Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 135

— Как?! — открыла от удивления Лайнеф рот.

— Да. Он великодушно согласился, что это шанс для твоего спасения, и позволил забрать тебя, чтобы вернуть на землю эльфов. Госпожа, рано или поздно мы все встаём перед выбором, и зачастую далеко не простым. Когда-то твоя мать между долгом и чувством выбрала долг, и в награду милосердные боги послали ей новую любовь.

Лиэйя ненадолго замолчала, вроде бы для того, чтобы передать принцессе бельё, но Лайнеф чувствовала, что именно сейчас чародейка собирается сказать самое важное.

— Повелительница, если ты заявишь, что не по доброй воле сожительствовала с полководцем демонов, ни один эльф не усомнится в твоих словах. Инкуб подыграет тебе. Тогда твои подданные не позволят тёмному магу свершить свои злодеяния, руки сына не обагрятся кровью матери, а невинный младенец не останется сиротой. Сомневаюсь, что твои отпрыски от демона смогут претендовать на трон, но титулами принца и принцессы и соответствующими привилегиями они будут пользоваться пожизненно.

— Это кто же так решил? — принцесса поджала губы — верный признак, что злится.

— Твой народ.

Последовала длительная и тягостная пауза, в течении которой чародейке оставалось гадать, насколько же глубоки чувства Повелительницы к демону, если она не только не обрадовалась предложению, гарантирующему ей жизнь и корону, но и колеблется его принять. Сминая в пальцах бельё, Лайнеф затаила дыхание:

— А что будет с моим мужем?

— Ему никто не в силах помочь. Он признался в убийстве Правителя Амона.

«Ради чего?..» — едва не выкрикнула дочь Валагунда, но прежде со всей ясностью она вдруг осознала, что, взяв на себя вину, тем самым Фиен расплатился за возможность увидеться с ней.

Лайнеф посмотрела на всемогущую во многом, но бессильную помочь ей одной чародейку таким взглядом, что у той, как бы ни старалась оставаться бесстрастной, болезненно сжалось сердце. Лиэйя помнила этот взгляд. Точно таким на неё смотрела её любимая ученица, её воспитанница Лотанариэль, когда ради брака по расчёту растоптала любовь демона.

— Позови горничных, Лиэйя. Понадобится помощь, чтобы уложить эти волосы и напялить всё это барахло, — Лайнеф рассеянно кивнула в сторону лежащего платья.

— Как прикажет моя Повелительница.

Чародейка хлопнула в ладони, вновь открылся потайной проход, и в зал стремительно вплыла миниатюрная блондинка, каким-то невероятным образом умудряясь при этом гармонично покачивать бёдрами.

— Знаешь ли, моя дорогая, это уже ни в какие ворота! — ошеломив своим появлением обеих женщин, она сердито сдвинула изящно изогнутые брови, упёрлась кулачками в бока и выдала следующую тираду: — Я, конечно, помню возложенные твоим отцом на меня обязательства, но та скорость, с который ты, моя дорогая, умудряешься влипнуть в очередную неприятность, заставляет меня думать, что я не справляюсь с ними! Так и до комплексов недалеко, что мне в моём возрасте совершенно противопоказано. Я что же, по всей вселенной за тобой бегать должна? Хотя, если бы Алистар был порасторопнее, мы давно были бы здесь, но он, как обычно, ко всему подходит обстоятельно, — при этом она осеклась, прикусила язычок, а щёки её весьма красноречиво порозовели. Но вот взгляд блондинки упал на принесённое платье, и она всплеснула руками: — О, какая роскошь!..

— Пробежка по вселенной пошла тебе на пользу, — с щемящей нежностью в голосе прервала Лайнеф неуёмное щебетание подруги, и лицо принцессы искренне радостно просияло. — Ты великолепно выглядишь, Иллиам.

