«Будет жить!..». На семи фронтах - Гулякин Михаил Филиппович. Страница 4

Мы дошли в срок, преодолев эти первые на своем пути трудности. В час ночи прибыли на станцию. Последовала команда накормить бойцов и командиров, но мало кто торопился добраться до походных кухонь — многие садились где попало и засыпали. У нас же, медиков, не было ни минуты для отдыха. Хозяйственники получали продукты на время следования, пришлось их тщательно проверять.

Погрузились в эшелоны глубокой ночью и под утро отправились в путь. Остановки были редкими, чувствовалось, что нас очень ждут под Москвой, где шли жестокие, кровопролитные бои.

На одной из остановок командира и комиссара батальона вызвали к бригадному начальству. Вернувшись, Коробочкин подозвал меня к себе, раскрыл карту.

— Взгляни сюда, Миша…

— Знакомые места, — оживился я.

И действительно, на карте были обозначены город Чернь, а также станции Горбачево, Скуратово. Удалось отыскать и родное Акинтьево.

— Неужели там будем действовать?

Коробочкин ничего не ответил, только улыбнулся.

— В этих краях, Николай Иванович, — сказал я, — могу быть полезен не только как медик. Местность знаю хорошо, все излазил, исходил. — А сам подумал: «Может, хоть что-то узнаю о судьбе матери, братьев, сестры… Как они там, в оккупации?..»

Вспомнилась последняя поездка домой. Меня отпустили попрощаться с родными сразу после выпуска из института и распределения. Выехал в конце сентября битком набитым рабочим поездом. Среди пассажиров были в основном женщины с детьми и пожилые люди. Многие покидали Москву и перебирались в сельскую местность, чтобы там переждать грозное время. Особенно горько было смотреть на малышей… Дети всегда остаются детьми — непоседливы, говорливы. Но что-то изменилось и в них. Щебетать щебетали, а на лицах отражалось напряжение, предчувствие чего-то неизвестного, страшного.

Меня, одетого в новенькую, с иголочки, командирскую форму со знаками различия военврача 3 ранга, не оставили без внимания. Вопросы вертелись вокруг одной, самой главной и волнующей всех темы: что на фронте, когда же остановим проклятых фрицев?

Что я мог ответить? Объяснил, что лишь сегодня, по существу, закончил учебу и еду попрощаться с матерью, с родными перед отправкой на фронт.

— Разобьем врага, скоро разобьем, — убеждал я, хотя в то, что это случится действительно скоро, наверное, и сам тогда уже не верил — обстановка на фронте складывалась не в нашу пользу.

Кто-то спросил о моих близких. Я ответил, что отец и старший брат мобилизованы в армию, а двое младших братьев тоже рвутся бить врага, но им еще рано. Не ведал, что судьба распорядится по-своему: пройдя опасными дорогами войны, возвратятся домой отец и старший брат Алексей, вернусь и я. Но навеки останутся лежать в сырой земле младшие братья. Жизнь самого младшего, Анатолия, оборвется совсем скоро. Это случится в декабре сорок первого во время отступления немцев от Тулы к Мценску, когда Анатолий вместе с друзьями, такими же мальчишками, как и он, пойдет подрывать фашистский склад боеприпасов. Склад они уничтожат, но Анатолий погибнет…

Ничего этого, конечно, тогда я и не предполагал, ехал к ним — еще живым и здоровым.

А мои попутчицы, особенно пожилые женщины, уже тогда сокрушались, жалея мою мать: сколько же горя ей придется пережить!

С поезда сошел на станции Горбачево. Дальше надо было пройти пешком пятнадцать километров. Каждый шаг на этом пути был мне знаком и дорог. Сколько раз приходилось преодолевать это расстояние: радостно — в сторону дома и с грустью — к станции и во время учебы в Орле, и в период работы в Туле, и потом, когда стал студентом, а затем слушателем военного факультета мединститута.

На станции с тревогой обнаружил следы от налетов вражеской авиации. Неужели бомбят? Как там, дома?

Пошел быстрым шагом и через два с небольшим часа увидел с высокого холма свое Акинтьево, до которого оставалось не более полутора километров. О чем только не передумал за эти последние минуты!

