Не влюбляйтесь в негодяев (СИ) - Эрос Эви. Страница 26

— Борщ я тоже могу сварить.

На этот раз таксист только мечтательно вздохнул.

Да уж. Мужики… Лишь бы пожрать…

И за что мы их любим, а?..

Жулька встретила нас громогласным лаем и почти сразу — укоризненным воем. Макс схватил ошейник и поводок, нацепил его на собаку и, протараторив:

— Не стесняйся, будь как дома, я через полчаса вернусь, — смылся вниз по лестнице.

Я разделась и разулась, поискала тапочки, но не нашла их, поэтому прошла в квартиру так, босиком (если не считать колготок).

Квартира у Макса оказалась огромная. Трёшка. Спальня, гостиная с телеком и что-то типа кабинета — книжные шкафы, стол с компом, диван и журнальный столик. Всё очень чистое и лаконичное — обои одноцветные, и во всех комнатах, кроме кабинета, мебели почти нет. Эдакий тоскливый модерн.

Но мне всё равно понравилось.

Потом я прошла на кухню — она тоже оказалась модерновой, в стиле «металлик», с барной стойкой и высокими стульчиками, — нашла там холодильник и заглянула внутрь.

Так-с. Сосиски. Ну, это понятно, а в морозилке небось пельмени… Типичный холостяцкий набор. Что ещё… Колбаса, сыр. О, сырки глазированные, какая прелесть. Сгущёнка, зелёный горошек, масло сливочное, яйца, молоко… Ага! Лук, фарш говяжий, помидоры, огурцы и укроп!

Хм, интересный какой у Макса холодильник… Неужели он сам себе это купил?

Я вытащила всё необходимое для котлет и салата из холодильника и пошла обратно на кухню. Поискала картошку, но не нашла. Зато нашла гречку. Ну, раз у него есть гречка, значит, он её любит. И это прекрасно — я тоже люблю.

В общем, когда Макс вместе с Жулькой вернулись, гречка уже почти сварилась, салат был готов, а котлеты в разгаре жарки.

Я на секунду высунулась из кухни и увидела, что Юрьевский принюхивается и закатывает глаза.

— Как пахнет-то…

— Еда обыкновенная, Светкой приготовленная, — заявила я, размахивая кулинарной лопаткой, которой переворачивала котлеты. — Раздевайся, мой руки и садись, будем кушать.

При слове «кушать» Жулька насторожилась.

— Ты тоже будешь кушать, — утешил её Макс. — Правда, совсем другую еду. Но тоже очень вкусную.

Дожаривая котлеты, краем уха я слышала, как Юрьевский мыл Жульке лапы в ванной, потом кормил её, опять протопал в ванную — видимо, мыть теперь уже свои лапы — и наконец появился на кухне, сверкая голодными глазами во все стороны.

Котлеты и гречка как раз доготовились, и я бухнула всё это в тарелки и поставила перед нами обоими.

Эх, молодец я!

— Вкусно, — кивнул Макс, засовывая в рот здоровенный кусок котлеты. — У меня так не получается. Хотя я люблю готовить.

— А, — я улыбнулась, накладывая себе салат. Моя мама называла такой салат «ленивым» — огурцы, помидоры, укроп и масло растительное. Ну и пусть ленивый, зато вкусный… — Понятно теперь, откуда у тебя в холодильнике столько всего. А я думала, будут только пельмени, сосиски и колбаса.

— Я не люблю пельмени.

Я поперхнулась огурцом.

— Да ладно?!

— Честное слово, не люблю. Даже домашние. А уж магазинные вообще гадость. Тесто похоже на клей для обоев, а мясо… Хрен знает, кого они туда порубили…

Я положила голову на кулачок, с удивлением разглядывая увлечённо поедающего гречку Макса.

— Первый раз в жизни вижу мужика, который не любит пельмени. Тебя надо заносить в Красную книгу, как вымирающий вид.

Жулька, до этого момента просто сидевшая возле меня, вдруг положила голову мне на колени. Точнее, даже не голову, а нос — Жулька была слишком маленького роста, чтобы достать до моих коленей чем-то ещё, кроме носа.

— Чего это она? — спросила я у Юрьевского, почесав собаку за ухом.

— Попрошайничает, — улыбнулся он. — Но ты ей не давай ничего, ей нельзя. Котлеты, сосиски — это всё нельзя собакам, хотя большинство хозяев дают. Ей яблоки можно, овощи некоторые, но не все.

