Никто об этом не узнает (СИ) - Навьер Рита. Страница 42

Наверное, Артём мог бы и дальше терпеть это пренебрежение. С трудом, с горечью, но мог бы. В конце концов, привык уже.

Но потом появилась она. Мерзкая Алёна.

Нет, сначала всё было не настолько ужасно. Она сразу всем не нравилась и стала для их семьи общей неприятностью. Но затем всё как-то незаметно изменилось.

Отец, для которого Артём всегда был единственным и любимым, вдруг как с ума сошёл. Интересовался только её делами, смотрел на неё так, как не смотрел ни на кого, в кабинете с ней вечерами запирался. Они там болтали непринуждённо — Артём подслушивал из библиотеки, — словно сто лет друг друга знали. А вот с ним отец никогда так не общался, в лучшем случае выспрашивал о школьных успехах.

Больно было и обидно. До слёз. Отца он счёл предателем.

Но когда эта клуша деревенская заявила, что они с Максом поладили, Артёма попросту перекрыло.

Она не соврала — Артём понял это сразу. Он и раньше подозревал, точнее, предчувствовал, что нечто подобное может произойти. Хотя сам же и отвергал эти подозрения. Ведь кто она, и кто Макс, да ещё с его-то запросами. Но интуиция, видимо, оказалась мудрее логики. И насчёт «поладили» она, наверняка, ещё смягчила. Иначе брат ни за что не рассказал бы ей про отца.

Мысль отомстить всем разом пришла в голову неожиданно.

Весь вечер он мучился: как всё это провернуть? Через кого? А вдруг всплывёт, что он причастен? Боялся, конечно, до дрожи. Однако и терпеть дальше, как эта мерзкая Алёна шаг за шагом всё у него отвоёвывала, сил уже не хватало.

Зря боялся. Всё оказалось проще простого: нашёл в соцсети Шилова, создал фейковый аккаунт, написал сообщение, отправил. И замер в ожидании.

Напрямую назваться Алёной не рискнул — тогда Шилов понял бы, что это никакая ни Алёна. Однако намёки оставил. Если не дурак — поймёт, решил он.

И надо же — всё получилось как нельзя лучше. И Шилов как будто по писанному сыграл, и Макс отреагировал нужным образом, и самого Артёма при этом никто не заподозрил.

И стало легче. Значительно.

Да, отец всё ещё кудахтал около неё, но и это вопрос времени, решил про себя Артём. Зато Макс с ней явно разругался. А зная брата, можно было представить, как он на ней отыгрался за «предательство». То-то она все дни ходила, как в воду опущенная. Артём вида не показывал, но в душе ликовал. Неожиданно ему понравилось ощущать себя кукловодом. Это так приятно тешило израненное самолюбие.

Ну и кто говорил, что месть не приносит удовлетворения? Приносит. И ещё какое!

Глава 18

У Дмитрия Николаевича Явницкого всегда предельно чётко были расставлены приоритеты. Статус, карьера, материальное благополучие — вот что самое главное для человека, чтобы чувствовать себя состоявшимся, чтобы знать — жизнь прожита не зря.

Взгляды свои он перенял от собственного отца, тот тоже рвался к вершинам чиновничьей лестницы.

Однако в отличие от отца заметно расширил потребности. Тому вот, например, все эти блага и роскошества казались ненужной блажью. Аскетичный в быту, он, коммунист до мозга костей, таковым и остался даже после того, как рухнула советская система.

Дмитрий Николаевич не такой — он с самой юности ценил, помимо положения, материальные прелести, которые делают жизнь намного комфортнее и приятнее. Старик-отец этого не одобрил бы, но его уже давно нет в живых.

Личные привязанности для Дмитрия Николаевича попросту не существовали. Это даже не было осознанным выбором, так уж само получилось. Ни к родителям своим, требовательным ретроградам, ни к жене, недалёкой эгоистке, ни к тестю, ни к тем более пасынку тёплых чувств он не испытывал.

Случались любовные связи, но всё это было лишь на уровне физиологии, сердце его никакие длинноногие красотки не затрагивали.

Пожалуй, из всего окружения исключением стал Артём. Но и его Дмитрий Николаевич полюбил не сразу, а как-то постепенно, когда вечно орущий, капризный ребёнок превратился в приятного, послушного мальчика, который, к счастью, и умом, и характером, и внешностью пошёл в него, в своего отца.

