Долг (ЛП) - Хейл Карина. Страница 40

Я оборачиваюсь и посылаю ей полный сожаления взгляд.

Она храбро улыбается.

— Все нормально. Не уверена, что хочу упасть и разбиться. И не знаю, может ли кто-то кроме ребенка подняться туда.

Она все понимает, но я чувствую себя ужасно уже из-за того, что предложил такое. Я должен был знать, замок не приспособлен для людей в ее состоянии. Она так хорошо скрывает свою травму, что иногда я забываю, что с ней что-то не так.

Иногда я забываю о многих вещах.

— Как насчет того, чтобы напиться, — говорю я, хлопая в ладоши. Звук поднимается по лестнице, отдаваясь эхом. Если наверху спит спящая красавица, сейчас она точно проснулась.

— Вот теперь ты дело говоришь, — отвечает Джессика.

Мы медленно продвигаемся вниз. Лестницы в замке открытые и широкие, но больше, чем несколько раз, ее трость застревает в шерстяной клетчатой дорожке, лежащей на них. Однако мы не торопимся.

На втором этаже находится столовая и зал. Мы останавливаемся около старого латунного телескопа, установленного в нише, и по очереди смотрим в него. Слева от замка широкая полоска белого песка, прямо напротив - скалистый берег, покрытый слоями темных отложений, напоминающих мне обугленные челюсти.

Вода поразительно чистая, пятна бирюзы постепенно расплываются, и вода становится практически лазурного цвета. От чего возникают мысли о том, что мы где-то в Средиземном море, но вода на ощупь ледяная, и нет ничего, кроме буровых вышек и рыболовных судов, пока не попадешь на побережье Норвегии.

Мы садимся в одном из залов, радуясь тому, что он пуст.

Потолки, должно быть, высотой футов двадцать, на стенах узорчатые обои и бра. На самом деле, здесь действительно чувствуешь себя как дома - со всеми буфетами, мягкими диванами, каминами, украшенными фотографиями замка, и мерцающими свечами в каждом окне, действительно создается впечатление, что мы находимся в доме какого-то богатого лорда. У одного из больших окон даже стоит пианино, и я быстро направляюсь к нему.

— Ты играешь? — спрашивает Джессика, садясь в конце скамьи.

— Не совсем, — говорю ей и осторожно прикасаюсь к клавишам. Я знаю лишь несколько песен, и большинство из них не известны. В юности, в Глазго, я иногда играл на синтезаторе за небольшие дополнительные деньги, обычно для шоу друга. У них ничего не вышло, так что это не имеет значения.

— А ты?— спрашиваю я.

— Нет. Но я бы хотела. Всегда думала, что в моем доме будет пианино. Даже если бы я никогда не научилась играть, просто чтобы мог играть кто-нибудь из гостей. Музыка успокаивает душу.

Слова вертятся у меня на языке, но я не смею произнести их.

Переезжай ко мне, и я куплю тебе пианино. Я куплю тебе что угодно, для тебя и твоей души.

Не уверен, видит ли она это в моем взгляде или нет, а если и видит, то для нее, вероятно, это слишком. Она внезапно извиняется, говоря, что хочешь взять телефон и отправить сообщение Кристине. Связь не ловит здесь и рядом, а Wi-Fi есть лишь в номерах. Хорошо. В любом случае, персонал принесет нам напитки.

Только они все не приходят. Я встаю, собираюсь отправиться на поиски одного из них, может быть, найти немного виски для нас двоих, когда слышу крик, а затем неуклюжий, наполненный болью звук кого-то падающего.

Твою мать.

Практически перепрыгиваю через кушетку, пытаясь выбежать из комнаты в главный зал, и вижу Джессику, лежащую у лестницы, ее трость валяется на пару ступенек выше.

Второй раз за сегодня я опускаюсь на колени и притягиваю ее к себе.

— Джессика, — кричу я.

Но, в отличие от падения, которое было раньше, сейчас все серьёзно. Из ее носа идет кровь, она в шоке потирает свои ноги, не в силах открыть глаза.

— Лежи спокойно и не двигайся, — приказываю ей. — Тебе нужно оставаться неподвижной. У тебя могут быть травмы, о которых ты не знаешь.

Два сотрудника отеля в панике присоединяются к нам, спрашивая, вызвать ли скорую.

Джессика качает головой.

— Моя трость, — бормочет она. Открывает глаза, смотрит на меня, снова и снова моргая. — Она зацепилась за покрытие на лестнице, и я упала.

Мое сердце замирает, но я отмахиваюсь от этих эмоций.