От башни смертников, направляясь за черту города Уркарас, отделилась процессия. Возглавлял её сам псарь. Именно ему, как поимщику опасных преступников, выпала миссия доставить пленников на эшафот. Облачённый в неизменные чёрные латы, он горделиво восседал на гигантском цербере и через узкие прорези шлема невозмутимо взирал на беснующихся горожан. Кого скрывает под собой шлем псаря, чьё лицо прячет, никто не знал. Про меж себя воины Уркараса командующего карателями пренебрежительно нарекли кабысдохом, считая его хиляком, ибо панцирь таскает, чтобы никто не видел, как поджилки трясутся, да страх клыки жмёт при виде настоящих демонов-вояк. Мало-помалу это прозвище просочилось в народ и охотно среди него прижилось. Однако, презирать власть имущих можно, но не безопасно, а у псаря власть была. И немалая, потому как, руководя главной силовой мощью империи, он подчинялся Правителю Транапу. Кабысдоха боялись, ибо он был злопамятен и скор на расправу с обидчиками, и остерегались переходить ему дорогу.

Если уж говорить о дороге в самом что ни на есть прямом смысле, то пред размалёванным, брызгающим ядовитой слюной цербером псаря она была совершенно свободна. Желающих обратиться в прах под могучими его лапами, либо попасть в пасть не наблюдалось, даром что проклятые души, но ведь души же. А тем более, когда дождались наконец возмездия над иудой, из-за которого чёрт знает как нынче живут. Не живут — выживают. С неприкрытым злорадством мстительные соплеменники смотрели на приговорённого к казни бывшего полководца, о воинских заслугах которого старались не вспоминать. Все они были перечеркнуты клинком, пронзившим сердце Правителя Амона.

— Ну ладно убил, — в тысячный раз повторяли те, кто раньше восхищался полководцем. — Убил, так и что? Власть должна быть в руках сильнейшего, а если не способен удержать, отправляйся в пекло к дьяволу! Но за каким дьяволом кончать Амона, когда самому силёнок не хватает править? Бери на себя ответственность и властвуй, коли на тронное кресло позарился.

И от того, что обманулись в кумире, они больше всех сотрясали воздух отборной бранью и швыряли в узников подобранные булыжники. Не миновать бы каледонцам кровавой расправы на улицах Уркараса, если бы не выставленные на пути следования процессии стражники, удерживающие натиск ревущей толпы, и солдаты, вторым заслоном шедшие рядом с огнедышащими буйволами, тянувшими громоздкую повозку с преступниками.

— Твою мать! — выругался закованный в цепи Шагс, отфыркиваясь и кое-как умудряясь стереть плечом чёрную влагу, стекающую по щеке из рассечённого виска. — И за этих уродов я ещё кровь проливал.

— Добро пожаловать домой, — мрачно пошутил Молох. В полный рост прикованные каждый к одной из четырёх сторон клетки, в которую их впихнули тюремщики, данноттарцы являлись прекрасной мишенью для летящих в них камней.

— На хрен такой дом! Отныне у меня на него сильная аллергия выработалась. Как говорится, человек ищет где лучше, а демон где простора побольше да вид покрасивше, — и для непонятливых добавил: — В смысле я про баб.

— Что-то они с тобой не очень согласны, — мотнул Марбас головой, уворачиваясь от летящих камней. — Им бы всё пожёстче да покровожаднее. Верно я говорю, Даллас?

— А то, — подтвердил демон, не вникая в суть разговора. Ему проблему доставляли белые волосы, которых у проклятых от природы не могло быть. Светлые, как у Марбаса, те да, встречались, и нередко, но только не совершенно белые. Соплеменники Далласа готовы были терпеть преступников и убийц, ибо сами являлись такими, но не тёмного с отличительной чертой внешности, присущей отмороженным эльфам. Камни не уставали лететь в каледонского воина, а самые агрессивные горожане пытались прорваться сквозь живой заслон из солдат, чтобы расправиться с уродом, осквернившим образ настоящего демона.

Как истинно рождённый огнём, Даллас должен был бы рассвирепеть и исторгнуть из себя громкий, протестующий рык, доказывая, насколько все они неправы, но вместо этого пустым взглядом он смотрел на мелькающие в сумерках обозлённые лица и испытывал облегчение, совсем неестественное в их с собратьями положении, ибо нетерпимость бывшей стаи отвлекала демона от голода мщения, который до дыр изгрыз его изнутри. Даллас всё пытался понять, осталось в нём что-либо от того, прежнего Далласа, у которого была Гретхен. Когда в темнице эльфийка заявила, что костьми ляжет, но не позволит свершить возмездие над сыном, тёмный едва с катушек не съехал. Он был в шаге от того, чтобы наброситься на самку вожака, которой ранее присягал в верности. Силой остановил Марбас, вцепившись в демона так, что не встать, не пошевелиться.