка это так и выглядело со стороны.