— А у тебя были и раньше собаки?

— Были, конечно. И много. И собак, и кошек.

Я мечтательно вздохнула.

— А нам с Сашей родители не разрешали. Ни собак, ни кошек, ни даже попугайчиков. Я говорила — из-за того, что они умирают.

— Умирают, — Макс кивнул. — Но зато они никогда не предают, в отличие от людей.

Я поняла, о чём он говорит. Точнее, о ком. О своем брате, и о Карине, и о Сашке с Андреем.

— А расскажи мне о том, какие у тебя были собаки. И кошки тоже. Если можно…

Юрьевский посмотрел на меня удивлённо.

— Обо всех рассказывать? Их много было, так что это надолго.

— Обо всех. Если уж рассказывать, то обо всех, зачем кого-то обделять?

Он усмехнулся.

— Хорошо. Но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

С кухни мы переместились в большую комнату. Сначала сидели на диване, а потом я переползла на ковёр и стала играть с Жулькой, слушая рассказы Макса.

Он говорил обо всех своих животных с удивительным теплом и лаской. О каждом. Вспоминал забавные истории, черты характера, привычки… Словно не о животных мне рассказывал, а о людях.

Как странно складывается жизнь… Люди, которые были бы идеальными мужьями и родителями, остаются одинокими. Людей, которые не способны на предательство, предают их родные и близкие. И они перестают верить… в себя, в других, в любовь и верность.

Почему? Я не понимаю…

Я задумчиво почесала Жульку за ухом, и она восторженно взвизгнула, завалилась на бок, показав мне пузо и дергая лапками.

— Удивительно, — сказала я тихо, наклоняясь и обнимая собаку, — ты её на улице подобрал, она должна относиться к людям настороженно, а она такая дружелюбная…

— Совсем не обязательно. Когда мне было шестнадцать, я притащил домой щенка, которому кто-то отрубил хвост и явно прижигал шерсть сигаретой. Я назвал его Винни — он немного косолапил. Так вот Винни совершенно не держал ни на кого зла, любил всех, как и Жулька. Выходил всегда к моим гостям со счастливым лаем, пытался вилять обрубком хвоста…

Я шмыгнула носом, и Макс улыбнулся.

— Не расстраивайся. У него была счастливая жизнь, Светик.

Жулька начала грызть мою ладонь, и я, поглядев на это безобразие, спросила:

— А ты их всех любил одинаково? Или кого-то больше всё-таки?

— Разве это можно измерить? — сказал Макс, встал с дивана и опустился на ковёр рядом со мной и Жулькой. — Весами, линейкой или безменом? Мне всегда казалось — либо любишь, либо нет. А всё остальное — для слабаков. Ну или для романтических барышень.

Я фыркнула.

— А ты максималист.

— Ну я же Макс. Так что всё правильно.

Я засмеялась… и вдруг почувствовала прикосновение к своей ладони, которая лежала на Жулькином пузе. Юрьевский словно случайно наткнулся на мою руку… и я бы непременно так и подумала, если бы он не сжал мои пальцы и не стал их поглаживать.

Я подняла голову и посмотрела Максу в глаза. Сердце на секунду замерло, и я вместе с ним.

— Свет, в то утро…

— Не надо, — сказала я очень тихо. — Не говори ничего. Я всё поняла… сегодня. Ты тогда… из-за них. За десять лет не зажило.

— Не зажило. Но я был не прав. И обидел тебя.

— Обидел. Потому что не так понял. Перепутал меня с этой… Кариной, — попыталась пошутить я, но Макс не улыбнулся.

— Я всех женщин с ней путаю.

— А вот и зря. На вкус и цвет все фломастеры разные, — наставительно произнесла я, и он всё-таки чуть развеселился.

— А ты какой фломастер, Свет?

— Я? Белый.

— Почему?

— Ну как белая ворона…

— Глупости, — фыркнул Макс. — Никакая ты не белая. И уж тем более не ворона.

— Р-р-р-гав! — громко подтвердила Жулька, и мы вздрогнули.

— Вот видишь. Даже Жулька знает, что ты не белая ворона, а Светик. Светик-цветик, семицветик…

— Замолчи. А то я сейчас разрыдаюсь от умиления.

— От умиления можно. Это даже полезно. Главное — по другим поводам не рыдать.

Я хитро прищурилась.

— Есть ещё один повод, по которому точно можно рыдать. Точнее, от которого.