Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 148

— Истинная?!

Правитель больно прикусил себе язык, чтобы не прорычать: «Ты при стае трахал мою дочь?»

А меж тем Лайнеф не собиралась отмалчиваться. Отважная воительница по-мужски широко расставила ноги, сложила руки на груди и дерзко потребовала:

— Да, я ему истинная, но, помимо этого, я — дочь своего отца, и я жду объяснений, Правитель Уркараса!

Амон долго молчал. Казалось, ситуация накалилась до предела, и неизвестно, во что выльется. Но всё имеет свою отправную точку. Каждая перемена, великое и незначительное свершение, малейший поступок и сама история зарождаются в определённый момент. Возможно, именно эта минута стала отсчётной в начале совершенно новой эпохи Тёмного мира.

— Принцесса получит мои объяснения, — заговорил Амон. Его неожиданная сговорчивость насторожила Лайнеф, а следующие слова подтвердили, что не напрасно, — в Уркарасе, в верховной башне Правителя. Фиен, покои главнокомандующего никто не занимал, так что они по-прежнему твои. Считаете нужным, прихватите с собой кого из ушастых. Нам предстоит решать судьбу империй, поэтому советник дочери… Валагунда понадобится. Да, и ещё, я вижу, к потомству своему вы трепетно относитесь, потому учтите, вашего детёныша перехватили мои воины. Безрассудно было прятать его от чародея в руинах храма тёмной Праматери, Квинт Мактавеш. Духи донесли бы Дарену, где его искать.

Истинный Правитель Уркараса, преданный и воскресший демон Амон, чтимый верными воинами, сказал всё, что на данный момент считал нужным. В гордом молчании он прошёл мимо подданных проклятых, обеспокоенных за принцессу эльфов, и направился к единственно сохранившемуся спуску за троном, в котором стыло человеческое тело поверженного чародея, искавшего безупречности для Тёмного мира и тем едва не погубившего две древние расы, объятые войной из-за несовершенства их правителей.

Амон слишком много потерял на своём бесконечном пути. Его величественный город, неприступная твердыня проклятых бездействием и нерадивым правлением Транапа погрузился в беспорядочный хаос. Империя пребывала в моральном упадке, ибо канули в Лету достойные герои и столь же достойные враги. Грустью точила чёрное сердце потерянная любовь, иссохла ненависть к удачливому сопернику. Разрушен Морнаос, и пески поглотили боль, обиду, зависть и мщение… Кончено всё, и, казалось бы, не за что зацепиться, только где-то глубоко-глубоко внутри древнего Правителя, под неимоверно тяжелыми латами, под пламенной толщей жестокости и беспощадности встречей с дочерью робко вспыхнул другой огонек, и вот он-то в жалкой попытке улыбнуться заставил дрогнуть уголки надменных губ Амона.

Правитель проходил мимо Мактавеша, когда вдруг положил руку на плечо верного полководца и крепко сжал его:

— Ты был лучшим из моих воинов, Фиен.

— Господин, я… — отказывать Правителю — себе дороже, но вожак каледонской стаи более не чувствовал себя воином Уркараса. Усмехнувшись, лихой Мактавеш тряхнул косматой головой. — Нет, Повелитель. С некоторых пор…

— Береги свой трофей, инкуб. Проклятым редко улыбается вселенная.

Квинта грызла вина. Она его обособляла и гнала прочь от родных и стаи. В глаза отцу и матери смотреть было стыдно. Стоять рядом с Далласом невыносимо. Душа требовала умиротворения, коего не будет, пока сам не простит себя. С затаённой завистью демэльф смотрел на воинов тьмы, звоном мечей салютующих спускающемуся с эшафота Правителю. Однако помимо Амона чествовали и отца. Его помнили после изгнания, его уважали и почитали. Имя отца было на слуху, и чем чаще его выкрикивали, тем паршивее становилось на душе демэльфа.

Он стоял на постепенно пустеющем эшафоте и с тоской взирал на спины удаляющихся каледонцев, зная, что нескоро с ними вновь встретится. Внезапно аmil обернулась и сквозь разделяющее их пространство почти сразу нашла сына. Квинт импульсивно отступил назад, а ей обзор то и дело загораживали темные воины, но Лайнеф сердцем почувствовала, что он прощается с ней. И тогда, как в прошлом, когда декурионом довлела над ним, воительница изменилась в лице, и посуровевшим взглядом приказала легионеру не совершать глупостей и немедленно вернуться «в строй».