«Отец… Где он теперь? Наверное, трудно ему. Немало выпало на его долю испытаний в жизни!»

Довелось отцу служить еще в старой армии. Мобилизовали его в начале 1917 года и направили в 56-й запасной полк, дислоцировавшийся в Москве, в Покровских казармах, До этого был рабочим, встречался с большевиками, и неудивительно, что в полку его сразу потянуло к партийной ячейке. Не так уж она была велика, насчитывала, как рассказывал отец, около двадцати человек, но ни одно мероприятие в полку не оставалось без внимания большевиков, авторитет которых рос с каждым днем. Уже летом 1917 года полк стал одним из самых революционных в Москве, а осенью большевикам удалось добиться направления семи рот из его состава на охрану кремлевского Арсенала, В этих ротах влияние большевиков было особенно значительным. Солдаты переправляли рабочим оружие и боеприпасы.

25 октября 1917 года в 56-м запасном полку, как и во многих других частях Московского гарнизона, состоялось собрание, на котором солдаты по примеру рабочих заводов и фабрик единодушно потребовали передачи всей власти Советам. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Кремль, по существу, находился в руках революционно настроенных солдат. Но в конце октября белогвардейцы во главе с полковником Рябцевым обманным путем ворвались в Кремль и разоружили солдат. Офицеры выстроили все семь находившихся там рот 56-го запасного полка на площади перед Арсеналом, ходили вдоль шеренг и били солдат кулаками и прикладами. Поодаль стояли вооруженные юнкера.

И вдруг с одной из кремлевских башен по юнкерам ударил пулемет, и те попадали на землю. Пулеметчик стрелял еще несколько минут, пока его, незаметно подкравшись, не схватили белогвардейцы. Имя героя, расстрелянного юнкерами, так и осталось неизвестным.

Началась кровавая расправа над солдатами полка. Юнкера стреляли из винтовок, били в упор из пулеметов. Мой отец, Филипп Кузьмич Гулякин, солдат седьмой роты, тоже был на площади. К счастью, он оказался рядом с трофейными французскими пушками, стоявшими в Кремле со времен Отечественной войны 1812 года. За их чугунными лафетами ему и нескольким его товарищам и удалось укрыться от пуль.

Когда смолк треск пулеметов, из Арсенала вышел офицер. Он оглядел результаты кровавой работы юнкеров и приказал всем уцелевшим солдатам построиться. Затем их пересчитали и заперли в казарме. Весь день держали без еды и питья, а ночью выгнали рыть могилы, чтобы замести следы своего преступления.

Отец работал вместе со своими товарищами до поздней ночи. Схоронив погибших, решили бежать. Но как? Все выходы из Кремля были закрыты, там дежурили юнкера. Выручила солдатская смекалка. Раздобыли полотенца, связали их и с помощью такой вот веревки поднялись на стену, а затем спустились на набережную Москвы-реки. Под утро беглецы добрались до своих казарм и рассказали товарищам о трагедии…

Вместе с красногвардейцами и революционно настроенными солдатами отец участвовал в штурме Кремля, а позже охранял его до переезда из Петрограда в Москву Советского правительства. Потом воевал на фронтах гражданской войны, а когда отгремели битвы, вернулся в родное село, где стал в тридцатые годы первым председателем колхоза…

Дома меня никто не ждал. Мама растерялась. Смотрела на меня, и радости не было предела, но я вынужден был огорчить ее — ведь утром предстояло уезжать.

— На фронт? — тревожилась мама. — Да когда же только эта война кончится?!

Я спросил, пишет ли отец, как дела у Алексея.

— Отец служит во внутренних войсках, а Алеша заканчивает военное училище, — отвечала она. — Будет связистом.

Пока братья и сестра не вернулись из школы, решили обсудить наиболее важные вопросы. Меня беспокоило приближение фронта, потому и посоветовал срочно эвакуироваться.

— Нельзя оставаться здесь семье коммуниста, — убеждал я. — Знаешь, что за. звери пришли к нам войной?

— Саша скоро уедет в артиллерийское училище, так что останемся мы с Аней и Толиком, — говорила мама.

С трудом удалось доказать ей необходимость срочного отъезда.