— Позволь мне посмотреть, — прошу я, снова вытягивая голову, чтобы лучше видеть. Джессика лежит, ее здоровая нога находится под больной. Шина вот-вот спадет, но пока держится. — Где болит? Вот, откинь голову назад. — Я вытаскиваю из кармана салфетку, которую взял с обеда, и наклоняю ее голову назад, чтобы остановить кровь.

— Везде, — говорит она. — Плечи... ой, бедра. Я знаю, что делать. У меня уже было такое. Нога немного болит, но не думаю, что слишком повредила ее.

— Вызвать врача? — спрашивает блондинка с ресепшн. Она кажется испуганной, может быть, больше из-за возможного судебного процесса, чем взволнованная благополучием одного из ее гостей, но, конечно же, во мне говорит циник. Здесь, в отдаленном районе Севера, шотландцы более чем искренние.

— Нет, — говорю им, продолжая смотреть на Джессику, убеждаясь, что она держит салфетку у носа. — У нее будет синяк, но думаю, это все.

Джессика кивает, смотрит на них и улыбается улыбкой, достойной Оскара.

— Со мной все будет хорошо, — говорит она. — Мне жаль. Я не привыкла к этой трости, и слишком поторопилась.

Смотрю на них.

— Я отведу ее в номер. Но если вы хотите принести нам бутылку виски в качестве компенсации, мы будем признательны.

Девушки кивают, радуясь, что все проблемы будут улажены лишь бутылкой «Макаллана», и спешат в кладовку.

Я поднимаю Джессику на руки и поднимаюсь по лестнице, наклоняясь, чтобы по дороге захватить ее трость. Мы добираемся до комнаты, и я осторожно кладу ее на кровать. Несколько мгновений спустя одна из девушек появляется с бутылкой виски пятнадцатилетней выдержки, которую я с удовольствием принимаю.

— Сейчас, — говорю Джессике, снимая стакан с полки над камином. На улице темнеет, небо затянуто облаками. Я быстро наливаю нам два стакана, затем подхожу к кровати и вручаю один ей.

— Спасибо, — шепчет она, прежде чем откидывается назад и проливает виски на покрывало.

Не говоря ни слова, вручаю ей свой полный стакан, а затем приступаю к осмотру ее тела. На ней леггинсы до колен и длинный шерстяной свитер, так что трудно осмотреть тело полностью. Я заставляю ее снять свитер и вижу проявляющийся на плече синяк. Спускаю ее лосины и вижу фиолетовые пятна, проявляющиеся на бедрах, а затем и на колене. К счастью, пострадала лишь здоровая нога.

— Что ж, при падении пострадала эта сторона, — говорю ей, опуская ее свитер, пока она допивает виски из моего стакана. — Уверен, у тебя несколько дней будут синяки, но ты ничего не сломала, кровотечение из носа остановилось, и, думаю, твоя нога будет такой же, как и прежде.

— Имеешь в виду больной и бесполезной? — спрашивает она, ее голос монотонный.

— Эй, — говорю ей, беря ее за подбородок и поворачивая лицом к себе. — Перестань так говорить. Я серьезно. Ты не хочешь, чтоб люди жалели тебя, но тогда и сама должна перестать вести себя так, как человек, которого хочется пожалеть.

Слова просто выскальзывают. Я не хотел говорить так резко, хотя это полная правда. Ей это не нравится. Она замирает, рот раскрывается.

— Не думаешь, что мне будет больно, когда я просто упаду с долбаной лестницы? — вскрикивает она, глаза полны злости. — Считаешь, я должна просто не обращать на это внимания?

— Да, — говорю ей, зная, что уже разозлил ее. — Ты должна встать и справиться с этим.

Она шокирована моими словами.

— Я встала. И справляюсь с этим.

Я смотрю на нее.

— А если бы я не пришел, долго бы ты сидела там, на полу. Я про оба раза.

Она прищуривается.

— Не думаю, что мне нравится эта твоя сторона засранца.

— Это не моя сторона.

— Весело играть в адвоката дьявола, когда сидишь в баре, а не когда приходиться иметь дело с чертовой трагедией. Считаешь, что подобное дерьмо может произойти с кем-то и этот кто-то не должен чувствовать? Что-то случилось с тобой, что-то заставило тебя упасть на колени. — Внутри меня все цепенеет. — Лишь потому, что ты так чертовски хорошо скрываешь это, держа в себе, не значит, что я могу вести себя так же. Ладно, может быть, я в последнее время немного зла и раздражена, ну и что, подай на меня в суд. Справляюсь с этим как могу.