Любовь эта была вовсе не горячая, слепая и бездумная, а осознанная и зрелая. Дмитрий Николаевич безмерно гордился сыном, одобрял его взгляды, хвалился его успехами. А всякие нежности — это же ерунда полная. Нет их и пусть. Кому нужны эти бессмысленные сюсюканья?

О том, что у него где-то там есть дочь, он вообще-то знал, но забыл. Как и ту стародавнюю колхозную интрижку. За столько лет — немудрено. Поэтому даже сам сначала не поверил, когда прочёл изобличающую статью. Искренне уверял Руслана Глушко, политтехнолога своего, что это очередная провокационная утка.

Ну а потом пошли подробности, очень знакомые подробности. И в памяти ожили кадры один за другим: жаркая ранняя осень, бескрайнее картофельное поле, вёдра, мешки, бивуак под брезентовым навесом, вечерние посиделки у костра под гитару, та девчонка в светлом сарафане и с косичками до пояса. Такая застенчивая, такая неопытная. Впрочем, он и сам тогда от неё недалеко ушёл в этих вопросах.

Позже, зимой, она выглядела уже иначе. Осунувшаяся, бледная, с тёмными кругами под глазами, с большим животом. Зачем-то притащилась к нему в институт.

Дмитрий Николаевич тогда искренне недоумевал: что ей надо? Ничего ведь он ей не обещал, а уж тем более жениться. Ну, залетела, бывает. Но такие проблемы решаются сейчас легко и просто.

Она выслушала его доводы, кивнула и ушла. И больше его не беспокоила, если не считать одного-единственного письма. В нём она сообщила, что у него теперь есть дочь. То письмо он, конечно же, выбросил, а затем и вся эта история стёрлась из памяти.

И не думал Дмитрий Николаевич никогда, что эта ошибка юности вдруг ворвётся в его налаженную и спокойную жизнь и перевернёт всё вверх дном.

Дело даже не в том, что он взял дочь к себе — сделал ведь это вынужденно, а в том, что неожиданно для себя самого она вдруг вызвала в нём непривычное, даже странное чувство.

В первую же их встречу, стоило ему взглянуть в её беззащитные глазёнки, как раздражение, копившиеся все дни, пока его склоняли в прессе, куда-то делось. Впервые он испытал растерянность и смятение, впервые в груди что-то ёкнуло, когда она вдруг прильнула к нему и прошептала «папа».

«Это от неожиданности», — говорил себе, терзаясь той ночью бессонницей.

Но это никуда не ушло, напротив, хоть он и испытывал неловкость, оставаясь с ней наедине. Однако всякий раз, глядя на неё, ощущал, как в груди разливалось незнакомое тепло и, пожалуй, нежность, ещё более незнакомая.

Может, в нём вдруг проснулись истинные отцовские чувства, а, может, он просто невольно откликнулся на её сердечное отношение. Ведь никто из домочадцев, да и вообще никто и никогда не относился к нему так, как она — с безоглядной душевностью, невзирая ни на что, никто к нему не тянулся, не ждал, глаза ни у кого так не светились, когда он приходил домой. Все всегда от него что-то требовали. Подарки принимались как должное. Дежурное спасибо — и всё. Впрочем, он и сам не ждал ничего другого. Но вот она, получая любой, сам незначительный знак внимания, самый простенький подарочек, изливала на него такой поток искренней радости, что это и смущало, и одновременно хотелось радовать девочку ещё больше.

Когда ему сообщили, что Алёна разболелась, он места себе не находил, домой торопился. Но рядом с ней опять не знал, что сказать. Сердце сжималось от жалости — такой она казалось бледной и измученной, а выразить всё это не получалось. Не умел ни понимать своих чувств, ни тем более высказывать. И от этого, от того, что не мог выплеснуть то, что переполняло душу, привязывался к ней ещё сильнее.

Вот ведь парадокс: буквально недавно все его мысли занимали колебания рейтинга, позиции, прогнозы. А заболела она — и все эти циферки отодвинулись на второй план. И эта агитационная поездка так некстати выпала. Даже пытался отвертеться, отложить, но Глушко взвился: «Нельзя!!!».

Домой оттуда рвался как никогда, а ведь разъезжал часто и подолгу.