«Нет, аmil. Нет. Не сработает», — нежно улыбнулся матери испытаниями возмужавший сын. Он оставался непреклонен, а женщина вцепилась в руку мужа, умоляя остановить сына. Темные шли и шли. Они толкались, пихались, торопясь поскорей покинуть обрушающийся эшафот, а в этом скопище проклятых душ трое бесконечно важных друг другу существ, соединённые кровными узами семьи, не решались оборвать зрительного контакта. Но наконец вожак кивнул сыну, обнял принцессу за плечи и, удерживая её, упирающуюся, скрылся в толпе тёмных. Отец-воин понял воина-сына, и за то Квинт был ему признателен.

— Придёт день, и я вернусь. Я обязательно вернусь в клан.

— Тебе и сейчас не по нутру твоё лицо? — за спиной услышал демэльф. Он с трудом признал в солдате, облачённом в чистое, добротное обмундирование, Рамзеса — главаря шайки из трущоб. На боку демона красовались инкрустированные каменьями ножны, из которых торчала позолоченная рукоять меча.

— Ну надо же, как тесен мир тёмных. Я начинаю привыкать к тому, что здесь каждый не тот, кем кажется.

Намереваясь уйти, Квинт обошёл Рамзеса, и двинулся вперед, однако в спину ему полетели слова демона:

— Мы едем к ущелью Забвения. Транап заточил там несколько сот наших приятелей. Карателей до чёрта, и лишний меч не помешает. С цербером совладаешь?

Демэльф медленно обернулся и уставился на знакомые лица нарисовавшихся за Рамзесом воинов.

— Да кто вы такие, чёрт возьми?

— Мы?.. — Рамзес посмотрел на окружающих его демонов и пожал плечами. — Мы — воины твоего отца.

— Попробую… — азартом вспыхнули глаза демэльфа, и на какой-то момент тёмные готовы были поверить, что им усмехнулся сам полководец.

А на другом краю вселенной, в том мире, где испокон веков Добро незримо воюет со Злом, и те безумцы, кто благородной душой своей встали под стяги и знамёна света, не задаваясь глобальными вопросами об идеальности мира, и ежедневной и ежечасной борьбой этой приближали его к совершенству… в том мире, в стране Каледонии, близ крепости-форта Килхурн, в усыпальнице человеческих властителей тихо скрипнула дверца, отделяющая царство живых и мёртвых, и, тревожа покой усопших, в склеп вошёл немолодой римский легионер. Обычаи смертных требовали хранить на лице печать скорби, но Кезон был в отличном расположении духа. Он разве что не улыбался, а со стороны казалось, что управляющий крепости лет эдак на пятнадцать помолодел. Недоумевающая Кейртайона с утра уж обеспокоилась, не принял ли спозаранку её избранник чего покрепче.

Против заведённых им же самим правил, старожил времени не осмотрелся по сторонам, не убедился, что всё по-прежнему в чертогах мёртвых. Он направился прямо туда, где в сторонке стоял неприметный гробик с нетленным телом ведьмы и, не присев как обычно на скамью, забормотал на неизвестном смертным языке:

— Песчаник. Какие вы бабы всё-таки хитрые бестии. Как это у вас только получается — вроде бы и носа не кажете, а вертите нами на собственный манер, — солдат улыбнулся, но быстро посерьёзнел. — Не печалься об отце, сестра. Пусть прошлое остаётся в прошлом, а нам нужно настоящим жить. Что же ты надумала, Алекса?

Он наклонил голову, прислушиваясь к звукам, неразличимым человеческому слуху, и улыбка тронула губы доблестного воина:

— Хм… думаю, ты их непременно полюбишь, как и они тебя. И, верно, там твой дом.

Эпилог

Пять лет спустя.

— Ты не видел юную леди Мактавеш? — остановилась Лукреция у навеса, где склонившийся над верстаком

сапожник корпел над заготовкой колодки будущих новеньких башмаков. Оторванный от работы мордастый северянин с неулыбчивыми глазами и рыжей копной засаленных, вечно нечёсаных волос нехотя поднял голову, прищурился, не сразу узнавая патрицианку, пробурчал нечто заковыристо-бранное и вновь ушёл весь в себя.